Владимир Довгань -- «Звук создан Богом!»
Владимир Довгань -- «Звук создан Богом!»
В условиях информационной блокады всего серьёзного и светлого сегодня даже композиторы-классики — Глинка, Бородин, Мусоргский, Чайковский, Римский-Корсаков, Рахманинов — вычеркнуты из русского соборного сознания. Тем удивительнее, что некоторые современные музыканты преодолевают силовые поля мракобесия. Ими восторгаются и их демонизируют, о них создаются мифы и гуляют слухи. Сам дух музыки, кажется, выталкивает их на авансцену русской жизни.
Творчество заслуженного деятеля искусств России Владимира Довганя начинает приобретать ореол больший, нежели просто музицирование. Особенно заметно это после недавней премьеры оратории "Услыши, Боже, глас мой" памяти Николая Васильевича Гоголя. Давно произведение современного автора не занимало целый концерт в Большом зале консерватории, давно слушатели не осаждали билетные кассы, надеясь приобрести благой духовный опыт. Успех был грандиозен. Кто-то услышал в оратории в первую очередь социальный протест. Но, не отрицая такого прочтения, скажем: Довгань воспевает и более глубокие темы. О них, о мистической, потаённой, неизвестной многим правде искусства — наш разговор с Владимиром Борисовичем.
"Завтра". Начнём издалека — в буквальном смысле. Правда ли, что вы, коренной москвич, купили избу в одном из самых глухих уголков русской провинции?
Владимир Довгань. Правда. Конечно, не в Сибири, но и не в ближнем Подмосковье, а на северо-восточном краю Ярославской области. Почти обезлюдевшую деревню окружают безбрежные леса, где можно всерьёз заблудиться. Там мы с женой и двумя детьми живём подолгу. Во всяком случае, летом при каждой возможности едем туда. Нас привлекают и природа, и общение с местными жителями. Среди них есть замечательные, глубокие люди, с которыми мы очень дружим.
"Завтра". А оратория "Услыши, Боже, глас мой" создавалась в Москве или в деревне?
В.Д. Последние лет восемь всё, что написал, было задумано в деревне. Там сочиняется гораздо лучше. В Москве в основном дорабатываю материал. Заметил интересный творческий эффект: темы, сочинённые в Москве, на природе воспринимаются совсем другими. Подвергаю их такой проверке: выхожу в поле и на ярославских просторах прослушиваю запись. И большинство эскизов воспринимаются неестественными. Наша городская жизнь настолько искусственна, что порождает такое же "искусственное искусство". И я вынужден отказаться от большинства московских музыкальных тем. Красота Божьего мира не приемлет причудливо изломанного городского сознания. Так что природа меня напрямую учит.
"Завтра". Мне кажется, что настоящий русский художник поклоняется не только нравственной идее, но и земным лесам, лугам, горам, рекам, морям. В вашем случае это так?
В.Д. Очень благодарен своим родителям за то, что они привили любовь к лесным походам. А уже я передал тягу к лесу своим детям. У нас есть семейная страсть — сбор грибов. Раньше среди композиторов я даже считался самым крупным специалистом по грибам. Эдисон Денисов как-то сказал: "На Западе главный миколог современной музыки — Кейдж, а в России — Довгань". Но потом ореол моей грибной славы померк, когда в Союз композиторов вступил Иван Вишневский, который собирает такие экзотические грибы, про какие я и не слыхал.
А я абсолютно неоригинален — люблю собирать белые грибы. Мне даже зимними ночами нередко снится, что хожу по ельнику, березняку или сосняку и ищу boletus edulis. И здесь я верен классической традиции. Белые обожал Петр Ильич Чайковский, а по рассказам Бориса Александровича Чайковского знаю, что вместе с Николаем Яковлевичем Мясковским они самозабвенно охотились за боровиками.
К грибам я отношусь трепетно. Бывает так: прихожу в лес и, ещё не видя ни грибочка, чувствую — они здесь! Волнение, учащённое сердцебиение… Как-то в начале мая меня посетило такое предчувствие грибов, и я подумал, что на этот раз интуиция дала сбой: для белых ещё рано. Но вскоре обнаружил выводок гигантских строчков!
"Завтра". Как рождается белый гриб — тайна: искусственно разводить его не удаётся. А рождение композитора — тайна ещё большая. Композитор — некий инженер звуков, сопрягатель нот? Или формальное мастерство — не самое главное, а композитор — понятие, в первую очередь, этическое?
В.Д. Для композитора требуется не только общая музыкальность, но и невероятная, непреодолимая тяга к музыке, которая звучит не только во внешнем мире, но, главное, — внутри самого человека. Душа ребёнка, который хочет стать композитором, должна петь. Это никак не связано ни с мастерством, ни со знаниями. Это природа.
Конечно, необходимо чисто музыкальное образование, изучение сольфеджио, нотной грамоты, теории, иначе музыку просто нельзя записать. Но, безусловно, главное здесь — это развитие личности, что подразумевает трудную работу не только над нотами, но и над собой. Кстати, давая ученикам-композиторам задания на лето, я прошу их не столько сочинять, сколько наблюдать природу и читать книги.
"Завтра". Существует целый ряд композиторов модернистского толка, которые то, что вы сейчас сказали, посчитают лишним. Можно ли примирить последователей православного советского традиционалиста Георгия Свиридова с приверженцами авангардиста-западника, звукового математика Эдисона Денисова?
В.Д. Убеждён: в основе настоящего композиторского творчества стоит не математический расчёт, а духовность. Когда я в молодости был введён в круг композиторов, близких к Денисову, Эдисон Васильевич очень хотел во мне видеть правоверного авангардиста. Но я его постоянно разочаровывал, потому что у меня были собственные взгляды, и я их открыто выражал. И меня дружески предупредили "по секрету": только не говори в этом окружении о Боге, эту тему даже затрагивать нельзя, здесь признают только технологию творчества. Тем не менее, к концу жизни Эдисон Васильевич пришёл к Богу и принял православное крещение. Это мало кто знает. И теперь я его поминаю, как раба Божьего Игоря. Пути Господни неисповедимы…
"Завтра". А вы прошли через искушение модернизмом?
В.Д. К 70-м годам, когда я вошёл в композиторский мир, были уже крайние и даже отталкивающие формы модернизма. Я с детства, как пианист, был тесно, не кабинетно, связан с публикой и видел, что от исполнителя ждут живого слова и чувства, а не искусственной модели. Конечно, интерес к авангарду существовал: были фестивали и концерты, на которые публика специально приходила смаковать необыкновенные музыкальные блюда, иногда очень странные и совершенно несъедобные. И всё же модернизм (но не крайний авангардизм) на меня влиял. Я был под воздействием многих крупнейших композиторов-новаторов, начиная от отечественных корифеев — Прокофьева, Стравинского, Шостаковича, — до западных композиторов: Бартока, Хиндемита, Берга, Мессиана…
"Завтра". Каждый из перечисленных композиторов ярко, оригинально и неповторимо национален. Шостакович развивал русские традиции Мусоргского, когда мы слушаем Мессиана, слышим не абстрактного европейца, а конкретного француза…
В.Д. Берг — австрийский композитор с особой венской культурой. А Барток — один из самых почвенных композиторов в истории! И, что примечательно, он не замыкался только на венгерском фольклоре, а впитывал в себя и румынскую, словацкую, украинскую, болгарскую, турецкую музыкальные культуры.
"Завтра". Но в какой-то момент национальная музыка стала немодной. Разве можете вы сказать, какова этническая принадлежность композиций на современных "актуальных" конкурсах и фестивалях?
В.Д. Нет, конечно. Видный авангардист Штокхаузен говорил: "Удиви меня!" Это стремление привело целые композиторские школы к утрате исторически важнейших элементов музыкального языка. От искусства ничего не осталось, кроме саморекламы. Сам предмет искусства исчез. А духовная сторона процесса такова: расцвёл музыкальный эгоизм, стремление показать "себя любимого" в искусстве, а не наоборот. "Я это придумал! Я создал новое направление! Я необыкновенный, я не такой, как все, я, я, я!" — вот клич крайнего модерниста. Этим композитор бросает вызов Богу, мировой гармонии, даже законам природы. Сейчас композиторы такого толка считают невозможным использование терцовых созвучий. Но благозвучный терцовый строй — в природе самого звука!
"Завтра". Каждый музыкальный звук — это не одна нота, а целый их пучок, называемый "обертоновым рядом" Лучше всего он слышен при ударе в колокол. И этот-то ряд в своей самой ясной части состоит из консонансов, образуя сияющее мажорное трезвучие — кстати, главный аккорд христианских богослужений.
В.Д. Да, именно так звук создан Богом. Мы можем это любить или не любить, но не можем не признавать. Это всё равно, что сказать: "Природа устарела, мы её отрицаем".
"Завтра". В обертоновом пучке присутствуют не только гармония, но и лад — организация звуков, стремящихся к единому центру. Как у А.К. Толстого: "И жизни каждая струя, любви покорная закону, стремится силой бытия неудержимо к Божью лону".
В.Д. Само русское слово "лад" содержит несколько смыслов. И отказ от музыкального лада влечёт и отрицание лада вообще. А ведь послушайте любую естественную этническую музыку — хоть старорусскую, хоть папуасскую, хоть амазонскую — она всегда строится на ладовой основе. Лад — природная необходимость, без которой невозможны ни мелодия, ни гармония. Неудивительно, что и от последних борцы с традицией также радикально отказались, подвергая осмеянию всех, для кого слово "мелодия" носит положительный смысл. А для меня мелодическая основа музыки остаётся важнейшей. Именно через мелодическую интонацию, поддерживаемую гармонией и внятным ритмом, выражаются мысли и чувства. В моём понимании это и есть музыка.
В то же время само обращение к традиции не гарантирует творческого успеха. Необходимо уметь слышать по-новому и видеть свежими глазами. Паразитировать на традиции так же неплодотворно, как и прикрывать отсутствие нравственного и художественного начала внешне "авангардными" приёмами.
"Завтра". Магистральная, веками проложенная дорога мировой музыки, мощёная гранитными булыжниками лада, мелодии, гармонии и ритма, и сегодня идёт в будущее. В России это направление представлено именами заявивших о себе ещё в середине прошлого века Романа Леденёва, Алексея Муравлёва, Владимира Рубина, Сергея Слонимского, Карена Хачатуряна, Андрея Эшпая. Их дело подхватили Владислав Агафонников, Юрий Буцко, Андрей Головин, Кирилл Волков, Валерий Калистратов, Валерий Кикта, Татьяна Смирнова, Геннадий Чернов. Затем появились вы и ваши товарищи: Алексей Ларин, Валерий Сариев, Виктор Ульянич, чуть позже — Антон Висков, Иван Вишневский, Андрей Микита, далее — Юрий Абдоков, Семён Сегаль, Александр Христианов и целый ряд других мастеров. Их концерты собирают полные залы, хотя никакой рекламы не имеют.
Вместе с тем это направление влиятельными околомузыкальными кругами из критиков и функционеров замалчивается и отодвигается от информационных и финансовых потоков. А авангард, объявленный "главной дорогой", активно поддерживается издательскими домами, теле- и радиоканалами, министерствами и агентствами по культуре. Как вы это объясните?
В.Д. На самом деле авангард испытывает серьёзнейший кризис. Декларируя погоню за новизной, это направление уже сорок лет ничего придумать не может. После минимализма и школы Лигети ничего принципиально нового не было. Обогатив в своё время звуковую палитру новыми красками и приёмами, модернизм постепенно пришёл к надлому, появился постмодернизм, в котором этот надлом и воспевается. Но апологеты авангардизма не хотят признать исчерпанность своего проекта. Может быть, отсюда такое неприятие "инакомыслия".
Помню, как в 1985 году молодые восточно-немецкие композиторы восторженно отзывались о "Севастопольской симфонии" Бориса Чайковского. "В Германии из ваших композиторов наибольшей известностью пользуется музыка Шнитке и Денисова, но она для нас привычна, такой музыки в Германии тоже много пишут. Но вот у вас появился третий композитор — Б.Чайковский. Его музыка нас поразила — она неслыханно новая". Пришлось объяснить коллегам, что Чайковский уже несколько десятилетий создавал замечательные произведения, им, к сожалению, неизвестные. Значит, уже в те годы такие сочинения прятались от меломанов. Тогда в ГДР и публика, и музыканты были в единодушном восторге от "Севастопольской", но суд музыковедов и журналистов вынес вердикт: так писать нельзя.
Музыкальный "индивидуализм" привел не только к отказу от фундаментальных элементов музыкального языка. Композитор-эгоист начал получать подпитку не свыше, а наоборот. Его вдохновение иное, чем у Баха, Малера или Рахманинова. Сам художник может и не замечать такого влияния на себя, но постепенно становится рабом тёмного духовного начала. Его вдохновение идёт на изображение зла.
Есть музыка, слушать которую скучно, — она сухая и вялая. Но лишь появляется образ зла, откуда ни возьмись берутся энергия, эмоциональность. Образы зла становятся самыми яркими в произведении. Зло само себя воспевает.
В этом религиозная драма многих художников XX века. Тёмное начало проникло в искусство, и количество зла в нём увеличилось непомерно. Даже самые образные и впечатляющие сочинения авангарда подавляют, вызывая ощущение черноты и пустоты.
Большая часть СМИ отнюдь не занимается духовным развитием человека, но, напротив, зачастую служит проводником безнравственности, жестокости, а то и откровенного сатанизма. Неудивительно, что и в искусстве находят поддержку наиболее разрушительные тенденции.
"Завтра". Возник симбиоз поклонников и проводников зла. Его философская основа — отрицание Бога.
В.Д. Мрачная философия: мир абсурден, гармония невозможна, если в искусстве возникает что-то красивое — это фальшиво. Короче говоря: мир ужасен и кошмарен, и музыка должна быть ужасна и кошмарна, как мир. Я не выдумал эти суждения: их неоднократно высказывали вслух мои коллеги.
"Завтра". В России и Украине исполняется ваша музыка на литургические тексты, вы — член экспертного совета сайта "Церковный композитор". Каким был путь к православию?
В.Д. Непростым. Родители мои — фронтовики, дети своего времени. В семье не было религиозной атмосферы. Верующей была бабушка, её молитвам я многим обязан. Приходу к Богу очень поспособствовала и классическая литература — Гоголь, Диккенс, Достоевский. Могу назвать себя верующим с 18-ти лет. Это сказалось и на творчестве. На первом курсе института им. Гнесиных источником вдохновения служило святое Евангелие, которое мне дали почитать на год. Это было наивно, но искренно: прочитывал несколько страниц Нового Завета и сочинял музыкальную тему, читал ещё несколько стихов — писал следующую тему.
Важными для духовного пути были встречи с крестьянами и священником во время поездок в Закарпатье, где на Рождество я записывал колядки.
Позднее у меня появился очень талантливый ученик Григорий Алфеев, ныне — митрополит Волоколамский Иларион и одновременно один из самых исполняемых современных композиторов. Подростком он был алтарником митрополита Волоколамского Питирима и даже писал статьи для церковного журнала, который издавал владыка.
Занимаясь с таким учеником, я сам у него учился.
Повлияло на меня и общение с некоторыми верующими коллегами по Союзу композиторов, в частности, с покойным Владимиром Ивановичем Кривцовым.
Так идея служения Богу через искусство стала моей личной идеей.
"Завтра". Не сужает ли ваши творческие возможности написание хоров на церковные тексты?
В.Д. Последние годы я веду в Российской академии музыки им. Гнесиных факультатив для студентов-композиторов "Основы сочинения русской православной музыки". Говорю студентам примерно так: любая настоящая композиторская деятельность невозможна без прославления Господа, но при сочинении храмовой музыки требования к композитору многократно возрастают. Необходимо соответствие канонам.
Вместе с тем самоограничение парадоксальным образом усиливает творческое начала, способствует достижению высокой ясности музыкальной мысли. Точный отбор простых средств делает язык более выразительным и ёмким. И скупое по фактуре, небольшое песнопение способно воздействовать мощнее длинных, замысловатых, богато аранжированных, но бедных на искренность и красоту оркестровых пьес.
"Завтра". В ваших генах присутствуют как великорусские, так и украинские предки. Ваши родители — герои великой войны. Воспитывались вы в советские годы. А ещё вы — прихожанин Церкви Христовой. Кем же вы себя ощущаете — русским, украинцем, советским, православным, не конфликтуют ли между собой эти составляющие композитора Довганя?
В.Д. С детства интересовался исторической наукой и считаю, что наша история — единый и непрерывный процесс. Объявлять какой-то период не существовавшим — "наша история начинается с 1917 или с 1991 года" — неумно и неисторично. Так и свою жизнь я бы не стал делить на какие-то временные отрезки. А в этническом плане я тоже противник деления. В конце концов, русские и украинцы настолько близки, что составляют единый, большой, славный в истории народ. Это — русские не в современном, а в древнем смысле, суперэтнос, именно в слиянности своей талантливейший и непобедимый.
А советским человеком уже после развала СССР я очень долго ощущал себя совершенно буквально. Остатки комфорта и благополучия, бывшие в моей семье, зиждились на советской основе. Я писал на нотной бумаге, выпущенной при социализме, читал книги, играл по нотам, изданным в СССР, носил советскую одежду. Наконец, жил и живу в квартире, выделенной мне советской властью. Только в 2000-х годах, когда вещи стали ветшать, в бытовом смысле стал потихоньку приближаться к современности.
Советскому периоду я благодарен. У меня были удивительные возможности получить образование у лучших учителей и исполнять свои сочинения силами лучших оркестров. Конец 70-х — начало 80-х были временем редкостного благоприятствования для молодых композиторов. Материальная свобода. Не было никаких разговоров об аренде композитором залов или оплате исполнителей. Существовало множество концертов, фестивалей, международных форумов, где звучала новая музыка. Радио и телевидение записывали и транслировали её на десятки миллионов слушателей.
Были, конечно, некие трения с чиновниками (так, меня иногда критиковали за "излишнюю трагичность"), но, если композитор имел твёрдость в отстаивании своих взглядов, он, в конце концов, вызывал уважение и признание властей.
"Завтра". Вы — симфонист, автор четырех симфоний и пяти фортепианных концертов. Нынешнее время положило эти произведения на полку — их исполнение "рыночно нецелесообразно". А может быть, вы сами не пытались включить свои симфонические партитуры в программы современных фестивалей?
В.Д. Отчего же, неоднократно пытался. Удаётся редко.
"Завтра". Зачем же вы продолжаете сочинять?
В.Д. Я люблю музыку и люблю людей. Хочется своей музыкой принести в мир больше добра и тепла. Мне близка мысль Бетховена о том, что он делает людей счастливее, потому что через его музыку с людьми говорит Бог. К этому, по мере сил, должен стремиться каждый художник.
Мне кажется, что это нужно людям. Что бы ни говорили о "смерти композитора" — пока живо человечество, жива музыка. Она — природное свойство вида Homo sapiens от древности до наших дней, подарок Всевышнего.
Исчерпалось не "композиторское творчество", но та его модель, где погоня за новизной — самоцель, где стремление удивить любой ценой заслоняет нравственную и эстетическую суть искусства, что вызывает глубокое отторжение слушателей. На смену должен прийти композитор, готовый увести свою личность в тень ради служения высшей цели искусства — прославления Бога, прославления вечной любви, добра и красоты.
Традиционная музыка жива. Но для того, чтобы большинство людей вновь испытали доверие к ней, захотели сделать её частью собственной жизни, им нужно, для начала, просто узнать о такой музыке. А в России телевидение и радио молчат о ней, в отличие, скажем, от Англии и Франции. Но без широковещательного электронного средства массовой информации, транслирующего, наряду с шедеврами классики, яркие современные произведения, магистральная дорога русского искусства ведёт в тупик, в резервацию.
"Завтра". Что же, помечтаем, чтобы это поняли влиятельные люди во власти и бизнесе, желающие духовного возрождения страны…
Беседовал Сергей Ахтырский