При попытке визуализировать перед мысленным взором понятие «русская красавица» первым делом проступают стереотипные лубочные детали: кокошник, сарафан, коса до пояса толщиной с руку. Лицо типичной обладательницы всех этих сувенирных атрибутов, точнее, ее собирательный фоторобот, составляется в голове как-то неохотно и без особого эстетического наслаждения: память подсовывает то жирных кустодиевских купчих у самовара, то фотомоделей с рекламы валютного магазина Beryozka, то иллюстрации к русским народным сказкам, и по этим фрагментам опознать русскую красавицу, идентифицировать ее как конкретную личность трудно - это скорее обобщенный символ нашего гостеприимства, благосостояния и процветания. В этом смысле трудно назвать десять различий между цветущей русской девушкой и не менее цветущей немецкой.

Популярное изобразительное искусство дает мало полезной информации об исторически сложившемся эталоне нашей национальной красоты, который в целом вырисовывается довольно грубым и неизящным: это крупная, статная деваха с круглым лицом, широкими скулами, ровным румянцем и соболиными бровями. То есть это какая-то физиологичная простонародная красота, которая синонимична здоровью и вселяет в окружающих самцов репродуктивный энтузиазм, однако особой художественной ценности не представляет. Словесные описания исконно русской красавицы, которые можно раскопать в сказках, довольно расплывчаты: вот, казалось бы, женщина, у которой в паспорте значится «Василиса Прекрасная», но к этому паспорту не прилагается никакой фотокарточки, которая могла бы разъяснить суть Василисиной прекрасности и намекнуть хоть приблизительно, за что именно в нее влюбляются цари и каким статям так завидуют мачеха и сестры. Доподлинно известно только, что у главной нашей сказочной красавицы белые руки, несмотря на то, что она вкалывает, их не покладая.

Сказочную мораль о том, что прилежный труд делает не только человека из обезьяны, но и из женщины красавицу, с воодушевлением подхватил поэт Некрасов: если почитать его поэмы внимательно, то выходит, что сельскохозяйственные работы на свежем воздухе - основная причина того, что в русских селеньях водятся выдающиеся женские экземпляры. Возможно, когда женщина останавливает на скаку коня - это действительно красиво, однако при попытке определить русскую народную красоту каким-то менее физкультурным способом, Некрасов смог выдавить из себя только сакраментальное «посмотрит - рублем подарит», и это, если вдуматься, довольно сомнительный комплимент: получается, красива та женщина, при взгляде на которую мужчине начинает казаться, что у него в бумажнике прибавилось денег. Тут, наверное, в Некрасове подсознательно говорила неизбывная мужская печаль насчет того, что красавица - это чаще всего никакая не прибавка к бюджету, а наоборот, черная дыра в нем. Русская красавица в этом смысле - особенно опасная бездна, потому что еще почти не испорчена иностранными феминистскими представлениями, что жить лучше за свой счет, а не за мужской, в ресторане платить за себя самостоятельно и даже от собственного мужа быть финансово независимой. Русская красавица выше, благороднее, аристократичнее этих мелочных буржуазных принципов. Она принимает мужские деньги как должное и распоряжается ими с присущей ей широтой натуры, не находя в этой ситуации ничего для себя унизительного, а то и не без гордости ощущая себя этакой Настасьей Филипповной, получающей законную компенсацию за свои страдания и искренне уверенной, что это не она пьет кровь у мужиков, а они у нее. Ведет она себя так чаще всего на автомате, инстинктивно, без лишних рефлексий, в том числе и потому, что в подкорке у нее, как и у всех нас, прочно сидит русская литературная традиция, в которой красивой женщине дается гораздо больше воли, чем в английской или даже французской литературе. Что касается внешности, наши классики писаную красоту никогда особенно не любили - в их понимании настоящей «русской красавице» совсем не обязательно быть красивой, как итальянские мадонны. То у кого-то из тургеневских или толстовских барышень нос толстоват, то рот великоват, и вообще подспудная тяга русских к красоте деревенского типа постоянно вылезает наружу: у Иннокентия Анненского есть эссе, где насчет представлений Достоевского о неотразимой женщине верно подмечено, что «наружность Грушеньки напоминает скорее паспорт ярославской крестьянки». Гораздо важнее экстерьера в русской красавице постоянная самоуверенная готовность войти в пресловутую горящую избу - в широком смысле слова, то есть выкинуть какую-нибудь неожиданную и безумную штуку так, чтобы все только крякнули: ну, если дамочка все что угодно себе позволяет, значит, действительно красавица попалась, хотя так с виду и не сразу догадаешься. При этом вздорность и порывистость ошибочно ассоциируются с бескорыстием и непрактичностью: по мужской логике, если женщина склонна к необъяснимым иррациональным поступкам, значит, она руководствуется настоящими, неподдельными эмоциями, а не холодным расчетом. Однако в случае с русской красавицей одно другому не мешает, а парадоксальным образом помогает: голый меркантильный расчет слишком заметен и настораживает, а завуалированный романтической кисеей воспринимается и не как расчет вовсе, а как спонтанный крик души, на который невозможно ответить отказом. По поводу этого женского артистизма и экзальтированной манеры, за которой скрывается железная решимость добиться своего, иронизирует Тэффи в рассказе «Демоническая женщина», героиня которого никогда не скажет просто: «Дайте мне до понедельника 25 рублей», а преподнесет свою просьбу как монолог из греческой трагедии: «Я хочу! Чтобы именно вы! Именно сейчас! Дали мне 25 рублей! Слышите! Я хочу этого!», - а потом предложит поехать в церковь: «молиться и рыдать».

Все это до сих пор актуально в отношении и наших замечательных современниц, способных олицетворять собой понятие «русская красавица», пусть даже внешне они и не принадлежат к тому классическому «кокошечному» типу, который, наверное, частенько представляется иностранным женихам в грезах о красивой, покладистой и неприхотливой русской жене. Миф этот, похоже, подразвеялся, поскольку кажущаяся неприхотливость и скромность русской красавицы - это всего лишь умение терпеливо выжидать оптимальный момент для решающего прыжка, коротая время за выстраиванием имиджа прекраснодушной возвышенной натуры. Впрочем, артистизмом природа наделила русских красавиц так щедро, что, наверное, многим из них уже трудно разделить, где истинное нутро, а где имидж. Чуть ли не слезы стояли в глазах Анастасии Волочковой, когда она рассказывала по телевизору, как ее затравили в Большом театре, и невозможно было понять, как поворачиваются злые языки в бульварной прессе дразнить эту униженную и оскорбленную красавицу кличкой «Настя-пылесос» - за умение высасывать из своих поклонников деньги и подарки. В этом, наверное, даже нет никакого притворства - и слезы настоящие, и пылесос: такая натура многогранная. Точно так же нельзя считать притворством тщательно срежиссированную, отшлифованную до виртуозного искусства манеру Ренаты Литвиновой изображать красавицу слегка не в себе и не от мира сего, что тем не менее великолепно сочетается с нормально развитой способностью брать от этого мира все, что нужно девушке. А нужно-то среднестатистической русской красавице на самом деле совсем немного - так, брильянтовый кокошник, соболий зипун да лапти от Маноло Бланика.