Виктор Пронин БОМЖАРА, ИЛИ О ПОЛЬЗЕ ИГРЫ В ШАШКИ

Виктор Пронин БОМЖАРА, ИЛИ О ПОЛЬЗЕ ИГРЫ В ШАШКИ

Капитан Зайцев пребывал в полной растерянности. Преступление, которое поначалу казалось простеньким, как пареная репа, обрастало всё новыми подробностями. И самое печальное было в том, что эти подробности нисколько не приближали его к разоблачению злодея. Они уводили в какие-то вязкие болота бытовщины, выяснения отношений, обид, жалоб свидетелей и подозреваемых. Зайцев быстрым, каким-то нервным шагом пересекал свой кабинетик по диагонали, потом по другой диагонали, подбегал к окну, прижимался к холодному стеклу горячим своим пылающим лбом, но спасительная мысль не приходила. Хотя, если говорить честно, мыслишка была, была мыслишка. Маленькая такая, лукавенькая, но гордость, ребята, как быть с гордостью… Само наличие этой хиленькой и в то же время хитренькой мыслишки лишало Зайцева дерзости в суждениях и поступках.

Но странно – чтобы откликнуться на эту мысль, принять ее, сродниться с нею, опять же требовались и дерзость, и мужество. Наконец наступил момент, когда Зайцев почувствовал, что обрёл необходимое мужество, что созрела в его душе дерзость.

Медленными, тягучими шагами он подошёл к своему столу, плотно уселся и придвинул к себе листок бумаги, лежащий в отдалении, на краю стола. На листке – крупно и с нажимом был написан номер телефона. Оказывается, Зайцев уже давно записал этот номер, уже несколько дней листок томился на столе и призывал его к здравости.

– Ну, что ж, – вслух проговорил Зайцев с таким выражением, будто его долго уговаривали в чём-то и вот он из великодушия своего согласился. – Пусть будет так… А вы что же думали… Ни фига, ребята… Пробьёмся.

И, подняв трубку телефона, набрал номер. Длинный номер, мобильный. Ему долго никто не отвечал, но это было нормально – пока человек услышит слабый перезвон где-то в кармане, пока вытащит мобильную коробочку, раскроет её, нажмёт нужную кнопочку…

– Вас слушают, – услышал он слова значительные, но голосок был несильный, как бы даже слегка испуганный неожиданным вызовом.

– Ваня? – спросил Зайцев.

– Ну Ваня… И что из этого следует?

– А из этого следует, что ты должен немедленно хватать любую машину и мчаться к моей конторе.

– Это что ли капитан Зайцев мне такие указания даёт?

– Он самый.

– Жив, значит? Не тронули тебя бандитские пули?

– Мимо прошли.

– Как мы пели когда-то в молодости, глупые и счастливые… "Уже изготовлены пули, что мимо тебя пролетят".

– Ваня, мы ещё споем… Если, конечно, будет повод.

– Я в Можайске. Тут под платформой неплохое местечко обнаружилось… И публика собирается достойная… Артисты, учеёные, поэты… Мы о жизни, в основном, говорим, о странностях её проявления…

– Ваня! – простонал Зайцев.

– Видишь ли, капитан… Мои средства не позволяют…

– Не придуривайся. Мои позволяют.

– Это часа два…

– Дождусь.

– Ну, если так… Приеду – на скамеечке присяду. Ты меня в окно увидишь. Я мало изменился после наших прошлых встреч. Хотя сдал, конечно, прежней резвости уж нету… И не столь уж я хорош собой…

– Стерплю.

– Опять, небось, убили кого-то?

– Ваня, это что-то кошмарное.

– Я уже в машине, капитан, уже мчусь.

И вот только теперь в походке капитана Зайцева вместо унизительной нервозности появилась твёрдость. Да что там в походке, во всём его облике вдруг проступили черты человека, готового совершить нечто отчаянное..

– "Я опущусь на дно морское, я поднимусь под облака", – пропел он и, одёрнув пиджак, поправив манжеты рубашки, бесстрашно глянул на бледное свое отражение в оконном стекле. И остался собой доволен. Громко, со скрежетом он придвинул стул, уселся и достал папку уголовного дела об убийстве гражданина Захарова Александра Ивановича посредством удара тяжёлым предметом по голове.

И вдруг, не успев ещё раскрыть папку со страшноватыми снимками, сделанными на месте преступления, Зайцев почувствовал, что волнуется перед встречей с бомжарой Ваней. Зайцев боялся показаться несостоятельным, боялся опростоволоситься. При каждой их встрече бомжара являл такую наблюдательность и ясность суждений, что следователю оставалось только разводить руками и громким голосом, куражливыми словами гасить свою растерянность.

– Ну, ты даёшь, Зайцев, – протянул он вслух, но волнение не проходило. Он ещё раз пролистнул все бумажки, протоколы очных ставок, свидетельские показания, чуть ли не полсотни фотографий, сделанных в квартире, где случилось преступление… И понял, вынужден был признать, что находится в полном тупике. Он проделал всё, что требовалось по закону, по инструкции, всё, что позволяли опыт, знания, интуиция… И, захлопнув папку, подошёл к окну.

В конце стоянки для машин на покосившейся скамейке сидел Ваня. Поставив локти на колени и подперев кулаками небритые щеки, он печально смотрел в простирающееся перед ним пространство.

– Ага, явился не запылился, – пробормотал Зайцев. Подхватив со стола папку с уголовным делом, он запер кабинет и, сам того не замечая, легко, может быть, даже радостно сбежал вниз по ступенькам. – Я вас приветствую в этот вечер! – с подъёмом произнёс Зайцев, пожимая пухловатую ладонь бомжары. – Прекрасная погода, не правда ли?

– Вон под деревом зелёная "волга", – Ваня ткнул большим пальцем куда-то за спину. – Там мужик деньги ждёт.

– Сколько? – Зайцев посерьёзнел.

– Как скажет, – Ваня пожал плечами.

– Подорожал Можайск, – проворчал Зайцев, возвращаясь.

– Как и всё в этом мире, – бомжара вскинул правую руку ладонью вверх и замер в величественной позе – точь-в-точь как древнегреческие боги, если судить по их изображениям в мраморе и бронзе, сохранившимся до наших дней.

На место преступления ехали в машине Зайцева. Бомжара сел на заднее сиденье, забился в угол и затих. Может, заснул, но, скорее всего, просто прикорнул. За людьми Ваниного пошиба это водится – при первом же удобном случае они стремятся присесть, прилечь, прислониться, чтобы как можно дольше сохранить те немногие силы, которые возникают в них после съеденного куска колбасы или выпитых ста граммов водки. Не потому, что они решили, что так будет лучше или же кто-то опытный и прожжённый им это подсказал, нет, подобные привычки заложены в человеке с рождения и проявляться начинают, как только в них возникает надобность. В человеке много чего заложено природой, как говорится, на всякий случай. Своеобразная заначка. А кто с заначками дело имеет, тот знает, что каждая из них, в чём бы она ни заключалась – сотня рублей, хорошая девушка, затаившаяся в организме привычка ничему не удивляться, – всё своего часу дождётся и выручит, и спасёт. Не робейте, ребята, если уж прижмёт в жизни по-настоящему, высшие силы извлекут из ваших заначек или, скажем, запасников, такие способности, такие возможности… Ахнете.

– Докладываю обстановку, – громче, чем требовалось, сказал Зайцев на случай, если бомж действительно задремал.

– Говори, капитан, – негромко произнёс Ваня, не открывая глаз.

– Это случилось неделю назад…

– Давненько.

– Но мы времени не теряли, проделана большая работа.

– Изловили?

– Кого?

– Убивца.

– Если бы мы его поймали, ты бы сейчас дремал под железнодорожной платформой в городе Можайске, – жестковато сказал Зайцев.

– В обществе артистов, поэтов, учёных, – улыбнулся Ваня.

– Продолжаю, – Зайцев взял себя в руки, но маленькие остренькие желваки чуть дрогнули у него возле ушей. – Труп обнаружили неделю назад. Дочь пришла утром проведать отца и обнаружила его в кресле с проломленной головой. Смерть наступила примерно за десять часов до этого… То есть, вечером, в районе двадцати двух. Перед ним стоял журнальный столик, на нем шашечная доска, две чашки со следами кофе… Видимо, убийца и жертва были хорошо знакомы.

– А доска с шашками?

– Да, на доске еще оставались шашки…

– В каком виде?

– Не понял?

– Шашки были свалены в кучу, разбросаны по столу, или же на доске была какая-то позиция?

– Увидишь на снимках, сам поймёшь, – ушёл от ответа Зайцев.

– А что… Шашек там уже нет?

– Да на месте шашки! На столике, как лежали, так и лежат. Ребята наши заскучали, поиграли немного.

– И ты позволил?! – Ваня оттолкнулся от сидения и уставился на Зайцева широко раскрытыми глазами. – А отпечатки, а позиция?! Хоть кто выиграл – убийца или жертва? Может, он из-за проигрыша и порешил своего приятеля?

– Повторяю, – Зайцев помолчал. – На столе шашечная доска, две чашки со следами кофе и прочая мелочь.

– Какая мелочь? – негромко спросил Ваня.

– Открытая пачка папирос, зажигалка, какая-то бумажка…

– Какая бумажка?

– Не знаю… Для следствия она интереса не представляет. Ни имён на ней, ни адресов, ни телефонов… Если бы на ней что-то дельное было, убийца бы её не оставил. Похоже, они на неё пепел стряхивали. Пепел на ней был. Продолжаю. Труп на месте, голова проломлена. Тупым тяжёлым предметом. Этот предмет валялся тут же на полу – подсвечник с бронзовым основанием.

– Красивый?

– Голая баба с поднятой рукой. Ей в ладошку и устанавливается свеча.

– Венера, наверное, – мечтательно произнёс бомжара. – Подозреваю, Милосская… Покажешь?

– Подарю! Если родственники позволят.

– Спасибо, капитан. Теперь у меня хоть какое имущество будет… Венера Милосская… Я повсюду буду брать её с собой. Не то украдут. У нас все крадут. И актёры, и поэты, и учёные… Но начитанные, гады, всё знают, что в мире происходит…

– Вопросы есть? – перебил Зайцев.

– Украли чего?

– Дочь всю квартиру обшарила… Говорит, что убийца ничего не взял.

– Ишь ты, – бомжара опять подставил небу раскрытую ладонь, будто улавливал какие-то сигналы, посылаемые специально для него. – Бескорыстный какой. Выходит, проиграл в шашки, впал в гнев и не смог себя сдержать.

– Как скажешь, Ваня, как скажешь.

– Отпечатки?

– На шашках пальчики только хозяина дома. И на чашке тоже, на одной – хозяин пил из надколотой. И на пачке сигарет. Хотя курили оба, по окуркам видно.

– Надо же… – бомжара помолчал. – Получается, что если он и впал в гнев, то разум его оставался под контролем. Если он вообще был, этот гнев.

– Думай, Ваня, думай, – пробормотал Зайцев и свернул во двор. – Приехали. Выходим.

– А я надеялся, что мы в машине побеседуем, и ты меня отпустишь…

– Чуть попозже, Ваня, чуть попозже.

Квартира на третьем этаже оказалась самой обычной по нынешним временам. Коридор, направо дверь в туалет, следующая дверь направо – кухня, прямо и налево – комнаты, большая и поменьше. В большой комнате книжный шкаф, у стены кресло, журнальный столик. На нём действительно оказалась шашечная доска и вразброс шашки. Тут же две небольшие чашки с высохшими уже остатками кофе. Ваня осторожно взял одну из них за ручку, повертел перед глазами, заглянул внутрь и поставил обратно на блюдечко. Потом так же внимательно осмотрел внутренность второй чашки. Хмыкнул озадаченно и вернул на столик.

– Осматривайся, Ваня, – усмехнулся Зайцев. – Дай волю потрясающей своей проницательности. Вот кресло, в котором сидел человек с проломленной головой, вот столик, вот шашки, которыми ты так интересовался… Ты спрашивал об отпечатках… Докладываю… Вся квартира в отпечатках. На посуде, на стеклянных дверцах книжного шкафа, в туалете, ванне, на кухне… Хозяин, видимо, любил гостей, и они отвечали ему тем же. Не квартира, а проходной двор.

– Значит, хороший был человек, если гости приходили так охотно.

– Двенадцать человек мы насчитали, – хмыкнул Зайцев. – По отпечаткам. Всех нашли, сфотографировали, целый альбом получился. Все его друзья-знакомые, никто не отказывался, все признали, что бывали в этом доме частенько.

– Выпивали?

– Случалось. Но без перебора. У хозяина давление, поэтому… Сам понимаешь. Не разгуляешься.

– Значит, вылечил его убийца.

– От чего? – обернулся Зайцев из коридора.

– От давления, – невозмутимо ответил бомжара.

– Ну и шуточки у тебя!

– Какие шуточки, капитан… Отшутился. – Ваня тяжело опустился в кресло, где совсем недавно сидел труп. – Прости, ноги болят, присесть хочется. Так что эти двенадцать?

– Очень положительные граждане. С большой теплотой отзываются о покойнике. Любили они его, на дни рождения собирались, подарки дарили…

– Что дарили?

– Посмотри, – Зайцев подошёл к шкафу, стоявшему у стены напротив кресла. – Это не книги. Это альбомы с марками. Марки собирал Александр Иванович. Большой был любитель. Вот марки ему, в основном, и дарили. Изощрялись, кто как мог. Старинные находили, с разных островов и полуостровов, с архипелагов и материков. Сразу отвечаю на твой вопрос… Альбомы пронумерованы, всё на месте. Убийца – один из них, из этих двенадцати, – негромко добавил Зайцев.

– Предложи им бросить жребий… На кого выпадет, того и сажай.

– Спасибо, Ваня. Я всегда знал, что дельный совет могу услышать только от тебя.

Не отвечая, Ваня поднялся из кресла, подошёл к шкафу, распахнул стеклянные дверцы и долго рассматривал корешки альбомов. Почему-то наибольшее его внимание привлёк первый альбом с большой единицей, видимо, вырезанной из календаря и наклеенной в нижней части корешка. Между альбомом и стенкой было свободное пространство. Остальные альбомы на полках шли плотными рядами. Ваня сунул палец в щель, похоже, пытаясь что-то нащупать там, потом внимательно осмотрел свой палец и, вздохнув, вернулся в кресло.

– Что скажешь? – нетерпеливо спросил Зайцев.

– Хорошая коллекция.

– Ты же не заглянул ни в один альбом!

– А зачем… Я тоже в школе увлекался марками, пятьдесят восемь штук собрал. Больше не было ни у кого в классе. У меня их украли. Кто-то из нашего класса и украл. Подозреваю, что Жорка Шестаков. Не смог вынести моей славы… Скажи, капитан… А фотки ты с собой не захватил?

Порывшись в своей сумке, Зайцев молча протянул Ване пачку снимков.

– Сколько работы! – Ваня восхищённо взвесил на руке толстую пачку.

– Это ещё не работа, – тяжко вздохнул Зайцев. – Это забава… Ты не знаешь, Ваня, какая была проделана работа, чтобы узнать подноготную всех двенадцати подозреваемых…

– Двенадцать – это многовато, – сочувственно произнёс бомжара и углубился в снимки. Некоторые он рассматривал внимательно, на иные даже не смотрел, тут же перекрывая снимок следующим, глядя на некоторые хмыкал не то озадаченно, не то насмешливо и, в конце концов, вернул Зайцеву пачку, оставив себе лишь один снимок. – Надо же, как вам тут досталось… Тяжёлый у тебя хлеб, капитан.

– Какой есть, – Зайцев взял у бомжары выбранный им снимок, бегло взглянул на него – там был крупно изображён стол с шашечной доской, кофейными чашечками, зажигалкой и листком бумаги, испещрённым какими-то цифирьками.

– И что тебя здесь заинтересовало?

– На снимке полная картина преступления. Убийца многое предусмотрел, но учесть всё просто невозможно. Наверно, капитан, я не скажу тебе ничего нового, но уничтожение следов – это тоже след.

– Мысль, конечно, интересная, – протянул Зайцев. – Но для задержания преступника недостаточная. Ещё что-нибудь произнесёшь?

– Произнесу, отчего ж не произнесть, коли есть что… Где эта бумажка? – спросил бомжара, постучав немытым своим пальцем по снимку.

– Где-то здесь! – ответил Зайцев, повернувшись вокруг своей оси и давая понять, что листок может быть где угодно в этой комнате. – Во всяком случае, отсюда я не позволил родственникам уносить даже окурки! Столько народу… Она от движения воздуха могла слететь со стола.

– Ищем бумажку, – произнёс Ваня, пряча снимок в карман пиджака.

– Может, завтра? – неуверенно спросил Зайцев – ему, похоже, уже не терпелось нестись куда-то, давать задания, выслушивать донесения, задавать вопросы и протоколировать их, протоколировать, заверять подписями и печатями, после чего они становились юридическими документами, доказательствами и вполне могли влиять на судьбы людские.

– Мы не уйдём отсюда, пока не найдём эту бумажку, – произнёс Ваня и на Зайцева посмотрел с твёрдостью, которой следователь до сих пор в нём не замечал.

– Ну, что ж, – не столько согласился Зайцев, сколько удивился непреклонному тону бомжары. – Искать так искать…

Нашли бумажку. Через полчаса нашли – под шкафом с марками. Попавшую туда в той суете, которая была здесь в первое утро после обнаружения трупа, когда по комнатам носился фотограф, когда санитары укладывали грузное тело коллекционера на носилки, а молчаливые ребята с кисточками и увеличительными стёклами пытались обнаружить отпечатки пальцев убийцы... А Зайцев ещё и распахнул окно, чтобы проветрить квартиру и освободить её от запахов смерти, преступлений, корысти и зависти, ведь за любым убийством всегда стоит еле уловимый, сладковатый, как арабские духи, запах зависти. Да, ребята, да! После того как поработал киллер, человек, казалось бы, совершенно посторонний, в воздухе всё равно какое-то время витает этот запах. Если бы наёмные убийцы никому не завидовали, они бы не были наемными убийцами. Так вот, в той суматохе, подхваченный сквозняком, и слетел листок бумаги с журнального столика, скользнул невидимо и неслышимо под книжный шкаф. Его и не искали, поскольку Зайцев, кроме нагромождения цифр в нём ничего и не увидел. А чтобы никому не взбрело в голову упрекать следователя в профессиональной безграмотности, справедливо будет сказать, что кроме бестолковых цифр на этом листке действительно ничего не было.

– Ну вот, – счастливо улыбнулся Ваня, рассматривая листок. – Теперь всё стало на свои места, теперь в мире порядок и, не побоюсь этого слова, гармония. Цифирьки можно разобрать и на снимке, но в оригинале они все-таки достовернее.

– Мыслишкой-то… может поделишься?

– Могу, – бомжара опять уселся в кресло. – Мне больше и делиться-то нечем. Это запись шашечной партии, которая закончилась смертью одного из игроков. Вот смотри… Шестнадцать – двадцать четыре, тридцать восемь – сорок семь, девять – семнадцать…

– И они записывали каждый свой ход?! – почему-то шёпотом спросил Зайцев, опасливо оглянувшись по сторонам.

– Записывали, – равнодушно произнёс Ваня. – Ну и что? Я надеялся, что они записывали поочерёдно, каждый свои ходы. Тогда у нас был бы образец почерка убийцы. Оказалось, что он и тут всё предусмотрел – записи делал только хозяин, и за себя, и за своего противника.

– Значит, нам эта бумажка ничем не поможет?

– Ну, почему… Любая бумажка, самая никудышняя, в тяжёлую минуту может помочь, – конфузливо рассмеялся бомжара. – Тебя же, капитан, наверно, учили… Следы всегда остаются. Когда-нибудь я расскажу тебе, как даже при полном отсутствии следов их можно найти… В душе преступника. И прочитать.

– Ладно-ладно, – зачастил капитан. – Это чуть попозже. Но на этом клочке бумажки могут остаться его отпечатки?

– Вряд ли… Он не брал в руки этот листок. Мне так кажется. И я бы на его месте к нему не прикоснулся. А впрочем…

– Ну? Ну, Ваня! Телись!

– Он мог касаться этого листка… Но уж коли нет его отпечатков на шашках, как ты утверждаешь…

– Это утверждают эксперты!

– Передай экспертам, что я постоянно о них помню, – бомжара окинул комнату рассеянным взглядом. – Так вот, уж коли нет отпечатков убийцы на шашках, на чашке, то их не может быть и на листке. Всё, капитан. Здесь нам делать больше нечего… Там это… В холодильнике у него ничего не осталось?

– Оставалось, но мои ребята подчистили… А что ты хочешь – почти сутки здесь сидели.

– Кушать хочется, – бомжара виновато улыбнулся. Дескать, ничего не могу с собой поделать.

– Значит так, Ваня… Заночуешь в нашем общежитии. Комната отдельная, со всеми удобствами, хотя, конечно, пятизвёздочной её не назовешь. Сейчас я тебя доставлю. Там есть буфет, работает чуть ли не круглосуточно – сам понимаешь, специфика работы… Перекусим вместе. Вопросы, просьбы, предложения?

– Попозже, капитан, утречком. Я к ночи плохо соображаю.

– Как и все мы, – проворчал следователь и взмахом руки показал на выход. Тщательно заперев дверь, Зайцев наклеил бумажку на замковую щель, опечатано, дескать, преступление здесь было совершено, расследование, дескать, идёт, не надо сюда соваться – как бы сказал он, обращаясь ко всем этим любопытным и любознательным. Ваня всю дорогу молчал, опять забившись в угол на заднем сидении. Но едва машина остановилась у общежития, тут же открыл глаза и с интересом выглянул наружу.

– А я, честно говоря, думал, что ты меня на ночь в камеру определишь.

– Перебьёшься. Камеру еще заслужить надо.

Поужинали в буфете общежития. В небольшой комнате кроме них никого не было. Салат из капусты, котлета с макаронами и компот из сухофруктов. Не слишком вкусно, но вполне съедобно.

– Ты вот, капитан, недавно спросил о просьбах… Здесь, в общежитии, наверно, красный уголок есть со стенгазетой, с портретом Ильича?

– Уголок есть, но с Ильичом, боюсь, сложности будут… На реставрации портрет. Уж лет пятнадцать всё восстановить не могут, мухи загадили.

– Ну и бог с ним… Это я так спросил… Чтоб разговор поддержать. Там у вас, наверно, игрища есть всякие? Шарады, ребусы…

– Что тебе нужно?

– Шашки.

– С кем собрался играть? Я ведь сейчас ухожу… У меня еще дела.

– А с тобой мне нечего играть, капитан… Я когда-то был чемпионом института астрофизики. Это тебе не хухры-мухры.

– Ладно… Ложись, отдыхай, набирайся сил, завтра утром поговорим подробнее.

– Шашки, капитан... И бумажку с цифирьками оставь мне на ночь...

Зайцев долго смотрел в глаза бомжаре, потом собрал на поднос посуду, отнёс к столику в углу, вернулся, снова сел.

– Следы, говоришь, остаются?

– Надеюсь, – смиренно ответил Ваня, опустив глаза, будто его уличили в чём-то непристойном.

– С кем ты ночью собрался играть?

– С убийцей, капитан.

– Надеешься выиграть?

– Постараюсь.

– А ничья тебя устроит?

– В нашем с тобой деле ничьих не бывает, – веско сказал бомжара и вскинул руку чуть вверх и в сторону, как это делали в своё время греческие боги во время своих посиделок на горе Олимп.

Нашёл Зайцев, нашёл все-таки расползающуюся коробочку с шашками и сложенную пополам картонку с чёрно-белыми клеточками. Комнату Ване выделили вполне приличную – стол, стул, шкаф, небольшой отсек с унитазом и душем. Да, и железная солдатская кровать, уже застеленная, с простынкой, одеялом, со взбитой уже, хотя и тощеватой подушкой.

– Не знаю, капитан, какие номера ты называешь пятизвёздочными, но по мне выше этого ничего в мире нет. Даже более того – и не должно быть.

– Не возражаю, – Зайцев положил на стол листок бумаги, который они так долго искали в квартире жертвы, прижал его к столу коробочкой с шашками, чтоб опять случайным сквозняком не сдуло со стола, не унесло в раскрытую форточку.

– Всё, капитан, иди, – нетерпеливо сказал Ваня. – У тебя много дел, ты везде должен успеть, уличить, задержать и посадить. Да, ещё одно… Если при обыске у убийцы тебе попадется альбом с марками… Серовато-белёсого цвета… Потолще тех, которые в шкафу стоят, и росточком пониже… Считай, что тебе повезло. За этим альбомом убийца и приходил.

– Так, – крякнул Зайцев и прислонился спиной к двери. – Что-то ещё в тебе возникло?

– Пустячок… Если опять же при обыске в какой-то из квартир наткнёшься на бутылочку с канцелярским клеем, его ещё силикатным называли… Считай, что ты на верном пути… Последнее время он встречается не часто… Или увидишь кисточку с подсохшим клеем… Или капельки этого клея на столе, на подоконнике… Когда он застывает, то становится прозрачным, но при этом хрупкий, ломкий…

– Знаю я этот клей… Но в продаже силикатного давно нет.

– Зато ты наверняка не обнаружишь его в каждой из двенадцати квартир. Только в одной. В которой убийца и проживает. И ещё… Не вздумай чашки из под кофе помыть.

– А что там? – обессилевшим голосом спросил Зайцев.

– Кофейная гуща! – бомжара вскинул правую руку вверх и чуть в сторону, так, что раскрытая его ладонь неизменно обращалась кверху, будто оттуда, с неба, получал он сведения, подсказки, советы.

– Ну, гуща… И что?

– На ней начертана печальная участь убийцы… Но он или не смог прочитать, или не поверил… Ты найдёшь его, не сомневайся. Он обречён. Я увидел в чашке знак.

– Ваня… Ты не хочешь ничего пояснить, поделиться…

– Капитан, это всё мелкие подробности… Поговорим завтра. Меня от одного вида этой подушки бросает в сон.

– Ну, что ж… Спокойной ночи, Ваня… Береги себя, – последние слова Зайцев не собирался произносить, они выскочили как бы сами по себе. И, спускаясь по лестнице, следователь озадаченно склонял голову то к одному плечу, то к другому – чего это он, на ночь глядя, вздумал такую заботу о бомжаре проявлять?

Уже во дворе общежития, возле своей машины, Зайцев оглянулся, нашёл светящееся окно на втором этаже. Ему почему-то хотелось, чтобы Ваня подошёл к окну, махнул рукой, попрощался. Но нет, увидел он лишь, как бомжара поплотнее задёрнул жиденькие ситцевые занавески, отгораживаясь ими от мира суетного и безжалостного. И не знал, не догадывался замечательный следователь Зайцев, чем в это время занимается его гость.

А Ваня, поставив перед кроватью кухонную табуретку, положил на неё картонную шашечную доску, расставил шашки, собранные из разных комплектов и, сверяясь по бумажке, которую оставил ему Зайцев, начал разыгрывать партию между убийцей и его жертвой. И так уж получилось, что пришлось ему в этот вечер быть и тем, и другим одновременно. Опустил Ваня свою голову на свежую наволочку, уже когда в окне серел рассвет. И заснул со вздохом тяжким, но облегчённым и даже удовлетворённым.

А когда наступило утро и солнце поднялось над крышами домов, Зайцев помчался не в свои следственные камеры, кабинеты и коридоры, помчался он в общежитие, где, как ему казалось, уже измаялся от ожидания бомжара.

– Завтракал? – вместо приветствия весело спросил следователь.

– Не принесли, – Ваня развёл руки в стороны.

– Ха! Размечтался! Буфет – третья дверь направо.

– Не было указаний.

– Пошли.

Тощая завитая буфетчица опять подала им котлеты с макаронами, салат из подвявшей капусты и компот из сухофруктов.

– Очень вкусно, – похвалил завтрак Ваня.

– Во всяком случае съедобно. И полная гарантия, что не отравишься.

– И я о том же, – смиренно ответил бомжара и вытер салфеткой рот.

Зайцев порывисто поднялся, сдвинул стул в сторону и, не оглядываясь, направился к выходу.

– Слушаю тебя внимательно, – сказал он, когда они вернулись в комнату Вани. – С чего ты взял, что пропал альбом с марками? Что он в пластмассовой обложке серого цвета? Что он толще всех остальных альбомов?

– Видишь ли, капитан… Мебельная промышленность нашей страны не достигла того высокого уровня, который позволял бы скрывать следы преступления. Ты со мной согласен?

– Целиком и полностью, как говаривали наши вожди недавнего прошлого. Продолжай.

– Шкаф у нашего коллекционера самодельный. Он заказывал его по размеру простенка. Доски для шкафа были, может быть, неплохо обработаны. И даже покрыты лаком. Но после лакирования доски положено продраивать шкуркой. А их не продраили. В результате мелкие ворсинки дерева от лака вздыбились и превратились в своеобразный наждак. Невидимый и как бы несуществующий. Который и обдирает обложку, когда хозяин засовывает свой бесценный альбом в щель между стенкой шкафа и другими альбомами. А на полке пыль, а на пыли полоски от обложки. Полоски эти и показывают, какой толщины альбом там иногда стоял.

– Как понимать это твое "иногда"?

– Поскольку в наличии пыль, значит, частенько это место пустует. Серый альбом далеко не всегда стоял на полке, для него у хозяина было местечко другое. Тайное. А в тот вечер он, похоже, показал альбом гостю. В этом была его самая большая ошибка в жизни. Кстати, а ты знаешь, капитан, как гадают на кофейной гуще?

– Понятия не имею! – резковато ответил Зайцев.

– Напрасно. Это большое упущение в твоём образовании и профессиональной подготовке. После того, как кофе выпито, чашку переворачивают вверх дном и ставят на блюдечко, давая гуще стечь вниз. Потёки гущи на внутренней поверхности чашки застывают в самых причудливых формах. При хорошем воображении там можно увидеть кладбищенские кресты, женские фигурки, детские головки и даже всевозможные непристойности.… По этим картинкам и предсказывают будущее. Помнишь чашки на журнальном столике?

– Ну, были две чашки… Что из этого следует? – растерянно спросил Зайцев.

– А внутри кофейная гуща.

– Да, чашки были немытые. Хозяин не успел ополоснуть, а убийце было не до них.

– Как выглядели в них потёки гущи? Не помнишь… Бывает, – уже с некоторым сожалением произнёс Ваня. – В чашке, из которой пил убийца, явственно просматривается крест. Это было предупреждение. Но злодей не увидел креста, или же пренебрёг этим знаком, не поверил высшим силам, которые пытались остановить его от безрассудного поступка.

– А может, гадал хозяин?

– Нет, капитан, – твёрдо сказал бомжара. – Посмотри на снимок – обе чашки стоят на столике со стороны убийцы.

– А почему ты решил, что из чашки с крестом пил именно убийца? Может, из неё пил хозяин? И тогда крест полностью оправдал свое появление-знамение.

– Из чашки с кофейным крестом пил убийца – на ней нет отпечатков пальцев. Ничьих. А на другой – отпечатки пальцев хозяина.

– С чего ты всё это взял, Ваня? – с такой улыбкой спросил Зайцев, будто ему удалось, наконец, в чём-то уличить бомжару.

– А ты сам мне это сказал, капитан, – Ваня вскинул руку вверх и чуть в сторону, как это делали когда-то греческие боги, наблюдая с Олимпа за людскими глупостями. – Вчера. Сказал, что хозяин пил из надколотой чашки.

– И что же из этого следует?

– Выводы можно делать разные… Но в нашем случае более других напрашивается такой… Убийца – человек суеверный. Задумав кошмарное преступление, он не может устоять, чтобы ещё раз не свериться с приметами. Вообще-то, все мы суеверные, все хотим ощутить поддержку высших сил…

– Значит, ты мне предлагаешь из двенадцати человек найти самого суеверного?

– Можно пойти и по этому пути, но не стоит, – раздумчиво произнёс бомжара. – Ночью с божьей помощью мне открылось нечто более важное. Думаю, что уже к вечеру ты можешь защёлкнуть неотвратимые свои наручники на вздрагивающих от ужаса руках убийцы. Ничего, что я выразился так красиво?

– Да выражайся, Ваня, как тебе угодно! Только побыстрее!

– Спешат, капитан, только при ловле блох, – с почти неуловимой назидательностью произнёс Ваня. – А при ловле опасных преступников следует соблюдать осторожность.

– Могут убить? – понизив голос, спросил Зайцев.

– Могут слинять, – на этот раз в голосе бомжары назидательность прозвучала уже вполне откровенно.

– Ваня, – следователь помолчал. – Наручников у меня в достатке и все они в рабочем состоянии. Только скажи мне, пожалуйста, на чьих шаловливых ручонках я могу их защёлкнуть?

– Ты помнишь все двенадцать подозреваемых?

– Они стоят у меня перед глазами! Днем и ночью! Как живые!

– Это хорошо. Значит, ты предан делу, увлечён, со временем займёшь большую должность, тебе повысят зарплату и, может быть, даже наградят. Орденом. Или бесплатной путевкой в санаторий. В вашем ведомстве есть санаторий?

– Ваня!

– Понял, – кивнул бомжара. – Из подозреваемых никто не спрашивал разрешения хотя бы ненадолго отлучиться по каким-то важным делам?

– Поступала такая просьба.

– Поставь напротив фамилии этого человека птичку. Мысленно, конечно. Припомни… Может кто-то жаловался на денежные затруднения? Небольшие, преодолимые, но тем не менее…

– Да они все жалуются, что денег нет!

– А кто-то жалуется не так, как все. Настойчивее. Невиннее. С какой-то целью. Как бы не веря, что ты запомнил эту его жалобу во время предыдущей вашей встречи…

– Надо подумать.

– Когда вспомнишь – птичку поставь. Дальше… Пошли своих ребят по окрестным химчисткам… Нет ли среди клиентов последнего времени одного из твоих подозреваемых.

– Думаешь, в крови перемазался и понёс отмывать?

– Фу, как грубо, капитан! Дело не в крови… Замаранным он себя чувствует! Пытается отмыться даже от той грязи, которая к штанишкам-то и не пристаёт… Видимые следы он предусмотрел, но боится оставить следы невидимые – ворсинки от кресла, запах кофе, пыль на рукаве с журнального столика… Ты проверь… Если все три птички соберутся напротив фамилии одного человека… Это уже кое-что.

– Понимаешь, Ваня, всё это не убеждает.

– Продолжаю. Совершил убийство человек слабый, трусливый, подловатый.

– Такое совершить и – слабый?!

– Да, капитан, да. У него характер канцеляриста, прагматика. По должности поднялся невысоко. Постоянно уделяет внимание мелочам – в одежде, в кухонных делах, в отношениях с вахтёрами, продавцами, почтальонами. Я не удивлюсь, если по гороскопу он Дева.

– И в этих областях ты силён? – усмехнулся Зайцев.

– Я – астроном, – ответил бомжара, чуть заметно вскинув голову. – А это, капитан, совсем рядом с астрологией. Кстати, я тоже Дева. И мой любимый цветок – астра. Вот придёт тебе в голову поздравить меня – покупай астры. Большие, махровые, тёмно-фиолетового цвета астры… Как небо в звёздную ночь, когда все телескопы Земли устремляют свой взор… – бомжара неожиданно замолчал, потом встал, подошёл к окну, какое-то время стоял там, отвернувшись. И Зайцев понял, что не надо ничего не произносить – Ваня растревожился своими же словами. Но взял себя в руки, промокнул глаза занавеской и вернулся к койке.

– Продолжим, – сказал бомжара. – Да, он трус. И при этом большой нахал. Он может оскорбить человека, но тут же как бы отступить, извиниться. Сам понимаешь, это будет вынужденное извинение. Поговори с подозреваемыми – пусть каждый назовёт самого скупого из их компании. Большинство назовёт его. А ты продолжай выставлять птички. Напротив его фамилии выстроится целый ряд твоих мысленных птичек. Этот человек склонен строить большие планы, мечтать о свершениях, о собственном величии, но при первых, даже отдалённых трудностях от всего отказывается. Припомни, кто из двенадцати начинал разговор с тобой уверенно, даже нагло, пытаясь сломать тебя, но тут же каялся, пояснял, что ты неправильно его понял… Среди твоих клиентов должен быть такой человек.

– Кажется есть… Но у него надёжное алиби.

– Проверь. Затевая преступление, он больше всего думал о путях отступления, о том, как замаскировать следы, отвести подозрение. Живёт он подчёркнуто скромно, у него могут быть потёртыми штанишки, зажёванным воротничок рубашки, но при этом все выстирано и проглажено. У него заискивающие манеры на работе и хамские – дома. Я уже говорил – он суеверен, вполне возможно выстроил для себя целую систему примет. И об этом должны знать остальные твои подозреваемые.

– Так, – крякнул Зайцев.

– Возраст… Ему тридцать пять – сорок лет. Разговорчив. Вернее – болтлив, но говорит, в основном, говорит о пустяках. Погода, мода, цены, судебные очерки в газетах и так далее. Трамвайная болтовня. На большее он не решается, хотя суждения имеет обо всём на свете. С женщинами у него отношения сложные. Если вообще существуют.

Зайцев долго молчал, рассматривая унылые стены комнаты, потом, тяжко вздохнув, сел на кровать.

– Колись, Ваня, – сказал он устало. – Колись. Какие высшие силы посещают тебя по ночам, какие прекрасные колдуньи нашёптывают тебе сведения, которые ты так красочно только что изложил.

– Шашки, капитан, это всё шашки. Великая игра. В шахматах многое зависит от техники, знания, памяти. В шашках проще. Что ты есть, то и есть. Вот игрок делает вроде бы сильный ход, но, встретив отпор, тут же пасует, пятится. Ему подворачивается шанс, он готов его использовать, но не хватает мужества и он делает ход, казалось бы, надежнее, однако, мелькнувший было шанс упущен. Женщины таких не любят. А кто их, таких, любит… Знаешь, бывает, достаточно сыграть с человеком одну партию и ты о нём знаешь больше, чем может сказать самая подробная, самая злопыхательская служебная характеристика.

– И на основании всех этих зыбких рассуждений ты предлагаешь мне надеть на человека наручники? – уже без куража спросил следователь.

– Ну, почему же, – бомжара повертел в воздухе растопыренной ладонью. – Причина для обыска у тебя есть. Толстый альбом в серой пластмассовой обложке. Я же сказал, что по характеру он канцелярист. Авторучки в стакане, заточенные карандаши, ластики, дыроколы и прочее. И ещё – силикатный клей. Неприятный в работе, но, застывая, он становится совершенно прозрачным. Если смазать этим клеем пальчики, они не оставят никаких следов. И ещё одно… На чашке могут остаться не только пальчики, но и отпечатки губ. А они такие же неповторимые, как и другие части тела… Помнишь, я рассказывал историю, как нашли убийцу по отпечатку его задницы? Он слишком долго сидел на скамейке, поджидая несчастную свою жертву… А скамейка была покрашена не так давно…

– Да помню, Ваня, ту твою историю… Нет на чашке отпечатков губ. Стёр злодей. Грамотным оказался. Ты куда сейчас намерен отправиться?

– В Можайск, капитан. Мои учёные, поэты, артисты… заскучали небось.

– Есть встречное предложение. Оставайся здесь. Побудь… Пока не надоест. В буфете всё согласовано. Можешь приходить туда когда угодно… Заказывай всё, что хочешь… Вернее, всё, что у них есть. Вот ключ от двери. Вот деньги на водку-махорку. Вход-выход круглосуточный. Как меня найти, знаешь. Мне пора. Работой ты меня загрузил на неделю. Будут новости – навещу.

– Ни пуха, капитан, – не поднимаясь с кровати, Ваня прощально махнул рукой.

Прошла неделя.

Бомжара отоспался, посвежел. Как-то собрался, съездил в Можайск, нашёл свою компанию. Но невесёлая получилась встреча, хотя с гостинцами приехал. В тот же день и вернулся.

А на следующее утро пришёл Зайцев – с букетом астр. Махровых раздобыл капитан, тёмно-фиолетовых, цвета ночного неба. Тяжело поднявшись со своей койки, бомжара подошёл к цветам, осторожно потрогал их пальцами, скользнул по верхним лепесткам ладонью, опустил в астры лицо и на какое-то время замер, вдыхая несильный запах осени.

– Как я понял, убийцу ты всё-таки изловил? – спросил он, снова усевшись на койку.

– Задержал, – поправил Зайцев.

– Сопротивлялся?

– Плакал. Очень переживал.

– Ишь ты… А крест на кофейной гуще он видел?

– Видел.

– Пренебрёг, значит, предостережением высших сил… Не любят они этого.

– Кто?

– Силы... А скажи … По гороскопу он кто?

– Дева он, Ваня. Видишь, в какой компании ты оказался…

– Что ж делать, в семье не без урода, – усмехнулся Ваня, вскинув правую руку вверх и чуть назад. – Наливай, капитан. Ведь не может такого быть, чтобы у тебя в сумке ничего не нашлось… Отпразднуем победу над тёмными силами зла!

– Что-то невесёлые у нас победы, Ваня.

– А бывают ли они весёлые? Настали времена, капитан, когда победы и поражения ничем друг от дружки почти не отличаются. И беды не печалят, и радость не радует. Наливай, чего ждёшь… Не тяни.