Александр Кувакин СТИХИЯ

Александр Кувакин СТИХИЯ

***

      А.

     От порога — родные ухабы.

     Впереди — мировая Луна.

     Сотрясает небо Каабы

     Золотая твоя струна.

     И вкруг Солнца парит неземное.

     Говорят: "Это просто слова".

     Отчего же тогда в знойном зное

     Птица вещая вечно жива?

     И откуда такая сила?

     Сила — вот она:

     деньги да власть…

     Но она в оны дни молила —

     И завеса разорвалась.

     Тьма всё гуще.

     Полет всё выше.

     Но с неведомой высоты

     Птица вещая тех, кто слышит,

     Узнаёт, окликая на "ты".

     ***

     Ещё тревожит девятнадцатый,

     Ещё кипит в крови двадцатый,

     Ещё поют в Кремле семнадцатый,

     Но двадцать первый — час расплаты.

     Домов нестройные строения,

     Дворов глухие очертания,

     И жителей полночных пение —

     Всё растворится в расставаниях.

     И белым, словно вздох, поднимется,

     Навеки покидая землю,

     И зарыдает, что отнимется

     Всё, что на небе не приемлют.

      ИМПЕРИЯ

     Обречено. Обречено на слом —

     И я, и ты, и вы, и сад, и дом.

     Советский сад и русский дом при нём

     Обречены на слом и на подъём.

     Не будем колдовать и ворожить,

     Не будем пыль забвенья ворошить.

     А будем строить дом и сад сажать —

     Чтоб с Богом жить и в Боге умирать.

     ***

     Если б только стужа!

     Если б только ночь!

     Если б только ужас

     Гнал вперёд и прочь!

     Вязли бездорожьем,

     Но слова нашли —

     Те, что и моложе,

     И прочней земли.

     Римляне отмечали юбилей только два раза в жизни: в пятьдесят и, при особой милости богов, в сто лет. Сегодня юбилеев — как огурцов в кадушке. Всё лезет в патриции. Всё юбилеит по поводу и без. Особенно же — русские писатели. Правда, не от большой радости…

     Юбилей Кувакина законен (он без "хвостиков"). И радостен. Полвека собственного времени, разъятого меж двух веков русской истории.

     Перефразируя Блока, можно сказать: будущее — это возмездие. Суд. И только сознанию сектанта или неофита в этой суровой законченности может примерещиться амнистия.

     Однако именно здесь, в нечеловеческой уже определённости, поэт находит радость, радость поля, где плевелы вымахали в полный рост и едва ли не заглушают добрую пшеницу; радость близкой жатвы, которая воспринимается как освобождение; радость слов, которые неизбежно настигают царя Валтасара: "Ты уже взвешен, и найден слишком лёгким".

     В стихах Александра Кувакина музыка с годами нарастает, это признак подлинности пути. Быть может, он, по-человечьи, с радостью и затерялся бы "среди детей ничтожных света", но стихия, которой поэт некогда вверил себя — ревнива. И, наделяя, отбирает. Покой, уют, удобную глупость, необременительную праведность. Дары, получаемые взамен, неоспоримы для самого певца, и очень сомнительны для толпы. И всё это — по-пушкински, всё — радостно.

Алексей Шорохов

1