Леонард Эйлер: «ВСЕМ ОБЯЗАН ПЕТЕРБУРГСКОЙ АКАДЕМИИ»
Леонард Эйлер:
«ВСЕМ ОБЯЗАН ПЕТЕРБУРГСКОЙ АКАДЕМИИ»
Из Базеля по Рейну он спустился до Майнца, потом добрался до Любека, сел на корабль и приплыл в Ревель. К Петербургу он подъезжал ранней весной, когда над полями опускаются небеса и часты дожди. Лошади скользили в грязи и шли неспешно, и так же неспешно плыли навстречу его взору мокрые леса с грустными, поникшими берёзами, почерневшими от тоски по солнцу.
Все вокруг: и эти белые деревья, и поля, и тёмные от сырости избы – было печально, и смутные тревоги невольно охватывали его. Он гнал их прочь: всё будет хорошо! Ведь его пригласила сама царица. Да и друзья ждут его в Петербурге, всегда смогут помочь на первых порах…
Леонард Эйлер не знал, что дурные предчувствия не обманывают его: Екатерина I умерла в тот день, когда он въехал в Россию. Он не знал, что не увидит в живых ни одного из своих друзей: Даниил Бернулли уже похоронил старшего брата Николая. В Петербурге он растерялся, пожалел, что приехал. Никто здесь не знал, что станется теперь с недавно учреждённой Академией наук – посмертным воплощением воли великого Петра. Деньги кончались, на обратную дорогу едва ли хватит. В смятении и тревоге он решил оставить математику, которая не хотела кормить его, и поступить на флотскую службу. 22-летнему иностранцу уже обещали место капитана, но постепенно все как-то образовалось. Он остался в Петербурге.
Леонард Эйлер – швейцарец, но мы считаем его русским учёным, как Росси для нас истинно русский зодчий, а Петипа – великий русский балетмейстер. Эйлер подарил России самые значительные свои труды, более 30 лет прожил и умер в Петербурге. Швейцария – это юность, родительский дом в крохотном городке Рихене – отец его был там пастором, университет в Базеле, где сразу приметил его талант Иоганн Бернулли, профессор математики. В доме Бернулли подружился он и с сыновьями профессора: Николаем и Даниилом, которые уехали потом в Россию. Он скучал без них. Правда, в свои 20 лет он уже мог похвастаться учёной работой о природе и распространении звука и премией Парижской академии за исследование по установке мачт судов. Все почитали его юношей талантливым, весьма способным, но с устройством дело шло неважно: обещанную кафедру физики в Базеле ему не дали. Поездка в Россию поначалу казалась авантюрой: мог ли он знать, что там, на гранитных берегах Невы, зарыты все клады его гения?…
В Петербурге Эйлер стал адъюнкт-профессором математики. Он обладал поразительной даже для гениального человека работоспособностью. Огромное перенапряжение доводило его до мозговых воспалений, он потерял глаз, но продолжал работать в том же, недоступном другим людям темпе.
Просто перечислить его труды невозможно: ведь он написал около 700 (!) работ. Полное собрание его сочинений, которое издаётся в Швейцарии уже 61 год, должно состоять из 72 томов. Лучше сказать о стиле Эйлера-математика, отличающегося от многих великих математиков удивительным даром обобщения, осмысления и применения уже открытого. Эйлер не был знаком ни с Ньютоном, ни с Лейбницем, но именно он стал первым их преемником, вырастившим из брошенного ими семени интеграла редкостно прекрасные математические плоды, отданные затем механике и технике. Он был педант, и многие считали его человеком сухим и скучным. Взглядов придерживался консервативных, был истым кальвинистом, ворчал на остроумцев, осуждал литераторов, из всех развлечений любил только кукольный театр. Но сколько изобретательности, изящества, остроумия в его собственных работах! Его биографы, говоря о его математических сочинениях, чуть ли не впервые вводят в дифференциальное и интегральное исчисления понятие «красота», формы его работ антично совершенны, многие математические откровения Эйлера нетронутыми перешли в учебники наших дней.
Наверное, чувства, обуревавшие его в минуты вдохновения, более близки музыканту, чем учёному… Нет, конечно, не все гладко было и в России. Бирон – фаворит царицы Анны Иоанновны – создал в академии атмосферу невыносимую. Как ни далёк был Эйлер от дворцовых интриг и светских пересудов, но даже он не мог вытерпеть самоуправства и грубостей курляндского герцога. Очень не хотелось уезжать, да и трудно было сдвигать с места налаженное хозяйство большой семьи (Эйлер женился в Петербурге в 1733 году. Он был отцом 13 детей и дедом 38 внуков). Но он вынужден был уехать в Берлин: регентство Анны Леопольдовны не сулило ничего хорошего.
Но русская академия продолжала считать его своим членом. За опубликованные сочинения ему посылали в Берлин деньги, поддерживая материально нуждавшегося учёного. Узнав, что во время Семилетней войны пострадало его поместье, фельдмаршал Пётр Семёнович Салтыков щедро оплатил все издержки, а императрица прибавила к ним четыре тысячи рублей. Сам он очень тосковал по Петербургу. Там молодость, там лучшее, что он сделал. И он вернулся.
Вскоре после возвращения начались напасти: Эйлер ослеп. Через пять лет дотла сгорел его дом в Петербурге, только чудом удалось спасти его рукописи. Старик крепился и не унывал. Именно в эти годы по иронии судьбы издаёт он три тома «Оптики»: слепой проводит блестящий математический анализ световых явлений. Он исследует движения Венеры и Луны, пишет трактат по теории музыки, разбирает вопросы колебаний струн и движения жидкостей, – как и прежде, его интересует все на свете, поскольку все на свете нуждается в математическом отражении. Он побеждал окружающий его мрак своей феноменальной памятью и воображением, диктовал письма, спорил с учениками, балагурил с внучатами, принимал гостей и сановных визитёров.
Когда он диктовал свою последнюю работу, он не знал, что она относится к области аэродинамики – тогда ещё не существовало такого слова. Просто уж слишком много говорили вокруг об этих аэростатах. Слепой из XVIII века заглядывал в век XX.
7 сентября 1783 года пил чай, играл с внуком, но вдруг выронил трубку и только успел крикнуть: «Умираю!» Кондорсэ, историк науки, сказал потом крылатую фразу: «Эйлер перестал жить и вычислять».
