II. Навигатор в пространстве и времени

II. Навигатор в пространстве и времени

Читатель! Если я буду продолжать свой рассказ о подготовке к путешествию в том же духе, никто, однако, не поймет, о чем идет речь: потому что 375 километров каспийского побережья, которыми Дагестан «причастен» к нашей теме, еще не отвечают на вопрос: Дагестан — что это и где?

Первое: Дагестан входит в состав России как федеративная республика и, таким образом, имеет свою столицу, президента, парламент, министерства, программы школ и университетов и т. д. В лице Дагестана Россия граничит с несколькими государствами, образовавшимися после распада СССР: на юге — с Азербайджаном и на юго-востоке — с Грузией на небольшом участке границы, проложенной по Главному Кавказскому хребту. Западным соседом Дагестана является Чечня, на северо-западе, где горы исчезают и во всю ширь открывается степь, он смыкается со Ставропольским краем, а на северо-востоке — с еще одной федеративной автономией — Калмыкией.

Когда-то, говоря о Дагестане, обязательно вспоминали о том, что это самая «многонациональная» республика Советского Союза. Для советских властей это служило предметом неистощимой гордости (интернационализм в действии). Но, какая бы власть ни была на Москве, количество народностей, населяющих этот небольшой, в сущности, кусочек земной поверхности, огромно. Энциклопедический словарь Южакова, выпущенный в самом конце ХIХ века, называет цифру 50. Современные данные скромнее: многие родственные народности слились в единый этнос или перечисляются только в рамках этого, более обширного этноса. Однако народов, часто никак не родственных друг другу, в Дагестане никак не меньше двадцати. Наиболее многочисленны аварцы (29,4 процента, около 750 тысяч человек). По языку им в какой-то мере родственны другие народы нахско-дагестанской языковой семьи — это, по преимуществу, горцы — даргинцы, лезгины, лакцы, табасараны, чеченцы, рутульцы, агулы и цахуры. К тюркской группе принадлежат населяющие северные степи Дагестана кумыки и ногайцы, на юге — азербайджанцы. Русские (включая терских казаков), украинцы и белорусы составляют еще один, хотя и незначительный (около 125 тысяч) сегмент этой многонациональной семьи. Наконец, на языках иранской группы говорят таты и горские евреи (таты-иудаисты), проживающие на горном участке границы с Азербайджаном. На протяжении столетий каждый из этих народов нашел свое место, свою нишу, свое ущелье, свое «материнское лоно». Разумеется, не раз и не два между этими народами (иногда живущими по разные стороны одной и той же горы) возникали вооруженные столкновения. Горский обычай кровной мести тому очень способствовал. Но по-настоящему удивительно другое: все эти народы, включая горцев и кочевников, со временем образовали единую сеть торговли, обмена, самообороны от внешних, часто очень могучих врагов. Все эти народы, несмотря на всю языковую разницу, различие в способах правления[3], несхожесть материнских ландшафтов и обычаев, научились жить дружно. Это, как говорят французы, их savoir-faire, особая «политтехнология» Дагестана, соревноваться с которой в этом отношении могла бы, пожалуй, только современная Москва, давно — и во все большей степени — превращающаяся в полностью интернациональный мегаполис, в котором мирно уживаются даже те народы, которые у себя на родине находятся в состоянии, близком к войне, или хранят очень свежую память о войне, совсем недавно пережитой: армяне и азербайджанцы, грузины и абхазы, вьетнамцы и китайцы, турки-месхетинцы и узбеки[4], киргизы и казахи, курды и иракцы, чеченцы и русские. Ничего не поделаешь: мегаполис требует мира, он очень быстро и очень настойчиво навязывает приехавшим правила мирного сосуществования, иначе жизнь в нем будет невыносима. Но если для Москвы это явление совсем новое, датируемое полувековой, быть может, историей, то для Дагестана так, в единстве «своего» и «чужого», изначально явлен Божий мир.

Дагестан уникален и по другой причине: в нем, на площади в 50,3 тысячи квадратных километров, сходятся три культурные матрицы.

Первая — Степь кочевья — необозримое поле «кочевых цивилизаций» от низовий Сулака и Терека, берущих начало в горах Большого Кавказа, до дельты Волги. До XIV века Степь от Волги до предгорий Кавказа принадлежала ханам Золотой Орды. Поход Тимура 1395 года через Ширван и Каспийские Ворота на Тохтамыша поставил Золотую Орду у порога исторического краха и соответственно привел к перераспределению власти в Степи. «Кочевые цивилизации» необычайно пластичны. В последний раз Степь перекраивалась в XVIII столетии — когда ногайцев и кумыков решительно потеснили пришедшие из самых глубин Азии воинственные калмыки, не пожелавшие вписаться в сложившийся мир (возможно, потому, что они были буддистами, а Степь уже при золотоордынских ханах приняла ислам), и попросту оторвали себе значительный по площади кусок на правом берегу Волги.

Вторая важнейшая матрица — Горы (сами по себе представляющие единую гигантскую крепость со своими бастионами, сигнальными башнями и неприступными стенами). В отличие от Степи, являющей простор, распахнутый во все стороны и соответственно отпечатанный в голове каждого степняка совершенно особым образом родины и пространства как бескрайности, горы необыкновенно сужают понятие родины, родного. Ущелье, река внизу, родное селение, окрестные горы и несколько соседних аулов — вот родина и отчизна, от которых некуда отступать, за которые горец, не рассуждая, будет биться до последнего. Именно поэтому первоначальные попытки арабов «исламизировать» горцев закончились сокрушительными военными поражениями. Только в VIII веке, взяв Дербент, арабы совершили шесть походов в горный Дагестан, но все они закончились неудачей. Процесс «исламизации» затянулся на несколько веков. Ему активно противодействовала христианская Грузия. Скажем, кубачинцы приняли ислам только в 1305 году; а известие о строительстве первой мечети относится лишь к 1405-му. Еще сложнее обстояло дело в Аварии. К приходу войск Тимура значительные ее части оставались языческими или христианскими. Хунзах, Гидатль, Кумух и другие центры Аваристана стали «исламскими» не ранее середины XIV века. Последними сдались дидойцы (цезы), живущие на юго-западе горной страны, вблизи грузинской границы. Влияние Грузии всегда было здесь очень сильно, и, судя по грузинским летописям, еще долгое время после похода Тимура территория эта оставалась под властью грузинских царей.

Горцы сопротивлялись исламу с той же самоотверженностью, с которой впоследствии его защищали. Внешне горские аулы в гораздо большей степени напоминают не сельские поселения, а небольшие средневековые города с продуманной планировкой, мощеными улочками, сторожевыми башнями, центральной площадью, мечетью и, наконец, своеобразной «ремесленной специализацией», которой славилось каждое горское селение. Проникновение ислама шло через Дербент, мощнейший северный культурный центр арабского мира. Дагестан в конце концов принял веру Пророка Мухаммада, причем, в отличие от других, силой приведенных к исламу территорий, таких, как Персия и Азербайджан, здесь, в горах, восторжествовал суннизм, что возымело свои последствия в XIX и в XXI веках. Я не берусь судить о масштабах культурного вливания и влияния. Но сам знаю горные селения, где в библиотеках разных тухумов (родов) хранилось до 50 000 арабских рукописных книг. Была интеллигенция, способная все это прочитать (на арабском языке) и осмыслить. Были медресе, в которых эта горская интеллигенция обучалась. Переплетные мастерские, мастерские по производству бумаги, целая цивилизация… Можете вы помыслить такое? Не верится, но это правда. Правда и то, что, разбирая историю каждого селения горного Дагестана, мы неизменно будем сталкиваться с удивительными вещами, в которые непосвященному решительно не верится…

Но существует еще третья культурная матрица: Мир-за-Стеной. Я имею в виду Дербентскую стену и ее продолжение, возведенную по приказу персидского шаха Хосрова I Ануширвана[5] (531–579) для того, чтобы отделить цивилизованные народы, народы, так или иначе причастные к древним цивилизациям античности — Персии, Мидии, Парфии, Кавказской Албании или древней Армении, — от всех остальных, получивших потом в Коране собирательное название Йоджудж и Маджудж. Что, по сути, значит то же самое, что «варвары». Под которыми на Кавказе имелись в виду «дикие», нечленораздельно говорящие кочевые племена, населяющие мир Степи — будь то савиры, скифы или хазары, которые, в надежде поживиться, через «Каспийский проход» между морем и горами налетали с севера на города и тучные оазисы юга. Первым делом Хосров срыл укрепления из сырцового кирпича, возведенные тут до него, и перекрыл двумя могучими параллельными стенами, выстроенными из тесаных каменных блоков, сшитых железными прутьями-жилами и «проконопаченных» свинцом, самое узкое место «Каспийского прохода» (всего 3–4 километра). В пространстве между южной и северной стеной разместился город Дербент. «Великая кавказская стена», как принято ее называть среди ученых, уходит от Дербента, увенчанного великолепной цитаделью Нарым-Кала, более чем на 42 километра в горы Табасарана до неприступного водораздельного хребта Кара-сырт. Высота последнего форта — 1000 метров над уровнем моря. А всего таких фортов было 27…

Это была невероятно дорогая стройка, которую, однако, оплатила Византия. В то время Персия была столь сильна, что Византия по разного рода договорам платила ей огромные контрибуции золотом. С начала правления шахиншаха Хосрова до 568 года Константинополь выдал Персии около 6 тонн золотой монетой. Эти огромные средства позволили Хосрову сразу решить ряд военных, стратегических, геополитических и даже финансовых задач: ведь прежде всего Стена защищала Великий шелковый путь, от которого казна персидской державы имела прекрасные доходы.

Дербент, который разместился меж двух крепостных стен на одном из самых страшных полигонов истории — я имею в виду «Каспийские ворота», — назывался по-арабски «Баб аль-Абваб» или «Ворота ворот». Долгие века Дербент был самым значительном городом на всем западном побережье Каспия, славу которого город Баку затмил лишь в конце XIX века. Был еще один, третий город на южном берегу, в Персии — Феррах-Абат, в котором размещалась летняя северная резиденция персидского шаха. И еще один порт Абаскун, при устье реки Горган, впоследствии затопленный морем. Ну и все, больше-то вообще ничего такого, что можно было бы назвать городом, по берегам Каспия не было. Современная Махачкала — тогда Тарки — была жалкой ставкой кайтагского уцмия. О Тарках, кстати, упоминает в своем «Хождении за три моря» Афанасий Никитин. И что он говорит? Он говорит, что русские люди, которые в этом местечке сошли на берег, все были тут же ограблены и увезены в плен. Но! Чуть не забыл. Что интересно? Интересно то, что всего в 123 километрах от Дербентской стены на месте этих самых Тарков до VIII века был крупный хазарский город Самандер. То есть хазары сначала чувствовали себя хозяевами положения в Каспийском проходе. Но арабы решили все немножечко переиначить и в 737 году стерли город с лица земли. Хазары вынуждены были даже перенести столицу и спрятать ее в кроне волжской дельты. Так возник Итиль.

А Дербент? Боже мой, он шел вперед, смеясь, как вселенский глашатай, сердце большого города билось тогда в нем, жизнь кипела — профессиональные гильдии, квартальные старосты, как в средневековых европейских городах, да и сами европейцы — генуэзцы, естественно, мешались тут с купцами из Ширвана, Армении и Индии… Оживленна была торговля и насыщенна духовная жизнь. В общественной мысли тон задавал суфизм: разумеется, это был не ранний суфизм, который буквально взорвал ислам изнутри в X–XI веках. За свой дерзостный мистицизм, за аллегорические толкования Корана и Сунны ранние суфии подвергались суровым гонениям и принимали мученическую смерть. К XIV–XV векам картина изменилась: суфизм был согласован с традицией и законом, в чем, собственно, и заключалась задача богословов этой поры[6]. Трактаты, подобные известному сочинению «Райхан ал-хака’ик», созданному как раз в Дербенте, переводили суфизм из плоскости экстатической мистики в русло исламской ортодоксии. Но именно в таком виде суфизму удалось к XV веке покорить Дагестан и Чечню, хотя это имело свои, далеко идущие последствия.

Такая вот интересная получается картина. Если сейчас попробовать представить себе Дагестан как своего рода сказочную страну, этакое прикаспийское Средиземье, то очень рельефно, характерно выступят все три культурные матрицы: Степь, Горы и Мир-за Стеной. И, направляясь в Дагестан, неплохо бы ответить себе на вопрос: а какой из миров ты собираешься исследовать? Меня почему-то особенно интересовал горный Дагестан. О, эти упрямые горцы! Гордые, сильные, трудолюбивые, упертые, двужильные, необоримые. Шутка сказать, больше двадцати пяти лет небольшая горная область — на большой карте детской ладонью прикрыть можно! — сопротивлялась громаде империи Российской. Я считаю те двадцать пять лет Кавказской войны (1833–1859), когда Шамиль единоборствовал с русскими государями Николаем I и Александром II.

Кстати, когда ему после добровольной сдачи в плен в Зимнем дворце царь Александр показал карту империи, он сказал: «Если бы я знал, что у государя такая большая страна, я бы не стал воевать, испугался». Это была лесть. Горцы не ведают страха. В этом их сила. Но в том же и слабость. Им трудно приспособиться к «условностям» современной цивилизации. Они реагируют на социальную несправедливость прямо, бурно, даже агрессивно, как у нас в России давно уже не реагируют — мало мужиков, «настоящих буйных мало». А последняя особенность Дагестана заключается в том, что вся эта сеть, паутина, сплетенная за века разными народами, она сразу реагирует, если кому-то из народов становится плохо. Весь Дагестан начинает ходить ходуном. И именно в таком состоянии он пребывает сейчас. Потому что сейчас вот, в наши дни, решается вопрос — останется ли Дагестан российской республикой или превратится в отдельное государство. И мне жаль той горькой, но в итоге нежной русско-дагестанской любви, которая вызрела в результате беспощадной войны, была щедро полита не худшей, с обеих сторон, кровью, окрепла в годы войны с фашизмом, пережила все фазы коммунистического строительства во имя (как верилось) справедливого будущего. Это все дагестанцы как раз смогли переварить. А вот современный глобальный мир, который предстает их глазам в образах максимально отчужденной от них центральной власти, беспредела силовых структур, колоссального социального неравенства и «развратного» телевидения, они переварить не могут. Многие не могут. Но самое главное, что не может переварить молодежь. И в пику грязи, копившейся десятилетия, в пику взяточничеству, казнокрадству, произволу местных властей и федералов — выбирает ислам. Причем не суфизм — тем более в его уже не существующей форме мистического свободомыслия — а как раз очень жесткий, охранительный, ислам по шариату, во всем противостоящий западному миру и просто современному, свободному миропониманию. Теперь, когда республики Северного Кавказа стали пограничными, у Дагестана появился выбор — быть или не быть с Россией. Если природа и методы работы центральной власти не изменятся — Дагестан все дальше будет уходить в ислам, в сторону арабского мира. Благо у этого мира сегодня вновь появились своего рода «имперские аппетиты». А в Дагестане этот процесс еще драматичнее. Потому что тут уход в ислам — это бунт народа против неправедных. Архаический, может быть, бунт — но от этого он не перестает быть бунтом.

Недавно я прочитал в блоге какого-то паренька, проехавшего по Дагестану, что на него особое впечатление произвел Дербент — «самый древний город России». Звучит до крайности нелепо[7]. Но тем не менее. И жаль терять его, как всякую жемчужину… Я и про весь Дагестан со временем то же скажу. Но это потом. Сейчас я, если помнит читатель, только еще выбираю маршрут…