Владимир Галкин ДУША НЕ ВЫТЕРПЕЛА…

Владимир Галкин ДУША НЕ ВЫТЕРПЕЛА…

Уже не как один из авторов вашей (и нашей) газеты и со-ратник в бою за праздник завтрашнего дня, а как простой москвич, православный, русский обыватель, жизненаблюдатель и фотограф, обращаюсь к вам за помощью в разъяснении некоторых зловредных вопросов.

Известный райкинский персонаж с пришитым в ателье к гульфику рукавом, шепелявя плохо поставленным у стоматолога зубным мостом во рту, обращается ко всем этим “дантистам” с недоумением: “Ребята, я понимаю, вы хорошо устроились, пусть, я согласен, но я только хочу узнать, КТО и ЗАЧЕМ это сделал?” Я лично в таком же недоумении.

НАША ЦЕРКОВЬ невиданно расцвела в последнее время (хотя и ее продолжают обижать, и мы знаем, кто и как). Но еще более расцвели ее высокие служители и наши пастыри, ибо все-таки не поднятых из руин уцелевших храмов еще полным-полно на российских просторах, а автомобили и виллы их земных и духовных владельцев стали вдруг роскошны до заикания. Я вижу пышные облачения, царственную важность, надмирное спокойствие иерархов пред стадами угасающих овец, ученые лекции по телевизору (но не проповеди на стогнах и площадях), я вижу полное согласие с властью и ритуалы, ритуалы, ритуалы.

Благолепие. Тишина. Однако…

Вот в построенный стахановскими темпами макет храма у Пречистенки никак не могу попасть. Сколько я наблюдал за строительством, сколько раз клал свои рублики в копилки шустрых молодых людей “на построение храма”, сколько фотографировал его - а двери-то заперты! Нельзя. Это - для царских выходов, это когда Ельцин, Лужков…

Ну обидно ж, ребята! Хоть бы глазком глянуть - как, мол, там - не говоря уж о мистических чувствах…

Вот как раз о фотографировании.

За двадцать с лишним лет много я поснимал московских и подмосковных церквей и монастырей еще при атеизме, следил, как они медленно молодели, украшались, хорошели, и никто ни слова не говорил мне. Снимал и снимал, беседовал со священниками, иным делал былые снимки их церквей - из альбомов незабвенного Найденова. Милицию лишь беспокоило, когда я влезал на крыши домов и, грохоча железом, расхаживал, “щелкая” мою Москву. Впрочем, теперь и на крыши не попасть. Каждый дом - чья-то собственность. Я знаю даже переулки, которые перегорожены: собственность…

А еще теперь вот что. Ладно бы в ограде церкви, но и с улицы снимаешь фасад - и вон уже бегут к тебе дяденьки-тетеньки с воплем: “Почему снимаете без благословения батюшки? Нельзя! Мы вам пленку засветим!” Ишь какие. “Да как же, - спрашиваю, - у батюшки благословение получить, если он или на молитве, или службы нет?” - “А нельзя, и все тут”. “Да ведь солнце уходит, как же быть. Ведь я, родные, для себя снимаю, нет корысти”. Что делать? Ну зайдешь в храм, там служба, батюшка занят, старостиха “не имеет полномочий”… Так я тихо обойду церковь, где не видят, и по-воровски снимаю ее. У себя, значит, ворую. Новая мораль.

Нет, с улицы, издалека, еще можно. Это можно. Слава те, Господи. Но недавно и тут зацепка. Снимаю издалека церковь Девяти мучеников, что у Пресни. Тормозит меня (как я потом узнал) сам настоятель. Надо взять разрешение уже у ПАТРИАРХА, в Чистом переулке. “Кормилец, - говорю, - да ведь это ж так сложно, да рази эта съемка для себя - не для какой-нибудь вредной, может быть, газеты-журнала - так опасна для престижа церкви, рази я нарушаю что-то, богохульничаю?” Он так ничего и не объяснил мне, я задумался: что ж это за тайна? С другой стороны, я вижу, что к этой церкви вплотную пристроена торговая лавка - и не только с церковными товарами: кажется, виделись мне и бутылки. А это как?

И-и, сколько я сталкивался с этой новой дурью, вдруг возникшей - лет шесть-восемь назад, при “нойе орднунг”.

Вдруг вспомнил: а как же в прошлом москвич-историк, купец Найденов, создавший уникальный альбом фотографий (по качеству, кстати, им нет равных до сих пор) церквей (и улиц, видов) Москвы, как же он-то снимал, объезжая первопрестольную на извозчике? Неужто на каждый храм имел бумагу из Синода?

Да и ладно бы на словах запрещали, фотоаппарат из рук не рвали. Но вот в селе Троице-Лыково, где прекрасные церкви, настоятель и даже благочинный о. Стефаний устроил на меня настоящую облаву. Это было весной 96-го года, я еще не знал серьезности наших батюшек. Обе церкви за оградой, которая запирается вне службы (это тоже новое поветрие: в ограду храма можно войти только во время службы, а потом - на замок; такого еще не было!). Вошел, снимаю, ко мне - хмельной молодец: “Нельзя! К отцу-настоятелю!” Начал я, дурак, распространяться, много говорить и возмущаться. Тут и он. Суровый, как бич Господень. В кожанке - примешь за сторожа. “Надо сперва спросить разрешения, мы вам пленку засветим”. - “Она дорогая, личная, я без корысти снимаю, для памяти столетий. Может, я богохульствую, запечатлевая храм на бром-серебряном целлулоиде? А как же в алтари лезут киношники-телевизионщики со своими механизмами, или это за деньги?” В ответ о. Стефаний грозно заметил, что, во-первых, у меня глаза не православные (!), во-вторых, я просто дерзок, в-третьих, он сейчас кликнет “ребятушек”, и не то что пленку засветят, но и надают мне пинков. Эге! “Эх, - говорю с горечью, - батюшка, простите меня, конечно, но, во-первых, как-то служение Господу нашему Иисусу Христу не вяжется с вашей некротостью, и, во-вторых, вместо объяснения вы прямо как-то по-махновски налетаете. Я уйду уж лучше”. Отпустили. Но я зашел с другого, дальнего края ограды, через чью-то ФИРМУ торговую, и подкрался, и снимал. Слышу ужасные крики. Оказывается, меня караулили. Что было! Вели, как преступника, за руки, батюшка - за шиворот, на груди веригами болтается фотоаппарат. “Уж теперь точно распнут”, - подумал я. И заговорил я тоненьким голосом, не будучи готовым к подвигу, и чуть не заплакал. Ничего, просто вытолкнули. Но обида запала. Кому угодно отпишу свое наследство, но только не о. Стефанию…

Шутки шутками, а, между прочим, в Сергиевой Лавре, чтоб фотографировать, надо платить 10 тысяч рублей. Значит, за деньги можно и без благословения, и греха в том не будет. Кстати, и о. Стефаний о том же заметил: попробуйте, мол, в Лавре так просто снимать…

И еще, кстати уж: что это за бестактные экскурсии по кладбищам московским за деньги, почему это вход на Новодевичье за червонец?!

Многих священников я спрашивал обо всем этом, некоторые смущались, не зная объяснений, зато один кратко объявил: “Идиотизм”. Я же думаю, что нечто худшее. Тем не менее, хотя с большим страхом, продолжаю снимать храмы. Привел я два примера, а мог бы десятки.

ПОДНЯЛ СВОЮ ГЛАВУ и колокольню прекрасный храм Спаса-Преображения в Тушине. Народу полно, как храм почти единственный в округе. И это прекрасно. Сколько я ходил в него, еще загаженного хамами, и скромно молился, и клал на блюдо либо в ящичек “на храм” свои копейки.

Но вот уж не блюда, а широкие пластмассовые шайки, полные сотенных-тысячных купюр, бегут-несут через весь храм взволнованные, розоволицые служки! И все на виду. И - в окошечко к свечнице, торговке иконами и поминальниками усопших, а она, вся в поту, те шайки ссыпает в глубокие баки и уминает их кулаками, как капусту квасят. Зрелище! Сам Мамона во храме. Уж хоть бы тихонечко, незаметно этак… А скажи слово, так все накинутся: “Уйди, поганец, мы сами даем, чтоб церковь цвела!”

И еще тут такая торговлишка. Повсюду за список поминовения усопших, т.е. за панихидку, берут 5-10 тысяч рублей за 7 или 10 имен поминаемых. Раньше количество не ограничивалось. Так, в Тушине плати за КАЖДОЕ имечко по червонцу! Просто “за упокой” - тоже недешево, пятерка за список, и тут регламент. На заре “нойе орднунг” церковь сказала: “У нас полно бедных и нищих, свечки дорогими не будут!” И что же? Тысяча за какой-то огарок, две - за хворостинку, три - потолще, а там и пять, и десять… Боже, слышишь ли Ты это! Кто основная масса молящихся, постоянных прихожан? Бабушки-дедушки, сами стоящие на улицах с протянутой ладошкой “на хлебушек”.

Нет, вы хорошо устроились, ребята!

А вот в этом же храме на праздник Крещения в этом году.

Огромная очередь опоясала храм, движутся к боковому дворику, который, помимо общей ограды, имеет свой железный забор. Там наливают свяченую воду. Мороз. На руках у кой-кого детишки. Очередь притоптывает, хлопает себя руками. Ничего, дождемся. И вдруг у самого входа во дворик, где на часах стоят крепкие молодцы, мы встали. Надолго. Вода кончилась. Когда привезут, освятят? Час уж стоим, холодно… Привезли, но нас еще не пускают. И опять “вдруг”: из бокового церковного входа как раз в этот дворик выплывают белоснежные батюшки совершать водосвятие и еще что-то (тут я неграмотен), а за ними вся толпа из церкви - перегревшаяся. Отслужили батюшки - и назад, не глядя на замерзшую очередь. А согретые получали воду. И когда ж нас пустят? Кто э т о заметил? Подождав еще минут десять, плюнул я и воскликнул: “Православные, а ведь это уж издевательство! Уходить бы надо, обидно!” Что ты! У нас народ терпеливый. Конечно, достоялись, но я ушел. В другой раз спросил об этом случае кого-то из служителей, но он такого не слыхал. Н и ч е г о не было.

ЧАСТО, ОЧЕНЬ ЧАСТО наблюдал я, как мучительно-долго восстанавливается Божий Дом. Нет денег. Всегда - нет денег. И это естественно. Власть на церковь не дает, она верует в другое, тут уж мы сами, как сможем. Но вот наконец поднялись главы с крестами, а колокольня все торчит ополовиненная, не поднимается, труднее всего восстанавливать высокие (и сложные по архитектуре) колокольни. Ан глядь, - а уж у батюшки домок хороший в сторонке, да не один, целое хозяйство, да машиночка стоит из тех, на которых ездят сильные люди. А как же? Священнику тоже надо жить, и жить теперь надо хорошо, очень хорошо, кругом все живут хорошо. Имидж. Это ничего, что смотреть на людей страшно…

В селе Игумново Раменского района огромная, сложнейшая по архитектуре (“русский стиль”) церковь Покрова Богородицы. Поднимал ее из руин о. Сергий, восьмидесяти четырех уже лет. Еле дышит, а прост, а ласков, внимателен! По-книжному не говорит, “терпитя, терпитя, вся власть от Бога” - тоже не говорит, а спрашивал, как я живу, какие у меня беды, что точит сердце. Успокаивал. Показывал, как лучше сфотографировать храм (к соседям на огороды даже провел - оттуда всего лучше вид). Он в лоб не отвечал на все вот эти вопросы, что я выше перечислил, но рассказал, как к его отцу, тоже священнику, до войны сам МИТРОПОЛИТ ходил в гости пешком от станции, 20 верст! Это понимать надо… Конечно, есть у о. Сергия машиночка, старенький “москвичок”, иначе как же ему, ветхому, объезжать страждущих слова Божия. А в ответ еще на некоторые вопросы он весь как-то сжался и только скорбно улыбнулся. Он-то понимает!

Ладно. Хватит. А то меня еще сектантом посчитают.

А все-таки, почему, ну почему еще 10-20 лет назад все было проще, душевней, хотя и много бедней, почему батюшки были доступней и проповеди их были горячи, сочувственны, даже рискованны по отношению к власти, которая хоть прямо заявляла, что она безбожна? Тот же о. Дм. Дудко. Церкви были побитые, безглавые, но являли собой гордую аскезу: мы в катакомбах, но за веру стоим!

И еще скажу: много театра, “моды на церковь”, нет искренности, тихого чувства, но есть какое-то “опьянение ритуалом”, поспешное хватание всего и вся; и каждый бывший парторг уже через слово вставляет “воцерковление”, “благодать”… Легко дается, легко отнимется. И даже вновь построенные церкви - это же грубый новодел, это какое-то по архитектуре протестантство или масонство, эти конические башни, тупой кирпич, да еще хуже того, что в особняках нуворишей. А то и просто - цементом облепили (г. Жуковский). Спешит власть завоевать если и не любовь, то хоть расположение народа, и в месяц в Москве возникают часовни, удручающе похожие на павильоны минеральных вод в Ессентуках. И нашим, и вашим.

Надеюсь, через “Завтра” получить мощный ответ на мои вопросы.