Музей погибших обойду
Музей погибших обойду
Дикороссы-4
Музей погибших обойду
Алексей РЕШЕТОВ, БЕРЕЗНИКИ
(1937–2002)
***
Памяти Н.Ф. Домовитова
Мы бомжи от поэзии, мы шваль,
Мы нищие с протянутой рукою.
Мы клоуны. Но Господу нас жаль.
И он дарит нас вечною строкою.
***
Чтоб обращаться к миру,
Паче того – к богам,
Нужно хотя бы лиру,
Ежели не орган.
Ты же от всех в сторонке,
Радуясь и грустя,
Песенки на гребёнке
Складывал, как дитя.
СТИХИ О ЗАРЫТОМ ТАЛАНТЕ
Зачем ремесленник, кустарь,
Когда есть вещий Дант?
Возьму лопату и фонарь,
Зарою свой талант.
Он столько лет мне жить мешал,
Как призрак и кошмар.
Он всех житейских благ лишал
Меня – мой жалкий дар.
Но я его перехитрил.
Я сделал верный ход.
Я глубоко его зарыл, –
Пусть кровь мою не пьёт!
Так отчего же всё окрест
Черно средь бела дня?
И я хочу, чтоб он воскрес,
Чтоб он простил меня.
***
Случилось, чего опасался:
На сорок четвёртом году
Я выдохся. Я исписался –
Двух строк по душе не найду.
Как будто опущенный в воду
Хожу – ни стихов, ни поэм.
Чем буду полезен народу?
Не даром ли хлебушко ем?
***
Журавли собирают пожитки.
Небо в трещинах, как потолок.
Три-четыре хороших снежинки –
И пиши по теплу некролог.
Я и сам, как природа, невесел,
Проморгал своё счастье, гляжу,
И как будто просроченный вексель,
Жёлтый лист облетевший держу.
Вы не знаете, что это значит,
Когда воет, как баба, пила
И на маленькой брошенной даче
Мыши нюхают ножки стола.
***
Мы сбирали чернику в бидоны
И в ложбинке с травой-муравой
Вдруг наткнулись на пару бездомных,
Отыскавших уют даровой.
Им, нагим, комары не мешали,
Их ничьи не смущали шаги.
И сливались они, и дышали,
Как уставшие в схватке враги.
И пока мы, столпы соляные,
Даже шагу ступить не могли,
Эти грешные люди земные
Всех античных божеств превзошли.
И сверкала пустая бутылка,
И шумела на соснах хвоя:
– Это, милые, вам не Бутырка.
Наслаждайтесь свободой, друзья!
***
Если бы читатели сказали:
– Музу нам свою изобрази, –
Я бы вспомнил девку на вокзале,
Спящую, ботиночку в грязи.
ПОЖАР В ЗООПАРКЕ
Замкнуло случайно изношенный кабель,
И вспыхнуло красное пламя над Камой!
Пожар в зоопарке! Пожар в зоопарке!
Сгорели павлины, сгорели цесарки.
Поджарились заживо голуби Божьи,
Зато хорошо пообедали бомжи.
Пускай ни за что в КПЗ отсидели,
Зато хоть однажды, как люди, поели.
***
Человек повесился на кухне
С просьбой никого не обвинять.
И у всех глаза от слёз опухли,
Когда стали друга поминать.
А потом утихли все волненья,
Позабылись добрые слова,
И – тысячелетнее забвенье,
И – сухая, жёсткая трава.
МУЗЕЙ ПОГИБШИХ
Музей погибших обойду.
Любой служитель там –
За что в раю, за что в аду –
Подробно скажет вам.
О, как прекрасен человек!
Как молод и крылат!
Но губы, сжатые навек,
В запасниках лежат.
ГЁТЕ
Мне снится, что в каменном гроте
Я скрылся и к щёлке приник.
И ходит по берегу Гёте,
Прекрасный, как боги, старик.
Он воздухом вечности дышит
И тростью, зажатой в руке,
Легенду о Фаусте пишет
На небе, на млечном песке.
Он ходит, бессмертный и старый,
Один на вселенском ветру.
И нет ему ровни и пары:
Я скоро проснусь – и умру.
***
Одинокий умерший чудак
Все фонтаны, все деревья рая
Экстренно меняет на чердак
Или даже уголок сарая.
***
Что мне делать? Я не верил в Бога.
Лишь от страха полуверил я.
Далека была моя дорога
От Его высокого порога,
От Его незыблемого слога,
От Его святого Бытия.
Что же надо мной Он наклонился,
Руки мне на плечи положил?
Всё-таки я в чём-то провинился,
Всё-таки я кару заслужил.
***
Вот закопчённый чайник,
Вот кружка для питья,
И я сижу, молчальник,
В разрухе бытия.
Осталось мне немного,
Всё пр?пето в пути,
И до молчанья Бога,
Увы, не дорасти.
ЗАПОВЕДЬ
Паша, Юра, Костя, Вова,
Надя, Ира, все друзья,
Это письменное слово –
Воля, заповедь моя.
Вот что сделать будет надо.
Надо мой смиренный прах
Возле матушки и брата
Схоронить в Березниках.
Это хлопотно, конечно.
Но ведь там мой край родной.
Там простой восьмиконечный
Крест поставьте надо мной.
И сидите, поминайте
Друга милого вином.
И стихи свои читайте,
Как читали их при нём.
Тот, кто вечной славы ищет,
Возомнив, что он пророк,
Не посмеет, не освищет
Наших выстраданных строк.
Алексей ЖДАНОВ, МИНСК
(1948–1993)
***
Досыта ешьте и спите,
вместе и врозь.
Я подберу вам эпитет,
чтобы спалось.
Трудно и самозабвенно
дышит Земля.
Вскрыты отчаяньем вены,
как вентиля.
И круглосуточны бани
и лазарет.
Держим язык за зубами,
как пистолет.
На историческом поле
без полюсов
вера исходит от боли,
а не из слов.
Н? небе – звёздно и чисто.
В зыбке времён
спит ледяная Отчизна,
стонет сквозь сон.
Что ей, единственной, снится?
Веером крыл
сон её, как плащаницей,
сверху прикрыл.
Сводит с ума небылицы
точный рассказ.
Кто-нибудь станет молиться
ночью за нас.
Кто же Он, Ангел-хранитель?
Где его скит?
Досыта ешьте и спите.
Ангел не спит.
***
Тот, кого помнят, – позабыт.
Всё, что не надо, – позабыто.
Луна сияет. Город спит.
Пьёт гордый мальчик из копыта.
Напился – и козлёнком стал.
Он статус получил: козлёнок.
Луна сияла. Город спал.
Лишь иногда зевал спросонок.
На этом сказочке конец.
Ехидна мачехина чара.
Не отрешится молодец
ни от конца, ни от начала.
Есть бремя жизни – есть весна –
есть память, верная, как сито…
Стоит над городом луна.
Пьёт гордый мальчик из копыта…
***
Там, в лунном свете, стынет высь.
Оттуда звёзды видят виды.
Проснись, предмет, одушевись
и от души – такое выдай!
Поведай повесть о вещах,
которых тьма, не счесть которых.
О том, кто ночью верещал,
производил бесшумный шорох.
Он – был не вещный, был иной,
из настоящих, из весёлых.
Он – то стоял за тишиной,
то пребывал в пространствах полых.
Проснись, проснись! Свой звук чекань!
(Там души бродят на свободе.)
Там – в лунном свете – спят века,
там – ничего не происходит.
***
Ещё надо приметам сложиться,
совпасть
по причинам особого рода и ряда.
Ещё яблоку с яблони надо упасть,
а для этого яблоне вырасти надо.
Ещё надобе надо явиться на свет.
Ещё выбор не сделан –
и Вечность в запасе.
Ещё нет ничего. И Творения нет.
Лишь Создатель и только Его ипостаси.
Но причины уже забродили в ряду,
восприимчивый хаос иначе подвижен.
И седой Садовод поливает в саду
сеголетние саженцы яблонь и вишен.
Вот, как смерч или молния, Ангел отпал –
канул в хаос, исчез в Мировом Океане.
Улыбнулся Садовник и лить перестал,
карандашиком сделав пометку
на Плане.
Нет пока промежутка
в «ещё» и «уже».
Но в безвременьи ропот
и гул нарастает.
Падший Ангел, укрывшись
в безвредном уже,
на себе искушения опыты ставит.
Но ещё ни предметов,
ни живности нет.
Лишь тревога слышна
в нарастающем гуле.
Только бродят причины
сложенья примет,
по-над молчною Вечностью реют,
как пули…
***
Вот и осень прошла,
словно лишнюю чарку хватила.
Всюду жухлые листья
и жёлтые лица солдат.
Я не пил ничего.
Мне осеннего хмеля хватило.
Я привык притворяться
и голову прятать в бушлат.
Пьют отцы-командиры.
Довольная курит бригада.
То ли сеется дождь,
то ли сыростью тянет с болот.
Я хочу быть один.
Одиночество – это награда
рядовому солдату,
служить ему минимум год.
Это – тысяча с лишним
ленивых таких перекуров.
И неведомо сколько
циничных и скучных бесед.
Я не лучше других,
только служба моя – синекура
по сравнению с той,
на которую ходит поэт.
Если топают в ногу,
молчит самозваная лира.
Говорит барабан.
Впереди – командир полковой.
…Я курю сигарету,
я вижу в глазок нивелира
перевёрнутый мир
и друзей своих вниз головой.
***
Никуда не уйдёшь от судьбы.
Повелела нам Родина-мать
корчевать вековые дубы.
Корабельные сосны ломать.
«Раскорчуй! Растопчи! Раздави!
Посмотри, как душа раздалась!»
В самый раз объясниться в любви –
в самый раз, в самый раз! в самый раз!
Я весёлые избы рублю:
тёс дубовый, сосновая крепь.
Я рисковые игры люблю,
как кочевник ковыльную степь.
Я хорошую жизнь мастерю,
флигелёк к житию-бытию.
Я присяду потом, покурю
и подумаю думу свою.
Хорошо я гульнул на миру.
Я заслуженный думатель дум.
Развалюха стоит на юру,
в ней ведунья живёт и колдун.
На закате начнут ворожить,
чёрных глаз до утра не сомкнут.
Не дадут мне в достатке пожить,
злую порчу на всех наведут.
Я бы этих ведуний-старух,
чтобы воздух не портили зря,
повыкуривал из развалюх
да загнал без сроков в лагеря.
Не лежи, как бревно, поперёк.
Отторцую не то, ошкурю!
Мастерю флигелёк-лагерёк,
интересную жизнь мастерю!
***
Весна явилась никакой.
И солнце встало никакое.
И человек махнул рукой.
И пароход пошёл рекою.
Как долго машет человек!
Как пароход томит сердечко!
Прощай, прощай, XX век!
Я утонул на этой речке.
Игорь АЛЕКСЕЕВ, САРАТОВ
(1959–2008)
***
Андрею Сокульскому
Бог не выдаст. Родина не съест.
Не боись пускаться в разговоры
и писать дебильный палимпсест
под названьем «Волжские просторы».
С медяками в потном кулаке
не ленись выдумывать проказы.
В сонных рыбах, в камышах, в песке
прячутся таинственные фразы.
Всех, кто выше кромки чахлых крыш,
этот город забивает насмерть.
Но однажды кто-то вспомнит нас ведь.
Кто-то вспомнит.
Что же ты молчишь?
***
Поминутно улыбаясь сентябрю,
я живую сигаретку закурю.
Посижу, в окошко глядя, вспомню дочь.
Там, в Америке, у них, наверно, ночь.
Сладко спится на матрасе надувном.
Ходит гном. Американский ходит гном.
Сигаретка, как живая, догорит.
Душит кашель.
Жаль, что это не бронхит…
***
Бредовое утро больного бандита.
Дожди непрерывны. На улице грязь.
Из бритвенной пены встаёт Афродита.
По кафелю ванной скользит, матерясь.
Опять раскосяк. Я дурею от гнева.
Я в доме своём не хочу перемен.
Куда бы отправить античную деву,
нагую и в пене «Nivea for men»?
Я хлопну богиню по скользкому заду.
Я дверь отворю и кивком головы
отправлю несчастную прочь, за ограду,
на суд и на казнь человечьей молвы.
***
Валерию Гусеву
Ты помнишь запах «Амаретто»
и этикетку «Абсолют»?
Ещё цела, цела кассета,
где ты так крут, где я так крут!
Ты помнишь взлёт на пьяной ш?зе
и вой обдолбанных подруг?
Ты помнишь силу нашей жизни
и разблюдовку сил вокруг?
Десяток лет. Такая малость.
Замес из неба и говна.
Часть нашей крови там осталась.
Вся остальная – вот она…
***
Покой. Уют. Молчит на крыше
мой заржавевший пулемёт.
Дела идут. Контора пишет,
и касса деньги выдаёт.
Газон. Листвы вчерашней копны,
разбросанные там и сям.
Пойду пальну четырёхстопным
по неподвижным воздусям…
***
Мне хреново, Тимур,
укачали меня эти годы.
Всё болтается врозь,
даже нищая эта кровать.
Я предельно ослаб.
И под утро, нажравшись «Кселоды»*,
Я блюю в унитаз,
хотя нечем мне больше блевать.
Ты прости мне, Тимур,
эти мелкие мерзости быта.
Попадос не конкретен.
Надежда пока за рулём.
И могила моя не отрыта ещё,
не отрыта.
И до резкости бритвы живой
доведён окоём.
_________
* «Кселода» – препарат химиотерапии.
***
Что скажу я собрату-поэту?
От него что услышу в ответ?
У поэта начальников нету
и поэтому денежек нет.
У поэтов отсутствуют жёны.
Приходящие тётки – не то.
Видно взглядом невооружённым,
как стареют пиджак и пальто.
Как стареют избитые джинсы,
как стареют ботинки и шарф.
Как стареют очешные линзы,
как стареет коричневый шрам
от пореза разбитой бутылкой
вдоль виска и по левой скуле.
А под шрамом пульсирует жилка.
И молчит самиздат на столе.
***
Что шестерни сменили шаг
и стрелы двинулись быстрее –
мне ясно. Каждый день старея,
кружусь, как молодой дурак.
Глубоким старцем мне не быть.
Хотя тут разное возможно.
Поэтому неосторожно
мальчишью не смиряю прыть.
Но есть Небесные весы.
Их чаши сдвинулись, я знаю
о том, но всё же надеваю
с остатком времени часы.
***
Умирать – это вам не в игрушки играть.
Умирание – это такая работа.
Молчаливо терпеть, не бояться,
не врать,
и держать,
и держать сверхвысокую ноту
угасающих дней и бредовых ночей,
вспоминая отцовский неношеный китель.
Из немногих оставшихся в доме вещей
по наследству он твой,
господин сочинитель.
Ты достанешь его и, рукав теребя,
удивишься – как новый! –
носи не износишь.
И поймёшь, что у времени ты для себя
ничего не возьмёшь, ничего не попросишь.
***
Воспалённые слёзы утешь.
Отшептавшие письма не рви.
В этом городе ветхих надежд
невозможно прожить без любви.
Ты в окно посмотри наугад.
Там распахнутый мается двор.
Там теряет листву виноград.
Словно рушится красный забор.
Главный врач средневолжских широт
вновь меняет зелёнку на йод.
А на небе один самолёт.
А на небе другой самолёт.
Ты случайную кофту надень.
Засвисти посреди тишины.
Будто нету убитых людей.
Будто нету гражданской войны.
Кошка глупая кресло когтит.
Мимо сонная муха ползёт.
А один самолёт долетит.
А другой самолёт упадёт.
***
Смерть целится в упор.
На то она и смерть.
Я – русский стихотвор.
Я должен умереть.
Звони, кричи, свисти,
в мои печали влазь –
мне некогда, прости,
я умираю, князь.
Мечты, базар – вокзал,
дурацкое кино.
Всё то, что написал, –
мне будет прощено.
Мой сумасшедший врач –
надежд убогих вор.
Любимая, не плачь –
я – русский стихотвор.
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 5,0 Проголосовало: 3 чел. 12345
Комментарии: 29.04.2010 08:36:53 - Александр Владимирович Елтышев пишет:
Истинная поэзия
Отличные стихи, сколько ещё настоящих поэтов неизвестны широкому читателю! С Алексеем Решетовым я впервые встретился более сорока лет назад - в тополином березниковском парке нас познакомил поэт Юрий Марков. В конце 2008-го я проездом оказался в Березниках и, конечно, не мог не сфотографироваться у памятника легенды любимого города. Каким-то чудом снимок оказался на странице "Литературной газеты"...