«Родимой расскажешь, как сына вели на расстрел»

«Родимой расскажешь, как сына вели на расстрел»

Максим Соколов

Максим Соколов

В отчете перед Думой премьер-министр Д. А. Медведев объяснил, почему он не поддерживает идею отставки министра образования Д. В. Ливанова: «Я скажу одно: министр не рубль, чтоб всем нравиться… Есть целый набор позиций в правительстве, которые, если хотите, “расстрельные”. К ним относится и должность министра образования».

Вообще говоря, все посты в кабинете — не исключая и должности премьер-министра — связаны с вмешательством в жизнь людей (и не всегда приятным), отчего и все лица, занимающие эти посты, — не червонцы. Оттого и все министры в политическом смысле подрасстрельны. Исключением может считаться разве что министр по делам открытого правительства М. А. Абызов, поскольку никто не понимает, зачем это министерство нужно и с чем его едят. Если вдруг поймут, сразу же начнут кушать на общих основаниях.

Но даже если допустить, что есть министерства особо расстрельные (хотя тут для порядка стоило бы назвать наименее расстрельные — МВД? МО? Минфин?), то это означает лишь особо высокие требования к обладателю такого поста. Хирург часто встречается в своей деятельности и со справедливыми, и с несправедливыми нареканиями, но это никак не может извинять его: «работа-де подрасстрельная» — в исполнении этой работы в пьяном виде и грязными инструментами. А равно и в незнании анатомии.

В принципе это можно было бы списать на очередной медведизм (далеко не первый), но вопрос интересен не столько расстрельностью — пока что гораздо более успешной стрельбой занимается firing squad Минобра и ВШЭ, — сколько тем, почему претензии к делу народного просвещения действительно имеют и серьезный, и, главное, массовый характер. Причем далеко не только у нас. Готовность критиковать повсеместна.

Начать с того, что семья — первичная ячейка общества, а во многих семьях есть дети. А если дети уже сами взрослые, то будут внуки потом, все опять повторится сначала. А поскольку и зверь любит свое дитя, положение дел в образовании интересует всех и постоянно. Можно прожить жизнь без систематического общения с МВД или Минсельхозом, уклониться же от триады «семья — дети — школа» гораздо труднее. Но даже если вынести за скобки — хотя сделать это довольно трудно — непосредственную заботу о собственных детях, от личного опыта обучения никуда не денешься. Все когда-то учились в школе, а многие в вузе, причем в таком возрасте, когда «были новы все впечатленья бытия» и хорошо запоминались; соответственно, всяк готов сравнивать век нынешний и век минувший.

В этом смысле всеобщего внимания с Минобром не сравнится даже отмеченная Д. А. Медведевым другая b?te noire — Минздрав. Что и справедливо. Болезни и смерть — и собственные, и близких — являются нерегулярно по времени и при разных обстоятельствах, не сравнить с гораздо большим единообразием и регулярностью образовательного процесса. Вины и заслуги Минздрава в борьбе с последним врагом рода человеческого тоже бывают весьма разные. От возмутительного небрежения до бессилия медицины, сделавшей все возможное. Да и оборона от смерти и страданий — когда временно успешная, когда не очень — это сущностно совершенно иная вещь, чем социализация нового поколения (хотя, конечно, такая частная функция Минздрава, как профилактика болезней, имеет с образованием определенное сродство). Минздрав гораздо в большей степени сталкивается с силой судьбы и неумолимым роком, нежели Минобр, и оттого судить их по единой мерке не очень-то сообразно.

Но главное, по чему судят образовательную систему, это даже не личные претензии (хотя и весьма многих людей) к тому, что люди, поставленные учить, учат моего сына, внука, племянника черт знает чему или вовсе не учат. Это лишь отражение общей убежденности в том, что всякое человеческое общество, доколе оно хочет таким оставаться, должно тем или иным образом обеспечивать связь поколений, чтобы между ними было возможно содержательное общение (обычай первобытных народов уводить стариков в лес и тем радикально решать проблему общения тут не рассматривается).

В этом смысле культуру общества, сохранение и развитие которой и есть цель народного образования, можно сравнить с естественным языком. В принципе потребности повседневной коммуникации в рамках одной возрастной когорты можно легко удовлетворить поколенческим жаргоном. Равно как можно выправить естественный язык с его неправильными склонениями и спряжениями упрощением и унификацией — или даже массовым переходом на другой, более распространенный язык, ибо зачем поддерживать реликтовый пережиток? Один язык, одно человечество, одна культура (очевидно, и один фюрер).

От таких прогрессивных мер, однако, принято воздерживаться, сохраняя относительно медленный темп языковых преобразований — такой, который обеспечивает коммуникацию во времени, нашу способность понимать язык дедов и прадедов и даже Пушкина читать, получая от этого удовольствие. Языковая практика различных арго — молодежных, уголовных, профессиональных — имеет тот недостаток, что разделяет общество и во времени, и в пространстве, что плохо соответствует такому требованию к языку, как общенациональность.

Опять же подгонка языка ли, образования ли под сиюминутные потребности возрастной ли когорты, группировки ли, которая сегодня находится в случае, не учитывает того обстоятельства, что и молодость, и нахождение в случае (вар.: в тренде современного развития) — это такой недостаток, который быстро проходит. А язык и общество по природе своей, если они не хотят исчезнуть, должны быть долгопротяжными во времени.

Игнорирующие эту общественную потребность образовательные начальники и самом деле заслуживают расстреляния — в политическом, разумеется, смысле.