2. Либеральная и социал-демократическая модели экономики

2. Либеральная и социал-демократическая модели экономики

Происходившее в течение ХХ века превращение однотипного капитализма в разнотипный отмечено уходом от господствовавшей в XIX веке англосаксонской модели капитализма. Пионерами здесь выступали европейские страны, где было развитое социалистическое движение за преобразование капитализма в более справедливое общество, каким считался социализм. Русская революция 1917 года и сложившаяся затем в СССР модель социализма явились водоразделом в этой борьбы. Советская модель общественно-экономической системы притягивала одних и отталкивала других. Альтернативой как советской централизованно-плановой, так и англосаксонской либеральной рыночной (laissez faire) моделям выступила разработанная европейскими социалистами социал-демократическая модель экономики. (Coats, 1999, 2000, Hall and Soskice, 2001, Amable, 2003, Lane, 2005). Как уже отмечалось, идейно она опиралась на кейнсианскую теорию регулируемой экономики, а практически строилась по принципу: планирование – насколько целесообразно и рынок – насколько необходимо.

Со ссылкой на ряд других авторов, в частности Холла и Соскиса, профессор Кембриджского университета Дэвид Лейн разграничивает и анализирует указанные две модели капитализма. Первую он называет «либерально-рыночной экономикой» (Liberal Market Economy – LME), а вторую – «скоординированной (или организованной) рыночной экономикой» (Coordinated or organized Market Economy – CME). Объясняя разницу между ними, он пишет: «Модель либерального рынка применяется в англосаксонских обществах – США, Великобритании, Канаде, Австралии и Новой Зеландии. Фирмы оперируют здесь на конкурентных рынках во всех областях экономической жизни с ценовыми сигналами и спросом и предложением как главными индикаторами. Наблюдается значительная дополняемость институтов и процессов. Подобные экономические системы обладают высоким уровнем капитализации рынка ценных бумаг, низкой защитой занятости, высокими ставками оплаты труда и значительным неравенством доходов. Экономика характеризуется слияниями и поглощениями через фондовый рынок, слабыми профсоюзами и низкой защищенностью труда» (David Lane, 2005, p. 2). Здесь речь идет, по существу, о несколько измененной модели экономики XIX века, которую мы и приняли по рецептам чикагско-гарвардской школы экономистов. Как подробнее будет показано ниже, многие другие не стали этого делать, а вместо этого разработали собственный подход в соответствии со своей спецификой и целями развития.

Об альтернативной ей социал-демократической модели тот же автор пишет: «В экономике второго вида (CME) деятельность фирм координируется через нерыночные связи. Они включают сеть мониторинга, основанную на обмене частной информацией, и отношения сотрудничества (а не конкуренции) между компаниями. Для Холла и Соскиса (Hall and Soskice) Германия, Дания, Франция и Япония являются примером таких систем. Они обладают высоким уровнем защиты занятости, невысокой капитализацией рынка ценных бумаг, относительно меньшим числом рабочих часов и относительно низким уровнем неравенства доходов. Поглощения относительно редки, и профсоюзы отстаивают интересы труда. Деятельность компаний координируется через вертикальные или горизонтальные ассоциации фирм» (там же).

К сожалению, всего этого наша экономическая наука не замечает. Мы по инерции продолжаем воспринимать laissez faire как подходящий для всех универсальный принцип рыночного саморегулирования («невидимая рука рынка»). Между тем возникли и эффективно функционируют альтернативные модели рынка и капитализма. Каждая из них имеет собственную целевую функцию и набор инструментов. Под ними понимаются работающие на имеющуюся цель институты, инфраструктура, традиции и даже соответствующий менталитет населения. Ввиду такого неразрывного единства цели и средств ее достижения сплошь и рядом получается, что подходящие в одних условиях инструменты оказываются неподходящими в других.

Так, целевой функцией принятой нами либеральной (часто ее называют англо-американской) модели рынка, как известно, выступает максимизация прибыли. Вся инфраструктура капитализма, институты государства и общества, правовые и этические нормы, средства массовой информации, вплоть до учебных планов колледжей и университетов, приспособлены к достижению этой цели. Целая армада слуг капитала в ученых мантиях на все лады воспевает эту модель как самую лучшую, соответствующую эгоистической природе человека. В этих целях «научно» обосновывается даже необходимость поддерживания так называемой «естественной нормы безработицы» в размере 3-4 % от общей численности рабочей силы. Без этого не будет конкуренции за рабочие места, а следовательно, невозможно будет поддерживать заработную плату на уровне, который именуется предельным продуктом труда.

Однако при неизменности фундаментальных основ либеральной модели способы ведения дел не могут оставаться неизменными. Еще в начале 30-х годов американские экономисты А. Берл и Г. Минз указали, что ввиду распыления акций и чрезвычайного усложнения процесса управления происходит формирование особого класса управляющих (менеджеров), которому собственники (акционеры) делегируют свои полномочия по текущему управлению своими компаниями. На этом основании, утверждали эти авторы, ответственность выходит за пределы узкого интереса собственника и превращается в ответственность перед обществом. Они писали: «Мыслимо – и в действительности кажется почти необходимым для выживания корпоративной системы, – чтобы «контроль» над крупными корпорациями развился в чисто нейтральную технократию, балансирующую между требованиями различных групп общества и предписывающую каждому из них порцию потока доходов на основе политики общества, а не алчности индивида» (Berle and Means, 1933, p. 356).

Впоследствии другой американский экономист, Бэрнхейм, развил эту идею дальше и превратил ее в широко распространившуюся после Второй мировой войны теорию «революции управляющих». Бэрнхейм утверждал, что ввиду перехода функций управления от собственников к управляющим капитализм превращается в «управленческий капитализм» (managerial capitalism), в котором решающей фигурой экономики выступал уже не собственник, а менеджер. Изменилась и роль собственника, он стал управлять не фирмой, а лишь своими акциями. Но даже это он часто поручал инвестиционному фонду. Функции же управления корпорациями выполнял особый круг людей – менеджеров, состоящий из компетентного наемного персонала.

Данная Бэрнхеймом оценка капитализма подвергалась критике слева и справа. Однако для нас сейчас важнее всего то, что она отразила реальность своего времени. Ввиду этого она, во-первых, была принята посткейнсианством и развита дальше его представителями; во-вторых, легла в основу характерной для многих стран Европы и Азии социал-демократической модели экономики (СДМЭ), независимо от того, называется она так или как-то иначе.

В отличие от нас, безоговорочно принявших неоклассическую (либеральную) модель экономики и теперь молящихся на нее, не входящая в мэйнстрим неортодоксальная экономическая мысль, как было показано в предыдущей главе, рассматривает и критически оценивает разные модели. Не входя здесь в их повторное рассмотрение, отметим разграничение, проводимое ими между либеральной моделью экономики (ЛМЭ) и названной выше социал-демократической (СДМЭ).

Первоначально обе модели исходили из того, что было указано выше: с возникновением крупных корпораций управление ими чрезвычайно усложнилось. С одной стороны, происходила такая специализация его различных функций, что собственник оказывался неспособным осуществлять единоличное руководство делами фирмы. С другой стороны, стало рискованно класть все яйца в одну корзину, и собственник предпочитал инвестировать капитал в различные компании (диверсификация) и довольствоваться дивидендами по акциям. Что касается участия собственника в управлении, то в разных моделях экономики оно приняло разные формы.

Вначале отметим, как менялась характерная для англосаксонских стран – США, Канады, Австралии, Новой Зеландии – либеральная модель экономики (ЛМЭ). Она всегда проповедовала «свободный» рынок, индивидуальное предпринимательство, конкуренцию, механизм саморегуляции хозяйственной жизни на основе спроса и предложения и т. д. В действительности, однако, различные объединения предпринимателей всегда стремились контролировать цены, ограничивая конкуренцию и подчиняя «свободу» рынка своей власти. Особенно справедливо это для эпохи господства крупных корпораций, начавшейся в конце XIX в.

До 1980-х годов для корпорации англосаксонских стран было характерно отмеченное выше отдление собственности от управления, когда распыление собственности среди множества мелких акционеров препятствовало установлению повседневного контроля над деятельностью компаний и менеджеры получали оперативную самостоятельность. Поскольку их благополучие зависело от места, занимаемого компанией на рынке, а не от дивидендов, они стремились обеспечить долгосрочный рост управляемого бизнеса. Такие цели требовали в определенной мере учитывать интересы наемных работников и общества.

Однако с началом «стагнации» 1970-х годов корпоративные прибыли начали падать и модель корпоративного управления т. н. «менеджерской фирмы» оказалась в глубоком кризисе. Волна слияний и поглощений, прокатившаяся по американской экономике в 1980-е годы, привела к концентрации акционерного капитала в руках т. н. «институциональных инвесторов», таких как пенсионные фонды и страховые компании (Whitman, 1999). Их интересы осуществлялись через деятельность инвестиционных банков с Уолл-стрит. Вот почему новый уклад экономики получил название «капитализма денежного менеджера» (Minsky, 2008). Теперь обеспечение долгосрочного роста, как главная цель корпорации, сменилось всемерным наращиванием стоимости акционерной собственности. С помощью бонусов и опционов[4] акционеры заинтересовали топ-менеджеров компаний во всемерном повышении котировок акций управляемой фирмы. Эта «революция акционеров» означает слияние собственности и управления. Она привела к распродаже т. н. «непрофильных» активов, массовым увольнениям рабочих, сокращению инвестиций в производственные мощности, пренебрежению к охране окружающей среды, беспрецедентному росту доли финансовых активов в структуре капитала производственных корпораций, резкому сокращению временного горизонта управления фирм (Blair, 1993). В результате главной целью финанциализированных корпораций стало всемерное увеличение стоимости акционерной собственности в ущерб долгосрочному росту и интересам остальных заинтересованных в деятельности корпораций сторон (Ho, 2009).

Таким образом, 1) финансализация экономики отличается изощренными методами спекуляции, благодаря чему решающей фигурой ведения дел стал финансовый менеджер, и 2) перевод производственных процессов в периферийные страны выступает двумя основными чертами, которые в наше время приняла либеральная модель экономики.

Что касается возможности собственника влиять на дела, то при этой модели у него сохранились две возможности. Либо голосованием на собрании акционеров, либо «голосованием ногами», т. е. продажей акций одной и покупкой акций более перспективной компании на бирже. Поэтому как сама биржа, так и курс акций в этих странах играют более серьезную роль, чем, например, в Германии или Японии, не говоря о Китае, где другие модели экономики и практика управления.

В свете рассмотренного разнообразия моделей экономики западный опыт во многом выглядит иначе, чем то, как его расписывают миссионеры рынка при осуществлении наших реформ. Тогда дело изображалось так, что частный собственник всегда хозяйствует более эффективно, чем трудовой коллектив или государство. Однако изложенный выше материал свидетельствует о том, что это далеко не всегда так. Наибольших успехов англосаксонские страны добились в условиях отделения собственности от управления, когда управленцы крупных корпораций были относительно независимы от контроля со стороны акционеров. Укрепление власти последних над предприятиями привело к недоинвестированию производства, сокращению рабочих мест, усилению эксплуатации труда и наращиванию финансовых спекуляций. В отечественных условиях практически ничем не ограниченная власть узкого круга собственников, часто криминальной природы, породила еще большие злоупотребления: разбазаривание активов предприятий, старение и износ производственных мощностей, падение заработной платы, вывоз капитала за рубеж. Настало время подумать об усилении социального контроля над крупным капиталом.

Хотя наше законодательство во многом списано с американского, тем не менее, тамошняя система управления нам не подходит, в том числе по рассматриваемой проблеме. Передача всех прав управления менеджерам, как это сделано там, сделает их полновластными собственниками, что будет еще хуже, чем то, что есть. У нас нет ни протестантской этики в бизнесе, ни американской традиции следовать закону. Но даже там обнаруживаются скандальные истории о злоупотреблении менеджерами своим положением, а у нас все может быть хуже. Ничью систему нельзя механически копировать.

В то же время надо не изобретать то, что давно изобретено и с успехом используется. На мой взгляд, из европейского опыта нам больше подходит (и то не слепо!) практикуемая европейскими странами социал-демократическая модель. Иногда ее сводят к шведской, что неправильно. Ее надо понимать более широко, как свойственную большинству стран континентальной Европы. Разницу между ними Д. Лэйн характеризует следующим образом: «Континентальная европейская система похожа на социал-демократическую модель, но здесь государство благосостояния развито меньше, финансовая система благоприятна для долгосрочных корпоративных стратегий, переговоры о заработной плате скоординированы и сохранение рабочего места менее вероятно, чем при социал-демократической модели» (Lane, 2005, p. 2. http:/www.sps.cam.ac.uk./stafflist/LaneD/AsymmetricCap-ISCEES2005-ISCEES2005.doc,accessed at 28.07.07). По этой характеристике континентальную модель можно рассматривать как менее развитую социал-демократическую. Что касается названия, то надо признать, что в создание европейской модели, кроме социал-демократических партий, немалый вклад вносили и другие политические силы, включая бизнес.

С учетом этого обстоятельства наибольший интерес для нас, на мой взгляд, представляет германская модель, которая включает весьма поучительный опыт корпоративного управления. Она родилась в результате двух социально-политических катастроф, пережитых этой страной. Первой было то, что нацистам удалось похоронить Веймарскую республику, а второй – поражение во Второй мировой войне. Они научили германский правящий класс дорожить доверием народа и вести бизнес в неразрывном единстве с ним. Не столько канцлер Эрхард, сколько германский бизнес и социал-демократия являются творцом отношений сотрудничества между трудом и капиталом, известное под названием Sozialwirtshaftmarket (социально-рыночная экономика).

Составной частью этой модели является положенное в основу управления корпорациями «право совместного принятия решений» (Mitbestimmung), по которому собственник не отстраняется от управления, а сохраняет в нем свое участие вместе с представителями рабочего коллектива, государства и профсоюзов. Это нашло свое воплощение в двухъярусной системе управления корпорациями. Первый ярус составляет Vorstand (правление), т. е. то, что у нас называется Советом директоров. Он состоит из профессиональных менеджеров, осуществляющих повседневное технико-экономическое руководство работой возглавляемых подразделений фирмы. Второй ярус, Aufsichtsrat, переводится как наблюдательный совет. В компаниях, где две тысячи и большее число работников, он на одну половину состоит из представителей трудового коллектива, а на другую – на равных из представителей собственников и других заинтересованных сторон. Такими могут быть, в частности, государство, банки, ассоциации потребителей, поставщики и т. д. В компаниях с меньшим числом работников коллективу обычно отводится треть голосов. Совет директоров подчинен наблюдательному совету, который контролирует его работу, рассматривая дела фирмы, скажем, раз в квартал по принятой процедуре, без вмешательства в его оперативную работу.

Как отмечают многие авторы, изучавшие этот опыт, участие трудового коллектива в делах создает новый климат в фирме. Так, М. Альберт пишет: «Хотя наблюдательный совет всегда поставит во главе себя в качестве председателя (который имеет право решающего голоса в случае раскола) представителя акционеров, тем не менее, примечательно, что наемные работники располагают таким сильным голосом в одном из самых важных исполнительных органов. На немецкий взгляд, диалог между партнерами является незаменимой смазкой, позволяющей вращаться колесам бизнеса и снижающей вероятность разрушительных социальных трений (Albert, 1993, p. 112).

Благодаря системе совместной ответственности у собственников складываются доверительные отношения, с одной стороны, с управляющим персоналом, а с другой – с рядовыми работниками. Разумеется, здесь нет того, что есть в японских фирмах пожизненного найма, где все работники, по существу, превращаются в совместных владельцев компании, а последняя по старой самурайской традиции становится похожей на большую патриархальную семью. Тем не менее, корпоративное управление Германии достигло того, чего раньше не было, – существенного смягчения противоречий между трудом и капиталом. Плоды успеха достаются не только собственникам и менеджерам, но и рядовым работникам, а это резко повысило их заинтересованность в улучшении дел компании. Это видно по их активности в области рационализации и изобретательства.

Германская практика находится в разительном контрасте с тем, что мы видим у себя. Российский собственник строит свои отношения с коллективом предприятия по старой традиции барина с крепостными и никакого партнерства с ним не допускает. Он живет за высокой каменной стеной и выходит оттуда, сопровождаемый надежной охраной, которая ограждает его также от ненависти населения. Не принадлежащих к его клике менеджеров собственник подозревает в воровстве и ставит под жесткий контроль своих «смотрящих». Не доверяет он и коллективу предприятия, за которым зорко присматривает дорогостоящая служба безопасности. Ни в одной цивилизованной стране подобного бизнеса нет. Нам тоже эту ненормальную ситуацию следует изменить.

Перво-наперво необходимо найти механизм исключения возможности единоличного контроля собственника над финансовыми потоками фирмы и бесконтрольного присвоения ее доходов. Право собственности должно быть гарантировано, но в пределах учета также интересов общества и коллектива. Иначе социальных конфликтов не избежать. По германскому примеру определенные полномочия следует передать, с одной стороны, квалифицированным менеджерам, а с другой – наблюдательному совету и профсоюзам, установив, таким образом, прозрачность экономической деятельности. Сфера действия коммерческой тайны, как отмечалось, должна быть существенно сужена, а способы хозяйствования, включая источники получения доходов, должны быть прозрачными и подконтрольны как государству, так и трудовым коллективам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.