«В БАРАКЕ ОБАМЫ»

«В БАРАКЕ ОБАМЫ»

СКАЗ ПЕРВЫЙ.

ПРОЛОГ-ЗАЛОГ, ИЛИ ПЯТЫЙ ЛИШНИЙ

До странности нежаркий денек, который в конце сентября в северо-западной части центра Техасщины бывает, что называется, не каждый день, незаметно начал подходить к концу. Приятно греющее солнышко продолжало светить вроде как ни в чем не бывало, но прежней яркой рези в глазах от него уже не было.

Сутки начались неплохо. И пока не было ни малейших намеков возможного омрачения сей, если и не пасторали, то, во всяком случае, близости удачного исхода.

Да-с, милостивые государи, именно удачного и именно исхода. До захолустного городишки, по здешним меркам чуть ли не деревни под названием Дель-Рио, что на мексиканской границе, оставалось по прямой не больше 200 верст. И вот там-то я, наконец, расстанусь с этой богопроклятой страной, в которой уже не раз готов был сложить свою гениальную голову гиганта мысли и отца хрен его знает какой демократии или диктатуры.

До чего зла порой ирония судьбы… Быть в свое время в рядах призывавших «Боже, покарай Америку» — и дождаться исполнения этого невинного желания, оказавшись в самом центре объекта сего покарания со всеми от этого проистекающими последствиями.

После трех недель драпа по внезапно охваченной, подобно здешним лесным пожарам, второй гражданской войной в этой стране, пара деньков в здешней глубинке без мерзкого свиста пуль, постоянно хрустящего под ногами стекла среди дотла выгоревших кварталов некогда уютных коттеджей, без вызывающих рвотные позывы концентрированных запахов сгоревших волос. Да-да, любы друзи, именно так пахнет обгоревшее или сгоревшее людское тело. Так вот, милые мои, после всего этого пара, а точнее даже тройка свободных от таких впечатлений деньков кажутся наступлением пусть маленького, но все же Эдема.

Причем эффект этого контрастного душа наступил у меня вовсе не от того, что «Я — мальчик-колокольчик из города Динь-Динь». Я уже достаточно давно знаю, «что и сколько стоит, и потому не лезу на рожон, я поменяю тысячу профессий, как папа мой менял когда-то жен».

Просто как в свое время, пародируя либеральную прессу, писал незабвенный Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин: «Как ни величественно зрелище бури, уничтожающей все на своем пути, но от этой величественности немало не выигрывает положение того, кто испытывает на себе её действие. Вот почему благоразумные люди не вызывают бурь, а опасаются их. Они знают, что стоит им подуть — и их уже нет! Мы советуем нашим противникам подумать об этом. И ежели они последуют нашему совету, то быть может поймут, что роль пенкоснимателя (то есть человека, опасающегося по преимуществу) далеко не столь смешна, как это может показаться с первого взгляда, в этой роли есть даже очень много трагического».

Но, тем не менее, начавшее спуск к горизонту солнце мягко, но настойчиво принялось сверлить глаза и враз избавила меня от наваждений интеллигентских рефлексий.

Следовало подумать о приближающейся темноте и неизбежного при ней ночлега. Пусть ночные марши совершают бойцы элитных спецназов. А меня еще в 1985 году на курсах младших инструкторов туризма в Симферопольском университете категорически предостерегали от ночных хождений не только по пересеченной, но и даже по ровной, как стол, степной местности. В ней тоже, знаете ли, бывают дырки, ведущие в глубины сурчиных ходов. И попадание в них ступней, в лучшем случае, может привести к жесточайшему вывиху. Ну а мне, находящемуся в предгорьях плато Эдвардса, совсем ни к чему не только переломы, но и растяжения с вывихами. Здоровье — прежде всего. Любое увечье в нынешней ситуации — это первый шаг на коротком пути в могилу. Впрочем, в нынешнем американском бардаке могилу еще надо заслужить. Больше шансов на то, что твой скелет будут очень долго полировать местные дожди.

Вдохновленный столь оптимистичными размышлениями, я сделал несколько больших глотков кофе из двухлитрового термоса с колбой из нержавеющей стали и затем отправил его в торбу-рюкзак. С неохотой поднявшись с прогретого солнцем валуна, двинулся в путь, надеясь до темноты встретить подходящее для ночевки место.

Взбодренный кофейком, слегка разбавленным местным дешевым вискарем, пару бутылок которого мне посчастливилось обнаружить в не так давно обгоревших развалинах одного из шопов в городишке Рейнджер, я резко прибавил ходу и чуть ли не на одном дыхании перемахнул через пару холмов.

Стрелка компаса показывала, что я ненамного отклонился от нужного азимута. Да, уж точно: чем проще устройство, тем надежней. Как в одной из серии старых советских похабных анекдотов про грузин: «Какой мэханизм, дарагой? Всо вручную!».

В отличие от джипиэски батарейки ему не нужны и сигналы со спутника тоже. Отличная вещь, если уметь ею пользоваться. А поскольку в нынешней, теперь, точнее уже, бывшей Америке пользоваться им мало кто умеет, то мне посчастливилось найти его в одном почти напрочь вынесенном магазине спорттоваров. До сих пор, правда, удивляюсь, как он туда вообще попал. Ладно, поразмышляем об этом и о многом другом на досуге.

И тут я внезапно без перехода понял, что, пожалуй, этот самый досуг для меня уже наступил, но будет он весьма специфичен, если не сказать большего.

Слова «встал, как вкопанный», пожалуй, самое то, чтобы объяснить переход от путевых размышлений к новой резко изменившейся реальности.

На меня смотрели четыре разномастных ствола: укороченная М-16 типа «кольт-командо», «калаш», СКС китайской сборки и какая-то помповуха. М-да, «Штирлиц открыл форточку, и из форточки дуло. «38-й калибр», — раскинул мозгами Штирлиц».

Одновременно с этим истинно русским черным юмором я предпринял и первое действие на предмет возможного выживания, а именно, плавно поднял руки вверх, на уровень плеч.

После чего начал прокачивать дальше столь внезапно осложнившуюся ситуевину. Итак, все четверо — белые сорока- пятидесятилетние мужики. Это уже легче — молодые, тем более цветные, могут бабахнуть только потому, что у тебя заурчало в желудке или у них произошел внеплановый выброс гормонов в организме в качестве раннего предвестника наступающей наркотической ломки. Одежда столь же разномастная, как и оружие — то ли одна из местных шаек (в анархический разгул пустились не только негры с латиносами), то ли совсем наоборот — добропорядочные обыватели, вставшие на путь активной защиты всего, что называется, «нажитого непосильным трудом». «Санчо с ранчо» — как-то не совсем кстати вспомнилось мне название одной из отечественных пародий на северо- и южноамериканские сериалы. В голове завертелась другая фраза оттуда же: «А доктор Моралес послал нас на анализ».

Тем временем до четверки дошло, что наше взаимное молчание как-то несколько затянулось, и я услышал несколько отрывистых фраз, надо полагать, на местном диалекте англоамериканского языка, из которых я, правда, ни хрена не разобрал. У меня большие проблемы с восприятием устной английской речи даже с оксфордским произношением, что уж говорить про говоры местных мужланов.

Однако молчать дальше было бы не очень разумно, точнее, совсем неразумно. Поэтому я напряг память и постарался как можно внятней произнести следующее: «Айм форинер. Айм нот андерстед инглиш».

В ответ один из мужиков вновь разразился фразой, из которой я уловил только «кам ту». Ну, это мы, слава богу, плавали — знаем. «Пройдите, гражданин» — если по-русски.

Изредка подгоняемый тычками стволов в спину я искренне молил всех богов, какие есть, чтобы ни у одного из этих цивильных идиотов не было в этот момент пальца на курке и чтобы от одного из таких тычков не сработало самопроизвольно спусковое устройство в затворе.

Слава всевышнему, путь оказался недолог. Неожиданно в большой седловине открылся палаточный лагерь. По моим быстрым и оттого, конечно, приблизительным зрительным замерам, человек на 600–700. Спустя пару минут мы уже были в нем.

Блин, да у этих придурковатых игроков в войнушку не было даже элементарного сторожевого охранения, раз я, сам того не подозревая, подошел к нему столь близко. И эта «великолепная четверка» наткнулась на меня случайно, выйдя из расположения по каким-то своим делам.

Да, старость не радость и в мирное время, а во время войны особенно. Будь мне тридцать лет, я бы со своим тогдашним чуть ли не собачьим слухом услышал бы звуки лагерной жизни на гораздо большем расстоянии и уж, конечно, тогда, как говорилось, а точнее пелось — «нормальные герои всегда идут в обход». Да уж: «но мы с пути кривого, конечно, не свернем, но если надо будет, пойдем другим путем».

Открывшаяся передо мной сюрреалистическая картина заставила ненадолго забыть о печальном происшествии. Стоявшая на окраине стойбища хорошо видимая танковая колонна напомнила фразу: «Нью-Йорк — город контрастов». Советские Т-34, ИС-2 и ИС-3 мирно соседствовали со своими ровесниками «шерманами», красовалась парочка М-47 и ПТ-76. Пятерка «центурионов» завершала коллекцию этого походного танкового музея.

Впрочем, особого ребуса для меня здесь не было. «Открывшись миру» в конце 80-х, Китайская Народная Республика, избавляясь от залежей устаревшего оружия, охотно продавала западным коллекционерам раритетную в то время для них бронетехнику Т-34 всех модификаций, ИС-2 и ИС-3, плавающие танки ПТ-76. Не говоря уже о массовых типах от Т-54 до Т-62. Вскоре грянули «бархатные революции» в Восточной Европе, и из бывших европейских соцстран за океан пошла аналогичная продукция как в свободную продажу, так и под конкретные заказы. Одновременно с этим в 90-е годы китайцы наводнили бытовой рынок оружия «калашами» и пистолетами ТТ своего производства. В результате «калашниковы» настолько упали в цене, что стали доступны даже членам мелких молодежных банд в американских мегаполисах.

Засмотревшись на один особенно любопытный бронераритет, я не обратил внимание на тычок в правое плечо, каковым мне указывали на необходимость повернуть к какому-то фургону. За эту свою невнимательность я был награжден ощутимым ударом приклада туда же и от неожиданности заорал известную каждому русскому человеку фразу про «гребаных козлов». Сзади послышалась пара удивленно-удовлетворенных восклицаний «рашен, рашен». Очевидно, вопрос о моей национальной принадлежности все же занимал конвоиров. И мой невольный ответ на него вызвал у них чувство если и не глубокого, то все же удовлетворения.

Почти сразу же мне изменили направление движения, погнав на сей раз, слава богу, не прикладами и стволами, в сторону одного из кунгов. У его подножки меня остановили, и один из «бойцов», с одышкой забравшись наверх, исчез за дверью. Минут через пять он показался вместе с каким-то моложавым типом с льдистыми серыми глазами. Тот сказал несколько слов конвою. И получив, судя по всему, отрицательный ответ, коротко выругался. После чего меня обхлопали, вывернули карманы и, пересыпав их содержимое в пластиковый пакет, вместе с раскрытой моей торбой передали типу.

Бегло все осмотрев, востроглазый небрежным жестом указал на дверь. «Бляха-муха», — мелькнуло под черепом. Местный хренов особист. «Штандартенфюрер Штирлиц, он истинный ариец», — как пел довольно давно теперь уже почти забытый шансонье 90-х месье Укупник.

В кунге было довольно светло, но все же мрачнее, чем снаружи, и несколько секунд я бегал взглядом, пытаясь отыскать будущего собеседника, иначе зачем меня сюда загнали…

За столом зашевелилась фигура в камуфлированной безрукавке, оказавшаяся брюнетом.

Брюнет пару секунд помолчал, очевидно, ожидая моей реакции, и холодными, но женским голосом произнес:

— Здравствуй, соотечественник!

От неожиданности меня внутри пробил нервный смешок: «Бабушка, а наш Мурзик на самом деле Мурзилка».

— Здорово, землячка, — ответил я ей в тон. Одновременно подумав, что местная кавалерист-девица в Штатах живет достаточно давно, как бы не с юности, иначе бы не использовала в дословном переводе на русский слово «компатриот», употребляемое не только в английском, но в ряде других языков.

СКАЗ ВТОРОЙ.

ЗДЕСЬ ВАМ НЕ ТУТ

Маститые авторы еще более маститых пособий по литературному творчеству рекомендуют начинающим писателям периодически делать неожиданные повороты и отступления в своем повествовании, дабы его плавный и размеренный ход не утомлял и уж тем более не усыплял читателей.

Как начинающий автор я, пожалуй, последую их настоятельной рекомендации.

Прочитав свой первый сказ, я невольно вспомнил детство и юность золотые, когда я, как удав, заглатывал подобные произведения этого жанра тогдашней советской литературы.

Знаменитые серии «ВП», то есть «Военные приключения», и еще более знаменитая, а, значит, и очень дефицитная в те времена «рамка». Все они будоражили и занимали мою неокрепшую душу.

Так вот, в этих сериях произведений подобного жанра их авторы сочиняли повествования от имени героев, погребенных мощным внешним или внутренним взрывом в бункере или оказавшихся в полузатопленном отсеке лежащей на морском дне подводной лодки. Насчет подводной лодки, кстати, могу порекомендовать прямо сейчас посмотреть художественный фильм «Добровольцы» производства, кажется, 1958 года. Там эта сцена письменного творчества живописуется очень подробно.

Затем, как правило спустя два-три десятилетия в ходе крупномасштабных строительных работ при рытье котлована или прокладки траншеи для труб, ковш экскаватора или нож бульдозера натыкается вдруг на непонятный железобетонный монолит. После чего начинаются раскопки, в ходе которых расчищается заваленный вход и перед потрясенной строительной общественностью, вкупе с представителями правоохранительных органов и вооруженных сил, открывается зал. В нем кресло со скелетом, пухлая рукопись военно-приключенческого содержания, которую погребенный заживо накрапал, маясь от избытка свободного времени и в назидание, так сказать, потомству.

Аналогичным образом в море, спустя много десятилетий после войны, мирные рыбаки постоянно рвут в определенном месте сети о некий большой подводный предмет. Наконец, это им надоедает, и они вызывают водолазов. Дальше возможны варианты. Подводную лодку, погибшую во время выполнения особого задания, либо подымают на поверхность, либо внутрь её проникают аквалангисты и обнаруживают некую герметичную тару, при вскрытии которой находят рукопись, написанную одним из уцелевших после катастрофы участников тех тайных и драматических событий, с подробным описанием.

Затем эти драматическим образом созданные и столь же драматически найденные повествования вместо того, чтобы оказаться на полках секретных архивов, попадают каким-то образом в руках маститых советских авторов приключенческого жанра, которые их, литературно обработав, представляют затем на суд широкой публики.

В детстве и юности я проглатывал эти «шикарные легенды» без особых возражений. Но по мере взросления и углубления в дебри военной истории меня при чтении подобных вводных сюжетов начали «тревожить смутные сомнения». Наконец, я понял, что причина очень проста. Как говорил В.И. Ленин в подобных случаях: «Страшно далеки они от народа». Я бы тут добавил, что, скорее всего далеки от тех реалий, на фоне которых пытались развертывать военно-приключенческую интригу.

Сидя в уютной писательской усадьбе в подмосковной деревне Переделкино или в комфортабельной квартире московской многоэтажки, многие «мастера» советского детективного жанра очень смутно представляли себе устройство и функционирование того же бункера и подводной лодки.

Поэтому, по их мнению, находиться в засыпанном бункере или в полузатопленном отсеке подводной лодки то же самое, как если бы в их усадьбе или квартире сломался дверной замок и они на какое-то время оказались запертыми в своем жилище. Но при этом туда исправно продолжают поступать электричество, действовать водопровод и канализация.

В таких условиях, конечно, можно накропать толстую кипу листов, описав в ней свои приключения, которые, в конечном счете, и привели героя в ту задницу, пардон, бункер и т. д., где его отчего-то вдруг начинали одолевать муки литературного творчества.

Поскольку я по своему богатому жизненному опыту немножко знаю устройство бункера и подводной лодки, то могу очень ответственно сообщить, что даже простое нахождение в них, без особого экстрима, совершенно не способствует литературному творчеству.

Ну, а если бункер засыпан, то электричество в нем исчезает либо сразу, либо, в лучшем случае, через пару суток. А в темноте особенно не попишешь. Что касается отсека в легшей навечно на морское дно подводной лодки, то там даже при наличии аварийного освещения темнота наступит самое большее через несколько часов.

Я уже не говорю о душевном состоянии героя в условиях полной безысходности, что также не способствует излиянию своих жизненных впечатлений в письменном виде.

Поэтому спешу успокоить тебя, мой любезный читатель. Данные строки в приключениях обычного человека в необычных обстоятельствах выводятся моим пером не в засыпанном бункере, не в затопленной подводной лодке и даже не в тюремной камере, а в обычной квартире.

СКАЗ ТРЕТИЙ.

ПОД ЛЕЖАЧЕГО МИЧМАНА СПИРТ НЕ ТЕЧЕТ

— Здравствуй, соотечественник, — женским компьютерным голосом произнесла камуфлированная фигура.

— Здорово, землячка, — в тон ей ответствовал я.

Очевидно «безрукавка-камуфляж» ожидала несколько другой реакции. Наступила натянутая пауза. Я со спокойным любопытством ждал продолжения.

Впрочем, брюнетка быстро нашла выход. Она начала вдумчиво перелистывать мой паспорт, блокнот и другие бумаги. Затем раскрыла ноутбук и зашуршала клавиатурой.

Мое молчание и рассеянное разглядывание пола, стен и потолка выглядели все более и более иронически. И кавалерист-девица наконец не выдержала:

— Интересный вы тип, Владимир Константинович Олонтаев.

— Каждый человек чем-то по-своему интересен, — флегматично ответствовал я. — Кстати, почтенная, вы не могли бы назвать свое благородное имя. Мне его тоже интересно узнать

Фигура, ненадолго задумавшись, произнесла:

— Наталья Раскин.

В этот момент расслабленность сыграла со мной неприятную шутку. Услышав её имя, я машинально вполголоса произнес: «Наташа — три рубля и наша».

Спустя мгновение я с удивлением обнаружил некоторое изменение в окружающей обстановке. Вместо стула я сидел на полу и потирал горевшую от удара левую щеку. Тут память с некоторой задержкой преподнесла мне треск полученной оплеухи, и я с удивлением понял, что легким движением руки милая дама за долю секунды перенесла меня со стула на пол. Было даже не больно, а обидно. Меня с ростом метр восемьдесят семь и весом в 93 кг какая-то девка смахнула со стула, будто бумажку веником.

— Это что, милая, сокрушительный феминистский удар сексизму и мужскому шовинизму? — тусклым голосом поинтересовался я.

Вместо ответа меня плавным рывком, словно мешок с картошкой, вновь водрузили на стул. Впрочем, уселся я на него ненадолго. Внезапно, как пелось в одной советской детской песенке: «Подо мной земля качнулась, с боку на бок перевернулась. Покрутилась, повертелась и на небе очутилась».

Спустя какое-то время я обнаружил себя прислоненным спиной к колесу одного из грузовиков со скованными пластиковыми наручниками руками. Слава Богу, что скованы они были спереди, а не за спиной.

Тут я понял, что перед этим, к своему стыду, словно дореволюционная институтка, «девушка бледная со взором горящим» грохнулся в банальный обморок.

Ну что тут поделаешь! Хоть мне и не сто лет, но сороковник он и есть сороковник. «За полчаса заранее пришел я на собрание, но не из-за старания, ведь я не молодой, зато сижу я с Лешей, он хоть и нехороший, но пахнет от Алеши сиреневой водой».

Сиреневой водой вокруг не пахло, совсем наоборот. Но, впрочем, чего тут без толку обличать — длительная лагерная жизнь пахнет отнюдь не дезодорантами.

Ладно. Но обморок это все же. Что значит, кроме проблем среднего возраста, так же и испытанное за эти дни богатство впечатлений и ощущений.

Впрочем, предавался я этим житейско-философским размышлениям недолго. С боку нарисовался мясистый мужик с СКС китайской сборки в руках и физиономией «Санчо с ранчо». И понял, что в одиночестве даже в наручниках меня на свежем воздухе решили не оставлять. И это, значит, мой персональный охранник.

М-да: «Смотри, Серега, нас здесь уважают. Гляди-подвозят. Гляди-сажают. Подымет утром не петух, прокукарекав. Сержант разбудит, как человека».

К. КОЛОНТАЕВ