Из плена в плен

Из плена в плен

Сентябрь 1940 года. Наступает конец навигации.

Один за другим вверх по Усе и Печоре медленно тянутся караваны барж. На пристани Усть-Усы - Содом и Гоморра. Причалы забиты баржами. Идет лихорадочная перегрузка.

К пристанскому дебаркадеру пришвартовывается еще один пароход.

- Эй, представитель Воркутпечлага! - слышится голос диспетчера. - Принимайте ваш груз! Плановое время для разгрузки и очистки два часа. Не задерживайте баржу!

Я протиснулся к борту дебаркадера и взглянул на «груз». В барже оказались люди, но в состоянии, которое ошеломило меня. Из нескольких сотен человек только малая часть стояли, а остальные сидели и лежали в самых странных позах: на корточках, на коленках, на боку, на спине. На многих лицах лежала печать страшных физических страданий, другие глядели безучастно и тупо.

От этой массы скорченных тел поднимался и бил в голову какой-то отвратительный смрад, словно под самый нос поднесли протухшую рвоту алкоголика. Так не смердит даже тюремная параша.

Нижние доски бортов и края днища забрызганы желтой слизью с красными пятнами. Я догадался - этап страдал кровавым поносом, спросить о причинах не решался. По бортам палубы, на корме и носу прогуливалась охрана в форме вооруженной конвойной стражи НКВД. С нею разговор был плохой. Откормленные, тупые, они не вступали в беседы и знали только своего начальника. После московской Пролетарской дивизии конвойная стража была самой надежной и послушной из всех родов войск НКВД. Кто попался к ней в руки, тот не уйдет от ее глаза и пули. Каждый конвоир был до фанатизма воспитан в ненависти к заключенным, считая каждого из них за чудовищного преступника: вора - за бандита, «агитатора» - за отчаянного террориста. Едва ли кто кроме НКВД смог создать подобную систему воспитания беспредельной звериной злобы к арестанту. Конвой время от времени покрикивал на людей:

- Не высовывать голов над баржей!

- Эй, в углу, сесть на корточки!

Вслед за этой отрывистой бездушной командой конвоир немного поднимал штык винтовки, будто намереваясь направить в трюм пулю или пронзить штыком непослушного.

Все заключенные были одеты в форму Красной Армии: в зимних шапках, фуфайках, валенках и шинелях. Преобладали красноармейцы, но встречались взводные и лейтенанты. Знаки различия как-то противоестественно выделялись на этой груде тел. Лейтенант Красной Армии в такой клоаке!… Защитники родины, измазанные испражнениями!… Вон еще один, схватившись за живот, перешагивает через тела, торопясь к борту…

Случайность? Головотяпство? Едва ли! У НКВД достаточно опыта в обращении с этапами. Нет, не случайность, а какая-то садистская продуманность!

Уже давно шептали, что скоро и в наш лагерь привезут бойцов и командиров Красной Армии, побывавших в финском плену. Но пока что этапы «освобожденных» пленных проплывали дальше по Печоре. Их везли на Кожву, на строительство железной дороги, в другой лагерь. Для Воркутпечлага это был первый этап.

- Граждане! - раздался окрик конвоира. - Потрудитесь отойти от борта. Здесь охраняют изменников родины!

В голосе конвоира звучит гордость от сознания особой ответственности за особо важных преступников. Как же: попали в плен… Тягчайший грех! Изменили социалистическому отечеству! Не пустили в себя пулю! Теперь загадили всю баржу.

Но ждать повторного приказа не следует! Мы очищаем дебаркадер. Уполномоченный 3-й части, прискакавший по вызову начальника конвоя, о чем-то тихо беседует с ним в сторонке. Вскоре показался лагерный конвой и все шесть подвод транзитного лагеря. Началась «выгрузка».

- Кто еще может сам подняться наверх?

В барже молчание. Перед выстроенными рядами вышел уполномоченный.

- Согласно полученным документам, вы обвиняетесь в нарушении военной присяги - вы сдались в плен врагу. До суда Воркутпечлаг рассматривает вас как следственных заключенных. Согласно закону, оставшиеся на вас знаки различия подлежат удалению.

Уполномоченный еще раз провел взглядом по рядам и приступил к «технической работе». Один рывок, и отлетает лейтенантский квадратик… С высокой горы глазеет группа усть-усинских зырян. Они привыкли уже к лагерным этапам, но на сей раз выдалось необычное зрелище. Молча поглазели, молча разошлись. Науку молчания усвоили не только в центре, но и на Печоре.

Пересчитанная партия тронулась в транзитный лагерь. Пришла очередь поработать санитарам. От баржи к подводам засновали носилки. Мест было мало, а больных много.

- Так не управимся и за пять оборотов, - решил комендант. - А ну!

И он приказал санитарам переложить живые мешки не вдоль, а поперек телег. Приказано - выполнено. Ослабевшие головы и коленки бессильно свесились по бокам телег. Обоз тронулся в путь, к пересыльному лазарету. Скрип колес по кочкам тундры смешивался со стонами больных. Лагерь принимал на себя заботу о новом пополнении.

Вечером я забежал к нашему фельдшеру.

- Видали новеньких?

- Как же! В таком жутком состоянии встречаю первый этап.

- Что с ними?

- Кровавая дизентерия.

- С такой молодежью?! Отчего? Эпидемия?

- Нет. Рассказывают, что в пути морем от Архангельска до Нарьян-Мара они получали четыреста граммов хлеба и по две селедки, а воды - лишь кружку на двоих. Дорогой поднялся шторм. Вместо трех суток плыли неделю. Из трюмов к воде на палубу не выпускали, а от селедок поднялась такая жажда, что люди кинулись на морскую воду. Поделали из портянок веревки, привязали к ним котелки и ну черпать морскую воду через иллюминатор. Вот и подорвали желудки.

- Поправятся?

- И это возможно… народ молодой.

Но люди поправлялись плохо. Каждый день из лазарета нагружали полную подводу трупов. Добрых десять процентов, если не больше, пережили войну и плен, но не выдержали этапа. Остальных вскоре угнали в экспедицию по разведке на уголь и нефть, на Инту - приток Усть-Усы, где нет ни бараков, ни леса. Инта проходит по тундре.

Как- то в ноябре того же 1940 года по вызову начальника Усинского транспортного отделения Воркутпечлага захожу к нему в кабинет с дислокацией замерзших грузов. В кресле против стола начальника сидел неизвестный мне военный в чине капитана.

Подав таблицу, я молча стал сбоку, ожидая вопросов. Без всякой цели окидываю взглядом стол и замечаю толстую кипу хорошей бумаги с типографским текстом. Я прочел на верхнем листе:

ПРИГОВОР

Именем Российской Социалистической Федеративной Советской Республики выездная Сессия Военной Коллегии Верховного Суда РСФС- в закрытом заседании от __ в __ лагере, рассмотрела дело по обвинению __ в нарушении военной присяги и, руководствуясь статьей 193 пункт__ Уголовного Кодекса РСФСР, военная сессия приговорила __ заключению в лагеря на __ лет и __ лет поражения в правах. Начало срока 19__ конец 19__.

Приговор окончательный, обжалованию не подлежит.

Председатель

Члены

«Так этот капитан и есть, значит, председатель сессии», - подумал я.

Начальник отделения, пробежав таблицу, бросил мне:

- Хорошо. Теперь я занят. Зайдите в четыре часа.

В конторе уже знали, что сегодня прилетел самолет с членами военного суда и что они вскоре уезжают на Инту. Все стало ясно… За какую-нибудь неделю «провернут» все четыре сотни «дел». Теперь всюду у нас царствует закон. Сталинская конституция закрепила за каждым гражданином ССС- право на суд. Без суда - ни-ни! Власть во всем пошла навстречу, чтобы облегчить и ускорить судопроизводство: дала судьям самолет, снабдила их текстом приговора. Остались пустяки - спросить и записать фамилию, чин, номер части и вставить номер статьи и срок. За десять минут готов законный арестант. По конституции, по образцовой конституции!

Такие же выездные сессии и, несомненно, с такими же точно приговорами уже действовали на территории Севжелдорлага. Каждому пленному обеспечивался 5-8-10-летний срок в концлагерях. Исключений не было. Стандарт, данный свыше, есть стандарт!

Я снова вспомнил слова секретаря Ленинградского обкома и члена Политбюро Жданова из его выступления в 1935 году на октябрьской партийной конференции ВКП(б). «Пришло время, - говорил он, - потребовать от Наркомата иностранных дел изменения тактики уступок и молчания в разрешении международных проблем. Советский Союз стал одной из решающих сил на международной арене. В словах наших дипломатов мир должен чувство силу и мощь СССР».

После удара в спину Польши нападение на Финляндию было следующим пробным шаром большевистской агрессии. Бессарабия и Прибалтика умножили лавры Красной Армии. Миру показывалась сила и мощь СССР.

Там, в Москве, творили активную историю большевизма, а тут, на Печоре, во славу и укрепление его люди погибали в мучениях.