Что хранил архив комиссара
Что хранил архив комиссара
Они сражались за Родину
Что хранил архив комиссара
ПОБЕДИТЕЛИ
Летом 1967 года Леониду Соболеву, возглавлявшему тогда Союз писателей РСФСР, пришло письмо от руководителей Туапсе.
Близилось 25-летие героической обороны города, и это событие туапсинцам очень хотелось достойно отметить, напомнив людям о тех, кто осенью и зимой 42-го не пропустил к морю отборные горно-егерские соединения немцев, в значительной степени повлияв этим на исход всей битвы за Кавказ.
Леонида Сергеевича неслучайно просили написать про незаслуженно забытую оборону; Соболев знал о ней не понаслышке – в то грозное время, когда всё буквально висело на волоске, он был спецкором газеты «Красная Звезда» на Закавказском фронте в 1942–1943 гг.
Однако при всём своём желании отправиться в продолжительную командировку не рискнул, болел уже. Поэтому и предложил мне поехать вместо него.
– Ты, насколько я знаю, на Северном Кавказе войну начинал, – сказал он.
– Да, весной 43-го.
– Тогда тебе и карты в руки. Поезжай, не пожалеешь. Там, если взяться по-настоящему, не на очерк, а на книгу материал можно собрать. Сам бы махнул, да хвори не пускают…
Я пробыл в Туапсе полтора месяца. На следующее лето поехал снова. Водил меня в горы, угрюмо-дикие, безлюдные, по памятным ему местам давно минувших боёв, бывший комиссар 73-го зенитного полка Михаил Михайлович Лукьянов.
В 42-м единой линии фронта не существовало, оборону Туапсе держали, укрепившись на командных высотах: Семашко, Два Брата, Индюк, Каменистая, много их там.
Увиденное потрясло меня. За прошедшие четверть века ничего не изменилось в этих труднопроходимых местах, где ни дорог нет, ни людей, одни козьи тропы. Разве что затянуло густым мхом полуразрушенные дзоты да размыло дождями неглубокие траншеи и землянки. На заросших рододендроном крутых склонах, рядом с развалившимися вьючными ящиками, белели лошадиные скелеты, валялись проржавевшие винтовки, миномёты, егерские каски с серебристыми значками «Эдельвейса». Дважды мы с Лукьяновым натыкались на останки наших бойцов в полностью истлевших шинелях.
– Помечу место, – говорил мне Михаил Михайлович. – Вернёмся, сообщу Дробышеву, пусть придёт с ребятками, захоронит честь по чести…
Николай Фёдорович Дробышев, преподаватель туапсинского ПТУ № 9, готовившего будущих матросов с рабочими специальностями, от слесарей до коков, каждое лето уходил со своими питомцами в горы. Искать тех, кто давным-давно сложил голову где-то здесь, в одном из безымянных ущелий, и был списан в пропавшие без вести.
Ребята рыли могилы, складывали из плит трескунца надгробия, крепили медные таблички с надписями: «Здесь лежит неизвестный герой, защищавший город Туапсе». Сверху по сложившейся традиции замоноличивали полковой миномёт, их тогда в горах за Туапсе целой дивизии хватило бы…
– На государственный уровень давно это дело ставить надо, – сокрушался Лукьянов. – Дробышевцы, конечно, народ замечательный. Им сам товарищ Брежнев недавно благодарственное письмо прислал. Здесь ведь, под Туапсе, и 18-я армия сражалась, в которой он начальником политотдела был. И всё же… Ведь совсем пацан ещё девятнадцатилетний, можно сказать, пэтэушникам Дробышева ровесник, старший сержант 82-го стрелкового полка Николай Новицкий в августе 42-го телом своим закрыл амбразуру немецкого дзота, не пожалел жизни молодой. Александр Матросов, замечу, потом уж такой же подвиг повторил, нескоро… Героя Коле посмертно дали, улицу в Туапсе его именем назвали. А вот похоронить не получилось, обстановка не позволила. И 25 лет пролежал он на той амбразуре, пока казачата-следопыты из станицы Куринская не набрели на дзот. Обнаружили смертный медальон Новицкого; уцелел, что нечасто случалось… С воинскими почестями погребли героя в Куринской. А надо бы, я считаю, в Туапсе, на самом видном месте. Потому как Коля не просто амбразуру, он город своей грудью закрыл!..
Михаил Михайлович прошёл крестный путь от Одессы 41-го до Новороссийска и ТОРа (Туапсинский оборонительный район) 42–43-го. А после войны, обосновавшись в Туапсе, принялся собирать материалы, связанные с историей битвы за Кавказ. Рассылал письма во все концы страны, просил участников былых сражений, рядовых, офицеров и даже генералов, откликнуться, не посчитать за труд рассказать о себе, о друзьях-товарищах.
И по возможности сообщать, где они закончили войну. А коли уцелели, то поведать, как сложились их судьбы на «гражданке». Ведь на ней порой приходилось не легче, чем в походах да боях.
– Больше всего жаль мне бывало девчушек, молоденьких ещё совсем, – сказал Михаил Михайлович. – Санинструкторов, связисток, зенитчиц. Сколько их полегло в этих горах, не счесть! Потому и делаю, что могу, чтоб память людская не заплывала…
Мы переписывались с Лукьяновым не один год, до самой его кончины. Чем дальше, тем всё чаще Михаил Михайлович стал пересылать мне папки из своего архива. Видимо, опасался, что после его ухода из жизни они могут попасть в равнодушные руки и затеряться среди других, никому не нужных бумаг. А у меня «не заржавеют и сгодятся, когда придёт им пора». Прекрасный был человек. Несмотря на нелегко прожитые годы, оставался бесхитростным, прямодушным, открытым людям.
«Посылаю вам ещё и личные воспоминания старшего политрука Сергеева о судьбе краснофлотца-снайпера 322-го батальона морской пехоты Ольги Васильевой, которую я тоже знал по Новороссийску».
Приведу их полностью, эти воспоминания.
Зарубки на прикладе
В один из летних дней 1943 года в штаб 322-го батальона пришла незнакомая нам девушка. Вручила приказ командира 255-й бригады морской пехоты, в котором писалось, что старший краснофлотец Ольга Васильева направляется для прохождения дальнейшей службы. Девушка хотела быть только снайпером! Тяжела служба снайпера. В бригаде мы с комбатом отговаривали Олю. Ведь она пошла на фронт со второго курса медицинского института. Но решительная девушка настояла на своём – пройдя курсы, стала снайпером.
Прошедшие двадцать два года стёрли из памяти многие детали, и я попросил Ольгу Александровну рассказать подробно о её выходах на «охоту».
– Когда я с группой снайперов прибыла с курсов, нас разместили в районе заброшенного кладбища. С утра мы привели в порядок свои землянки, а вечером командир взвода, знатный снайпер Малой Земли киевлянин Григорий Кучменко, долго разговаривал с нами, приводил примеры того, что порой случалось во время «охот».
На следующий день, перед рассветом, отправилась и я на «охоту». Но ни в первый, ни во второй выход мне не удалось найти удачную позицию. На третье утро выбрала новую точку. И когда стало светать, заметила ритмичные движения лопаты, выбрасывавшей землю. Враг копал, согнувшись. Сердце в груди как-то особенно забилось, дрогнули руки, но слабость продолжалась всего секунду. Успокоив себя, жду, когда немец поднимется. И вот только на какой-то момент он разогнул спину, встал в рост. Выстрел. Лопата осталась на бруствере, а враг ткнулся в землю. Первый! Больше в этом ходе сообщения никто не показывался…
Так открылся боевой счёт девушки-снайпера. Была сделана первая зарубка на прикладе снайперской винтовки.
– А помните мой поединок? – продолжала Ольга Александровна. – Я его никогда не забуду. Это произошло 15 августа 1943 года. Как обычно, перед рассветом по разминированной дорожке на нейтральной полосе я стала продвигаться в направлении полуразрушенного гранитного памятника.
В ложбине между могил росли ромашки, высокий репейник и большие лопухи. Тихо. До памятника оставалось метра два, когда я услышала шорох и увидела впереди слабое колебание травы. Мысль сработала молниеносно – кто-то ползёт навстречу… Стала продвигаться быстрее, но осмотрительнее. Скорей бы к памятнику, назад нельзя! Добравшись до левой его стороны, залегла и замерла… Винтовка наготове, пистолет и гранаты сбоку. Вижу: ползёт немец. Очень осторожно выдвинул голову за правую сторону памятника. Что я думала в тот момент, как действовала – не знаю. Но как-то сама рука выхватила финку из-за голенища сапога, и в долю секунды она вошла во что-то мягкое. Больше я ничего не помнила, потеряла сознание. Сколько прошло времени – не знаю. Когда очнулась, всё вновь встало перед глазами, забил озноб. Надо выполнять задание, а сил нет. Но потом собралась всё-таки с духом и продолжила «охоту». Позиция удачная, да и немцы ещё не знали, что их снайпер – это он хотел устроиться у памятника – уже мёртв, поэтому ничего не опасались. В тот день на прикладе моей винтовки появились ещё три зарубки…
Последним на её боевом счету 10 сентября 1943 года стал офицер из «батальона смертников». Вместе с другими бойцами батальона Оля высадилась на Каботажной пристани в Новороссийске.
– Мы закрепились в дальней части пакгаузов, а в ближней засели фашисты. Они заметили меня, завопили: «Фрау! Взять живой!» – и отпустили по моему адресу сальную шуточку (я неплохо знала немецкий язык). Зло взяло меня. Ну, думаю, посмотрим… В пробоине мелькнуло лицо немецкого офицера: щёки полные, холёные, в глазах – ухмылочка… Конечно, это было безрассудно, но я встала во весь рост и выстрелила. Фашист дёрнулся вперёд, повис в пробоине. Тут же последовал ответный выстрел, вражеская пуля зацепила мне правое плечо и, скользнув, остановилась в левой руке. Это была вторая рана в том бою. Первую получила от разрыва гранаты – осколок засел в ноге. Я быстро сделала перевязку. Взяла снайперку, опять встала и, превозмогая боль в плече, выстрелила. 185-й! Но тут из-за угла показался танк; развернувшись, в упор начал бить по торцевой стене пакгауза. Она рухнула, сломавшись пополам, накрыло четверых. Враг вытеснил наших автоматчиков, но мы, четверо, остались под обвалившейся стеной. Помню имена своих товарищей: Ефимыч, ему было около 50 лет, и молодые ребята: Вася и азербайджанец Али. Пять дней и ночей находились мы под развалинами.
16 сентября, на рассвете, немцы, теснимые нашими войсками, начали отходить. Мы не знали обстановки, но наступившая тишина заставила нас действовать. Выползли из своего каменного гроба, тихо пробрались к берегу бухты и, сняв одежду, бросились в холодную воду. Помогая друг другу, поплыли на противоположный берег. Сил у нас не хватало, мы начали тонуть. Не знаю уж, кто меня подобрал тогда, вытащил на катер и доставил в Геленджик, в госпиталь…
Немецко-фашистские изверги, захватив тяжелораненых (иначе моряка-десантника не возьмёшь), вешали их в холодильниках мясокомбината на крючья, жгли огнемётами. Тела павших героев, особенно если это была девушка-боец, уродовали так, что, когда город был освобождён и погибших начали хоронить, большинство из них опознать было невозможно…
Кончилась война. Наш народ отпраздновал Великую Победу. Оля Васильева едет в Москву как представитель от морской пехоты Черноморского флота. Она – участница Всесоюзного совещания девушек-фронтовиков – была на приёме в Кремле, у М.И. Калинина.
Вскоре демобилизуется, возвращается в свой родной Воронеж: заканчивает медицинский институт.
Советское правительство высоко оценило подвиг патриотки, наградив её орденами Отечественной войны, Красной Звезды, медалями «За отвагу», за оборону Одессы, Севастополя, Кавказа и «За победу над Германией».
На каждой из присланных мне Михаилом Михайловичем папок значилось:
«Архив участника обороны Туапсе, бывшего комиссара 97БЗ 73-го Краснознамённого зенитного артполка; в настоящее время – работника Туапсинского порта, Лукьянова М.М.»
Евгений АСТАХОВ, САМАРА
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии: