Ваятельный рефлекс / Искусство и культура / Искусство

Ваятельный рефлекс / Искусство и культура / Искусство

Ваятельный рефлекс

/  Искусство и культура /  Искусство

Как русский скульптор Бурганов покорил три столицы — Москву, Брюссель и Париж

Признание — штука тонкая и проявляется по-разному. В конце августа за выдающийся вклад в культуру скульптору Александру Бурганову вручили в Кремле орден Почета, а за несколько месяцев до этого события прямо с постамента в бельгийском городке Маршьен-о-Пон при невыясненных обстоятельствах исчезла бронзовая композиция его работы. Первая версия: в условиях кризиса просвещенные европейцы тоже стали гибнуть за металл, особенно за цветной. Но поскольку поиск на пунктах приема вторцветмета ничего не дал, бельгийская полиция пришла к другому выводу: скульптуру могли похитить под заказ для частной коллекции.

Вполне реальная версия, если учесть, что после персональной выставки на Мон-дез-Ар (Гора Искусств) в Брюсселе и грандиозной выставки прямо на Елисейских Полях, куратором которой был сам Пьер Карден, все, что вышло из-под руки народного художника России Александра Николаевича Бурганова, пользуется повышенным спросом. Особенно сюрреалистическая пластика, к которой не испорченный социалистическим реализмом Запад питает слабость еще со времен Сальвадора Дали.

Аристократ

«Дом Бурганова» — московский государственный музей и мастерская в одном пространстве, где прежде располагалась усадьба князей Урусовых. Скульптору он достался по совокупности заслуг перед столицей и в обмен на десятки авторских работ, которые прежде были подарены городу. В общем, вышло что-то наподобие бартера — квадратные метры в обмен на высокое искусство...

Княжеский дом давно снесли, а часть подвала Бурганов накрыл стеклянной пирамидой — получился Лувр в миниатюре. И теперь работы маэстро (некоторые просто космических размеров) занимают и наземное, и подземное пространство. Исключения из этого сюрреалистического парада-алле — три обезо­браженных старинных изваяния. В коллекцию Бурганова они попали из разоренного имения Нарышкиных в Филях. Две скульптуры происхождением из мастерской Ивана Витали, а третья — самая ценная, работа великого Паоло Трискорни — даже в «усеченном» виде включена в список объектов культурного наследия федерального значения.

Кстати, предки Бурганова по материнской линии — Туголуковы. Был в XIV веке такой суздальско-нижегородский княжич по прозвищу Тугой Лук. С той поры мгновенья и года пролетели в большом количестве, но и в Баку, куда еще в начале прошлого века, спасаясь от голода, перебрались родные Бурганова, его бабушку за непролетарскую стать величали княгиней. Что, впрочем, не помешало отцу Бурганова, учителю математики, ради заработка поставить на поток изготовление гигантских портретов вождей к Первомаю и ноябрьским праздникам. Он-то и отвел сына в Дом художественного воспитания.

Много лет спустя, когда в Пушкинском музее устроили выставку подарков Сталину, Бурганов неожиданно наткнулся на свою детскую работу бакинской поры — портрет Александра Пушкина верхом на коне. Почему солнце русской поэзии привиделось ему тогда в седле, Александр Николаевич уже не помнит. Ничего он не знал и о том, что его работу от имени детей солнечного Азербайджана презентовали вождю. При этом никого тогда не смущало, что юный пионер Бурганов не принадлежит к титульной нации. Однако в девяностые годы ситуация изменилась.

— Откуда, Александр Николаевич, в вашем родном Азербайджане взялась такая зараза, как национализм?

— Все началось значительно раньше, когда Сталин поднял тост за великий русский народ. Помню, как азербайджанцы бегали по городу и, куражась, предлагали выпить за великий азербайджанский народ…

Каким бы гостеприимным ни было солнце юга, однажды Бурганов почувствовал: придется возвращаться на историческую родину. Да и получить художественное образование в Баку было негде. Из всех вариантов выбрал Строгановское училище. По одной причине — здесь выдавали одежду. А форменная шинель в любом случае лучше телогрейки, в которой отпрыск древнего княжеского рода объявился в столице, в перспективе — лучшем городе Земли. По сталинскому Генплану реконструкции в Москве должны были появиться сотни высоток, украшать которые предстояло в том числе и выпускникам Строгановки. Хрущев со своими пятиэтажками наступил на горло этой возвышенной песне, и строгановцам пришлось «уйти в кусты» — оформлять парки и дворики. Поэтому диссертация нашего героя называлась «Декоративная скульптура в современном жилом комплексе. Новая архитектура».

Всего же Бурганов только в Моск­ве поставил более двадцати скульп­тур, самая знаменитая из которых — «Принцесса Турандот» у Театра имени Вахтангова. А одна из его первых работ — эмблема на Доме кино. Подразумевалась еще и кинематографическая муза, но Сергей Герасимов и Роман Кармен решительно отсекли, на их взгляд, все лишнее.

Мэр и маэстро

Кстати, «Турандот», которую считают прижизненным памятником великой Юлии Борисовой, — тоже компромисс. На этом месте должна была стоять другая скульптура Бурганова — «Девушка-букет». По нынешним временам, когда большинство скульпторов записались в сюрреалисты, ничего особенного: изящная девичья фигурка, а вместо головы — нечто из флористики. Но не так давно даже Бурганов, которого прозвали русским Дали, чтобы не раздражать кремлевских «искусствоведов», предпочитал говорить, будто он работает в жанре магического реализма — такая у него была идейно-эстетическая отговорка. Кстати, первая выставка отечественных сюрреалистов «Сон раскрывает природу вещей» прошла в Третьяковке еще в 1993 году. Естественно, Бурганов был там в первых рядах.

Однако с Юрием Лужковым, который всегда был с творческой интеллигенцией настороже, этот фокус не прошел. «Что вы мне голову морочите, — сказал тогдашний мэр, — я же вижу, что эта скульптура без головы!» На что Бурганов не задумываясь ответил, будто у него уже есть замена. На самом деле даже конь не валялся, но когда на следующий день комиссия появилась в мастерской, «Турандот» уже была готова.

— Когда же Юлия Константиновна вам позировала?

— А она и не позировала. И вообще это сходство случайное, навеянное. Каждый интеллигентный человек из моего поколения хоть что-нибудь да посмотрел в ее исполнении — «Принцессу Турандот» или «Миллионершу».

Вот так и появилась на Арбате блистательная «Турандот». Но пришли другие времена, и как-то ночью принцессе отпилили руку. Первая мысль: постарались помешанные на золотой лихорадке потомки Балаганова и Паниковского. Но вскоре раздался телефонный звонок: царственную руку предложили вернуть за вознаграждение. Воспаленное мелко-предпринимательское сознание, ну что с них еще взять…

А вот тогдашнему градоначальнику сотрудничество с Бургановым, местами переходящее в соавторство, пришлось по вкусу. Когда решали, где ставить «Пушкина и Натали», Юрий Лужков предложил пробить в мемориальном доме поэта еще одну дверь — в общем, сделать так, будто поэт с юной супругой выходят на Арбат — по делам или так, погулять… Но служба охраны памятников легла костьми.

Тем не менее Бурганов был замечен при столичном дворе, и, когда стали налаживаться культурные связи между Москвой и Брюсселем, о нем вспомнили. Надо было произвести впечатление, и по случаю Александру Николаевичу заказали памятники сразу двум монархам — Александру I и Леопольду I, который, прежде чем стать бельгийским королем, служил офицером в Измайловском полку. По всему выходит, что и король всех бельгийцев Леопольд I тоже был нашим человеком. Ну а Бурганов вскоре стал своим для брюссельцев.

Дом на Гран-Пляс

Как-то автор этих строк, прогуливаясь по Брюсселю, забрел на Мон-дез-Ар (Гора Искусств) и битый час с непатриотической мыслью: «У нас так не делают!» — рассматривал завораживающие своей фантастичностью изваяния. Весь непатриотизм моментально улетучился, как только была прочитана надпись: «Автор — Александр Бурганов».

Отсюда вопрос на засыпку: почему в наших городах преобладают памятники и монументы, зовущие исключительно на подвиг и труд, и практически нет скульптуры для души и настроения? Самое тривиальное объяснение: мы до сих пор под непреходящим влиянием «Плана монументальной пропаганды». Однако сам Бурганов уверен, что сейчас дело уже не в чиновниках, а в лимите средств на художественное оформление городского пространства. Мастеров, способных делать нечто большее, чем портреты передовиков, сейчас, по его мнению, вполне хватает. Да и чиновник пошел совсем другой — продвинутый. Например, Александр Николаевич считает, что сегодня на родине его ценят все-таки больше. И даже свой дом на Гран-Пляс, который приобрел с благословения брюссельских властей и по их же пожеланию превратил в музей, посещает как гость — время от времени.

…В общем, это и Гран-Пляс, и самое начало улицы Золотая Голова. В непосредственной близости — знаменитый дом «Лебедь»: там была пивная, где собирался Немецкий союз рабочих и где в 1847 году Карл Маркс и Фридрих Энгельс под перезвон пивных кружек обнародовали «Манифест Коммунистической партии». Но с тех пор много пива утекло, и теперь к бельгийскому дому Бурганова зеваки проявляют не меньший интерес, чем к альма-матер коммунизма. Особенно когда появляется хозяин и вывешивает с верхнего этажа многометровую женскую ножку — как продолжение украшающей фасад бронзовой красотки.

Прежде нога висела на постоянной основе, а улицу Золотая Голова (у некоторых брюссельских улиц два названия — официальное и народное) переименовали в Рю Фотомодель. Однако договориться с ЮНЕСКО так и не удалось, хотя бургановский кунштюк ничего не портил, а только придавал Гран-Пляс немножко безумия и шарма.

Союз нерушимый

Есть мнение, будто все художники чуточку безумны, иначе творчество было бы невозможно. По этому признаку они различают себе подобных. Например, всемирно известный кутюрье Пьер Карден распознал в Александре Бурганове родственную душу по знаменитому «Узлу» (обоюдостопная завязанная узлом нога — иначе описать словами невозможно) и пригласил его на фестиваль в Авиньоне. Уже на месте оказалось, что работы Бурганова вовсе не миниатюры, а гигантских размеров. Это только усилило впечатление, и Карден решил, что их обязательно должны увидеть парижане. Причем не где-нибудь, а непосредственно на Елисейских Полях.

Отдельный рассказ, как проходила выставка русского скульптора Бурганова в культурной столице мира. Но после ее завершения парижские власти приняли решение, что одна из работ должна получить постоянную прописку на Елисейских Полях. Выбор пал на скульптуру «Муза» — две парящие в невесомости руки сдергивают с женской головки покрывало... Может, мы чего-то не понимаем, но только парижане — какие уж тут были задеты струны? — регулярно пишут письма этому бронзовому адресату, хоть отделение «Почты России» открывай.

Ну а союз с Пьером Карденом продолжился. По случаю маэстро Карден приобрел замок Донасьена Альфонса Франсуа графа де Сада в Лакосте и решил, что только Бурганов сможет сделать памятник бывшему хозяину.

Персонаж очень неожиданный! В широких кругах маркиза де Сада считают «основоположником» половой психопатии, за что он и был упрятан почти на три десятилетия за решетку. Но у французов, и не только у них, несколько иная точка зрения. Например, Пабло Пикассо, Жан Кокто и автор манифеста сюрреализма Андре Бретон считали, что маркиз, несмотря на свои своеобразные наклонности, в общественно-историческом плане был весьма прогрессивной личностью. А Шарль Бодлер, так тот прямо сказал, что не минует и двух столетий после смерти де Сада, как Франция все-таки оценит своего философа и воздвигнет ему ­памятник.

Как в воду глядел. Вот только у соавторов все равно были проблемы с прочтением образа. В конце концов Пьер Карден, как архитектор проекта, принял решение: «Без извращений! Представим де Сада как этакого либертена!» Так и сделали. И теперь голова маркиза с сомнительной репутацией смотрит на мир через прутья клетки. Понимайте как хотите: то ли это закрепощенный дух, то ли наказанный порок… Как бы то ни было, в художественном мире считают, что памятник, безотносительно самой личности, получился весьма эстетским.

И ценители специально приезжают в Москву, чтобы на месте посмотреть, как же «это делается», и вообще на «Дом Бурганова», который на Западе считают логовом русского сюрреализма.

На самом деле «логово», о чем уже говорилось, — это и выставочная площадка, по которой бесконечно снуют экскурсанты, и мастерская, где не прерывается творческий процесс. Как в такой обстановке можно работать, известно разве что самому маэстро Бурганову.