Диана Кан “ПЫЛИТ ЛИ ЗНОЙ, МЕТЕТ ЛИ СНЕГ...”

Диана Кан “ПЫЛИТ ЛИ ЗНОЙ, МЕТЕТ ЛИ СНЕГ...”

***

Друг о друга лбами медными стукнулись...

Ох, ты эхо наших русских побед!

По-немецки, по-японски аукнулись.

По-английски получили привет.

Снова слышим от заморских зазнобушек:

"Ай лав ю, мон шер ами, хенде хох!.."

Значит, братцы, не сносить нам головушек,

Снова по миру идти без порток.

Угостим же всех отеческой водкою —

ну, зараза, до чего же стройна!

Мы такие — по зазнобушкам ходкие.

Что Россия? Подождет — не стена!

...Али недруги нас, братцы, посглазили?

Эх, Россия! Три пути — три сосны.

Меж Америкой, Европой и Азией

заплутались мы, России сыны.

***

Пылит ли зной, метет ли снег —

виновник бездорожий,

идет по свету человек —

калика перехожий.

Подлунный волчий мир — тюрьма

рожденному для братства...

Странноприимные дома

иных созвездий снятся.

Бредет, превозмогая страх

и звезды окликая.

И вязнет в снежных облаках

его нога босая.

Откуда он, такой-сякой —

отшельник и острожник,

таинственный земной изгой,

Божественный безбожник?

...Россия — странная страна...

В трудах земных измаясь,

по небу странствует она,

о звезды спотыкаясь.

***

Здесь сугробы, как волны Босфора,

и кровавая в небе луна.

И ознобным восторгом простора

оренбургская полночь полна.

Закипают лазурные слезы

на глазах, устремленных к луне.

И цветут белоснежные розы

на моем индевелом окне.

Не гадаю, кто ряжен, кто сужен.

Ах, не все ли, не все ли равно?

Прихотливая изморозь кружев

заплетает к рассвету окно.

Ни лазурные воды Босфора,

ни дамасские розы в садах

не видны с моего косогора,

что затерян в бескрайних снегах.

Но зато в завыванье метели,

что привычно пророчит беду,

мне слышны соловьиные трели

над дамасскою розой в саду.

***

Белый и черный князь

в битве сошлись упорной —

белый, благословясь,

и, чертыхаясь, черный.

Тьмы ледяная пасть...

В прах разметав созвездья,

белый небесный князь

скорбно вершил возмездье.

Замер засадный полк

близ Куликова поля.

"С Богом!" — сказал Боброк,

зубы сцепив до боли.

Гнев голубых очей...

Родина, дай нам силы!

Лязг боевых мечей

в грозах Руси-Руссии!

***

"Прости меня!.." — кричу вдогонь,

от ветра заслонясь.

Но в степь уносит чалый конь

тебя, мой юный князь!

Уносит прочь мою судьбу

твой верный чалый конь

с каурой вызвездью во лбу,

рожденный для погонь.

Лишь ветер с губ моих сорвет

любви напрасный зов.

Небесной пылью занесет

певучий след подков.

И будет сниться в вещих снах —

таких, что свет немил! —

стремян порожних перезвяк

да перезвон удил.

Когда же через тыщу лет

обратно долетит

прощальным эхом твой ответ

"Родная, Бог простит!..",

Приблудный ветер — твой дружок,

что весточку принес,

покорно ляжет возле ног

и заскулит, как пес.

***

Я мечтанья о несбыточном оставила.

Закудыкала сама свои пути.

Заколодела дорожка, замуравела...

Не проехать, а тем паче не пройти!

Как же вышло так?

Я шла в первопрестольную

мимо логова шального соловья...

Почему же оказалась вдруг окольною

прямоезжая дороженька моя?

По каменьям, по стерне и по болотинам,

по угольям изошедших светом звезд

неужели это мною было пройдено

столько самых непроглядных русских верст?

Мимо тучных заливных лугов некошеных,

мимо вскачь и вдаль несущихся веков...

Неужели это мною было сношено

ажно десять пар железных башмаков?

... Глажу, словно малых деток по головушкам,

грустным взором золотые купола...

И свистит вдогонку мне шальной соловушка,

выжигая землю отчую дотла.

***

Ракитов куст. Калинов мост.

Смородина-река.

Здесь так легко рукой до звезд

достать сквозь облака.

И — тишина... И лишь один

здесь свищет средь ветвей

разгульный одихмантьев сын

разбойник-соловей.

Почто, не зная почему,

ступив на зыбкий мост,

вдруг ощетинился во тьму

мой верный черный пес?

И ворон гаркнул в пустоту:

"Врага не проворонь!",

когда споткнулся на мосту

мой богатырский конь.

Здесь мой рубеж последний врос

на долгие века...

... Ракитов куст. Калинов мост.

Смородина-река.

***

Степь примеряет вешние ручьи...

Немудрено, что мне опять не спится,

волжаночки — подруженьки мои,

уралочки — родимые сестрицы!

Пестравочка, Сакмара, Кондурча,

Криуша, Орь, разбойница-Татьянка

спросонья недовольствуют, ворча,

разбужены весною спозаранку.

Довольно стыть

в крещенском сладком сне!

Мы сотой части песен не пропели.

О, как звонкоголосы по весне

речушки, тихоструйные доселе!

Пусть наша песнь порой не дорога

российскому степному междуречью,

но все ж его колючие снега

питают наше грешное наречье.

***

Себя сжигающий дотла,

октябрь под ногами тлеет...

Я знаю — молодость ушла.

Она об этом не жалеет!

Ох, девка-озорь, синь-глазок!

Невосполнимая пропажа.

Под кем-то ломится ледок,

под нею и не дрогнул даже.

О, как она хотела жить —

вкушать шабли, носить брильянты!

Но что могла я предложить

ей, кроме своего таланта?

За лучшей долей подалась,

обдав меня глухим презреньем —

туда, где томно стонет джаз,

и розы пахнут вдохновеньем.

Ни в сладком сне, ни наяву

она уже не отзовется.

Да я ее и не зову —

избави Господи, вернется!

***

"Во всех ты, душечка,

нарядах хороша..."

В.Богданович

Когда я, задыхаясь от бессилья,

в бреду кошмарном окунусь во тьму,

ты мне приснишься, юная Россия,

царевною в шатровом терему.

В сорочке из холстины белоснежной

и сарафане, сшитом по косой.

Склоненная над прялкою прилежно,

с тугою светло-русою косой.

Не модницей-кокеткой — Бога ради! —

блистающей французским декольте.

И не на пролетарской баррикаде

с измятой прокламацией в руке.

Примерь расшитый вешними шелками

прабабкин сарафан, моя душа!

И ты поймешь: лукавили веками,

что ты во ВСЕХ нарядах хороша!

***

В кругу молчаливых монашек

смирив горделивую грусть,

в букет монастырских ромашек

лицом покаянно уткнусь.

Туманы. Дурманы. Обманы.

Вот мир, где познала я тьму.

"Отыди от мене, сатано!" —

при встрече отвечу ему.

Подумаешь, дело какое!

Устав от мирской суеты,

душа возжелала покоя,

как птицы хотят высоты.

***

Все реже озаряет дали

послевоенный бравый сон...

Еще звенят твои медали,

но это — поминальный звон.

За то ль с молитвою и матом

вставал последний батальон,

не флагом звездно-полосатым,

но красным флагом осенен?

За то ль в клубах слепящей пыли

строчил охрипший пулемет,

на плаху девочки всходили,

ложились мальчики на дот?

А мы бредем с пустой котомкой

в европы — не подаст ли кто?

Мы, победителей потомки,

свое поправшие родство.

Проснись и пой! Нас обокрали.

Была страна и — нет ее!

Кому нужны твои медали

и вдохновение мое?

***

Он пел: "Мы наш, мы новый мир построим!.."

А после хмуро говорил всем нам:

"Такие песни надо слушать стоя,

при этом руки вытянув по швам!"

Таращили лазоревые глазки

внучата, подступавшие к нему:

"Мы встали, дед! Рассказывай нам сказки

про Эс-Эс-Эр — великую страну... "

И восставала Фениксом из пепла

в рассказах деда — навсегда вольна! —

летела в космос, побеждала, крепла

СССР — великая страна.

Омытая священным стягом алым,

вставала краше прежнего она.

И корчилась по кухням и подвалам

бесовья диссидентская шпана.

Старуха, что слыла простой и кроткой,

вдруг становилась строже и стройней.

И так гремела старой сковородкой,

что все боялись подступиться к ней.

***

Били воблой по столу.

По стаканам пиво лили.

Все рвались спасать страну.

Президентов материли.

Из закуски — хрен да шиш.

На столе — окурков блюдце.

Вот уж зашумел камыш,

вот уже деревья гнутся.

Потерпи, Россия-мать!

Много ли еще осталось?

Пива литров двадцать пять

на троих — такая малость!

Не качай камыш, река!

Дерева, замрите строем!

Вот сейчас рванем пивка

и — Россию обустроим.

***

Приноровившись без устали рыть

ямы для братских могил

"Я научу вас свободу любить!.." —

пьяный могильщик вопил.

Не одолеть ни крестом, ни пестом

этой науки лихой...

Многая лета вам, заступ и лом,

вы потрудились с лихвой!

Знать, шибко сильно мы Богу нужны,

русские люди в цене,

ежели нас безо всякой войны

бьют, как на лютой войне.

— Что ж ты, родная, запнулась о край

свежей могилки своей?

Коли стоишь пред воротами в рай,

мимо стакана не лей!

***

Что не сплыло — быльем поросло...

Не томимся. Не плачем. Не стонем.

И былое величье свое

величаем "проклятым застоем".

Почему — объяснить не берусь! —

ты смирилась с глухим беззаконьем?

И безмолвствуешь, гордая Русь,

волочась под заморским оконьем.

Что ты им? Скучный вид из окна —

ни конца ему нету, ни края.

Твои песни, твоя тишина —

все зевоту у них вызывает.

Но воистину скорбно велик

молчаливый, лишенный стенанья,

заоконно-иконный твой лик,

искаженный улыбкой страданья.

***

Оренбургский хрен, ты не слаще самарской редьки,

сколько липовым медом тебя и ее ни сласти...

Разведусь я с поэтом, и уйду я в народ,

то бишь к дворнику Федьке...

Надо ж как-то свою одичалую душу спасти!

Буду двор с ним мести по утрам, собирать стеклотару,

звать по имени-отчеству всех безымянных жильцов...

Один хрен Оренбург променяла на редьку-Самару

и в ломбард заложила венчальное чудо-кольцо.

Буду лестницы мыть и, быть может, однажды забуду

малахольного мужа-поэта, что в мире продрог...

Ты катись-ка, кольцо, по пустому фамильному блюду.

Ты лети сквозь кольцо, оренбургский пуховый платок.

Ты прости, ты прости, ты прости меня, сирое сердце,

что навек заблудилась однажды на грешной земле.

Коли счастья уже не догнать, так хотя бы согреться,

в остывающей мгле на чилижной летая метле.