Студенты
Студенты
Эта листовка выложена на сайте группы поддержки Михаила Ходорковского «Совесть», а передала ее им выпускница МХТИ Татьяна Эдельштейн.
Заметка об отряде по уборке картошки «Спутник-83», которую я процитировала, подписана двумя фамилиями: М. Ходорковский, командир отряда и Д. Мурзин, комиссар. Она вполне в духе того времени с отчетом о количестве убранных тонн «сочных корнеплодов» (это о свекле), о ремонте ферм и передовиках труда.
Дмитрия Мурзина я нашла на сайте Одноклассники. ru, и он мне ответил:
«Я был очень хорошо знаком с Мишей, хотя учился с ним и не в одной группе, но на одном факультете. Много пересекались, в том числе и по комсомольской работе, и не только. Последний раз я видел его, правда, году в 91-м перед своим отъездом на работу во Францию.
Есть даже одна заметка, которую я написал в 84-м году и поставил Мишу в соавторы. Текст настолько глупый, что всю ответственность беру на себя.
В Менделеевке есть много людей, которые хорошо помнят Ходорковского, не знаю только, захотят ли общаться на эту тему. Что касается меня, то вне зависимости от Ваших взглядов, Вы услышите о нем только хорошее».
Это закономерность. Из нескольких десятков писем, которые я получила в ответ от выпускников МХТИ, резко отрицательным было только одно и содержало отказ от общения без объяснений причин.
Просто парадоксально, что на человека, обвиненного во многих преступлениях, приговоренного к тринадцати годам лишения свободы, оказалось архитрудно найти надежный компромат. В негативном плане высказываются люди либо явно заинтересованные, например, владельцы бизнеса в России, не намеренные его терять.
Либо обиженные, например уволенные Ходорковским из ЮКОСа. Либо это информация из вторых, третьих рук.
Например, мне с возмущением рассказывали, что им с возмущением рассказывали, что Ходорковский на картошке студентов гонял нещадно и заставлял работать по выходным. Судя по результату (отряд «Спутник-83» был в числе победителей соцсоревнования), это вроде бы похоже на правду. Но из «бойцов» того отряда не подтвердил никто.
«Кто же вам теперь о нем плохо скажет», — заметила мне Валерия Новодворская.
Человек в «мертвом доме». То есть почти мертв. А о мертвых либо хорошо, либо ничего.
Впрочем, люди, лично его знавшие, как правило, утверждали, что этические соображения ни при чем. Просто хороший парень, и все.
Итак, 1980 год.
«Время, как теперь воспринимаю, было золотое — расцвет застоя, — писал мне однокурсник Ходорковского Сергей Кушнеров. — Кто хотел и умел, уже мог быть свободным, а страх еще сдерживал диких людей от дикости. И Москва совсем другая. Деревянный домик с деревянным тротуаром! — в прямой видимости Кремля (правда, скрыт каким-то огромным лозунгом), дворик прямо как с картин XIX века: травка, дорожки протоптанные — просто чудо! Недалеко от Военторга — двухэтажные домики с садиками — прямо как из романа Булгакова».
У меня менее романтические воспоминания. Это год смерти Высоцкого. Он умер летом, в полупустой Москве.
В июле — олимпиада. Москвичей выпроваживают из Москвы всеми правдами и неправдами. В народе ходят слухи о взрывоопасных подарках иностранных гостей: «Представляешь, обронят специально красивую ручку, а ребенок поднимет — и она взорвется у него в руках». И люди сами уезжают, напуганные пропагандой. Куда подальше. В основном на юга. И Москва пустеет.
Вступительные испытания в ВУЗах перенесены, видимо, по той же причине. Чтобы абитуриенты не болтались под ногами и не лезли общаться с иностранцами. Обычно в МГУ и элитных институтах экзамены проводились раньше — в начале июля. В остальных — в августе. Теперь везде в начале июля. И многие решают не рисковать и идти в ВУЗ попроще, чтобы поступить наверняка.
Но Михаил и не собирается в МГУ, его интересует прикладная наука. Поступает в МХТИ, на факультет ИХТ («Инженерный химико-технологический»), «Кафедру химии и технологии высокомолекулярных соединений» (XBC). Кафедра номер 42. Будущая специальность: ракетное топливо и пороха. На кафедре работают известные ученые, и есть возможность заниматься именно прикладной наукой и в будущем работать на производстве и, может быть, стать директором завода, о чем он мечтает с детства.
Дмитрий Мурзин сейчас — профессор университета Або Академи в Финляндии, и мы общаемся по скайпу.
«Я услышал о нем после первой сессии, — говорит он. — Тогда вывесили списки тех, кто закончил, и с какими оценками. Там было несколько отличников, сдавших экзамены на все пятерки, и меня интересовало, кто еще столь же успешен. Ходорковский был среди них».
«Учился он вообще очень хорошо, — вспоминает одногруппник Михаила Сергей Ельченинов. — Причем знания были не липовые.
Преподаватели его любили почти все. На первом курсе Историю КПСС вела у нас Сара Яковлевна Черноморская — колоритнейшая старуха, отличный лектор, так она Мишу просто обожала».
В институте будущий миллиардер держался особняком и человеком был не особенно компанейским: в КВН не играл, и душой компании не являлся. Типичный технарь.
Мужская половина группы И-15 разделилась на три части: иногородние, москвичи и Михаил.
Но в помощи одногруппникам он не отказывал никогда: занимался, давал списывать и даже подсказывал на экзаменах.
«На втором курсе у меня были долги, всех должников загнали в аудиторию, где шел семинар у группы Миши, — вспоминает Олег Куликов, учившийся на том же курсе, но в другой группе. — Мы сидели рядом, я ни в зуб ногой. Шепчу: «Миш, помоги!» Он мне и нарисовал то, что нужно».
Примерно тогда же началось изучение еще одного предмета, в котором «технарь» Ходорковский оказался неожиданно успешен. Это политэкономия.
В городской студенческой олимпиаде он участвовал вместе с Дмитрием Мурзиным. «Институт занял первое место в командном зачете, — вспоминает Дмитрий. — Я стал третьим, а он четвертым. У меня даже есть где-то заметка как раз, где нас поздравляют».
«Один из нас гордился тем, что на олимпиаде по политэкономии вузов Москвы команда МХТИ, в которой он участвовал, нокаутировала команду признанных фаворитов экономического факультета МГУ», — напишут потом Ходорковский и Невзлин в книге «Человек с рублем».
На первом или на втором курсе ребятам с хорошей успеваемостью стали предлагать заниматься комсомольской работой. Считалось, что у них есть время и для общественной нагрузки.
Так Миша попал в комитет комсомола.
Его будущий друг и партнер по бизнесу Леонид Невзлин потом будет утверждать, что они верили в социализм: «Давайте скажем, что так». Мне странно это слышать. Уже тогда, в начале 80-х в моей семье в это не верил никто. Даже Стругацкие казались слишком советскими. И все другие мотивы для занятий комсомольской работой, кроме денег и карьеры, я считала чистым лицемерием. Да и сейчас мне трудно поверить в их искренность.
«У нас на факультете было несколько человек, которые учились на пять ноль, — вспоминает Мурзин. — И только один получал ленинскую стипендию. Тот, кто имел пять ноль, и занимался комсомольской работой. Семь факультетов, семь человек. И было еще два именных стипендиата. Одна студентка была стипендиатом имени академика Баха, это известный биохимик. И стипендию имени академика Шорыгина, российского химика-органика, получал Ходорковский. Мишина фотография висела на доске почета рядом с ректоратом».
Комсомол — ступенька в карьере. Да и выгодно «верить». Отличник может претендовать только на повышенную стипендию. На первых курсах 63 рубля, на старших — 68. Комсомольский активист — на именную: от 75 до 100 рублей. 100 рублей — это ленинская.
Но не всем быть диссидентами. Большинство людей пытаются жить в том обществе, в котором им довелось родиться. И приспосабливаются, и «крутятся», и строят жизнь и карьеру так, как это общество позволяет.
Сейчас либералы от Панюшкина до Улицкой считают своим долгом для порядка пнуть Ходорковского за комсомольское прошлое.
Мне не хотелось к этому присоединяться, а ничего хорошего я сказать не могла, поскольку к активным комсомольцам всегда относилась с насмешливым презрением. Поэтому надеялась миновать эту тему вскользь, почти не касаясь.
Но не дали его институтские знакомые, заявив, что карьера здесь совершенно ни при чем: «Михаил искренне верил в комсомол, как в организацию».
И то же самое говорил он сам.
И его мама.
Ходорковский объяснил мне так: «Для Вас и всех прочих «гуманитариев» это — идеологическая организация, для меня и прочих «технарей» — форма подготовки линейных руководителей (оргработа, ССО [14 — Студенческий строительный отряд.] и т. д.). Если бы у нас кого-то «понесло» обсуждать и сравнивать теории Адама Смита с Кейнсом, то все посмотрели бы, как на придурка. Не наше дело. Наше дело — чтобы ракеты летали».
По-моему, дело здесь не в различии между «технарями» и «гуманитариями», а в разном, теоретическом или практическом, складе ума.
Михаил Борисович — практик, и Комсомол для него всего лишь инструмент.
И я (физик), и Людмила Улицкая (биолог), и мои университетские друзья, в основном, с физфака, мехмата и ВМК — не гуманитарии, но безусловно теоретики, атои созерцатели.
«После второго курса мы были на общеинженерной практике в г. Каунасе на комбинате синтетических волокон, — вспоминает Сергей Ельченинов. — Михаил был в другой половине группы, и с нами не ездил.
Мы жили в общежитии Каунасского политехнического института. Ночью 22 июня толпа местных пацанов горланила под окнами песни на немецком и кричала «Зиг хайль» и «Русс Иван сдавайся». К счастью, у нас хватило ума не выйти на групповые разборки. Но накануне отъезда было решено оставить письмо-обращение к местному населению».
«Обращение» напоминало письмо казаков турецкому султану: «. а если вы по ночам «Зиг Хайль» кричать будете, то танк с постамента может съехать.» Сочиняли вместе, а записывал Сергей.
Студенты уехали, а розовая матерчатая салфетка, исписанная шариковой ручкой, осталась лежать на столе рядом с пузатым графином.
«Наверное, эта салфетка до сих пор подшита в каком-нибудь «деле», — пишет Сергей Ельченинов. — Когда вернулись в институт, декан сказал, что всей мужской половине группы необходимо подойти для беседы к начальнику первого отдела, потому что пришла «телега» из каунасского политеха с требованием разобраться и примерно наказать.
Начальник первого отдела, пожилой, возможно воевавший, дядька с белорусской фамилией «Друца», для беседы, а вернее допроса, вызывал по одному. Мы решили говорить все, как было, но не указывать на того, кто писал. Так и сделали.
Объяснительные наши собрали, подшили.
Потом Друца пригласил всех вместе и выслушал групповой рассказ. Спросил: «Так кто же писал?», мы ответили: «Вместе». Он отпустил нас с миром и даже пальцем не погрозил. Я тогда, честно говоря, испугался, потому что отчислить могли на раз-два.
Месяца через три подходит ко мне Михаил и сообщает, что был у Друцы, и тот ему сказал, что ответ на каунасскую «телегу» не удовлетворил руководство, и они требуют конкретного автора салфеточного письма и готовы провести графологическую экспертизу. Я сказал, что писал я, и почему писал. После этого оставалось только ждать последствий.
Недели через две, перед самым Новым годом, подходит ко мне Михаил и говорит, что про салфетку можно забыть, и последствий никаких не будет. И не было. Не знаю, какую роль он в этом сыграл и какие у него были отношения с первым отделом, но тогда большой камень упал с моей души, и за это я Михаилу очень признателен»…
1983-й. Осень. Тот самый отряд «Спутник-83». Талдомский район. Село Кошелево. Ходорковский — командир. Дмитрий Мурзин — комиссар. Задача первого — организационная, обеспечить работой и нормальным заработком, и чтобы баня работала, и ребята были довольны, второго — подавать пример.
«Мы с ним долго обсуждали, что хотеть от картошки, — говорит мне Дмитрий. — Он ставил задачу: заработать денег честным трудом. На картошке это очень сложно. Но идея мне понравилось.
Я уж точно не помню цифры, но приблизительно. Если за три недели мы заработали 100 рублей, то те, кто занял второе место — пятьдесят, а некоторые вообще оказались в минусе.
Как это было достигнуто, не помню. Вопросами нарядов я стал заниматься позже, когда уже работал мастером в стройотрядах». «Закрыть наряд» — это уговорить заказчика принять работу, даже сделанную не очень качественно. У Ходорковского получалось.
Подозреваю, что не всем «бойцам» отряда «Спутник-83» нравилось слишком серьезное отношение к мероприятию их командира.
Олег Куликов был в том отряде. «Наш факультет разместили в здоровенном бараке, очень длинном, — вспоминает он. — Коридорная система, множество комнат. Человек по шесть в каждой. Утром подъем, завтрак, всем на работу. Миша тоже идет, хотя командир и не обязан. Но он шел с нами, работал наравне со всеми, картошку таскал. У физхимиков командир, помню, злодей был совершенно. Гонял все время своих ребят. А у нас тихо, спокойно. Даже выдали премию по итогам работы, тем, кто ходил каждый день, у кого не было пропусков. И Дима с Мишей отказались от денег в их пользу. Премировали несколько человек. Те, кто болел или сачковал, получили по пятьдесят рублей, а мы — по сто.
А что по выходным заставлял работать — чего не было, того не было. Выходной — это выходной. В выходной мы в баню ходили, так что, какая картошка?»
Словно перепутали. Словно физхимики решили, что Ходорковский был у них командиром, и потом рассказывали всем, какой он зверь. Можно понять. Зверь-командир на принудительных работах, а тут еще телепропаганда о злодее Ходорковском, якобы заказавшем несколько убийств [15 — О приписываемых сотрудникам ЮКОСа убийствах см. мою книгу «ЮКОС: мифы об убийствах»]. Конечно, Ходорковский! Кто же еще?
«Не думаю, что он мог заставить ребят работать по выходным, — вспоминает Мурзин. — Кроме него был еще представитель факультета, член партийной организации, комиссар, так что и не заставишь.
Я помню, как мой брат приехал на картошку. И мы сидели втроем, пили водку, разговаривали за жизнь, и все было совершенно замечательно. Мой брат до сих пор с гордостью вспоминает свое личное знакомство с Ходорковским».
«Мы все там работали «по-настоящему», — пишет мне Сергей Ельченинов. — Заняли первое место по району и получили почетную грамоту от райкома КПСС. И вообще было здорово. Что касается выпивки в колхозе, то поставлено все было грамотно: портвейн «Калхети» в местном сельмаге закончился в первую же неделю, и последующие поставки напитков были скудными и нерегулярными. Но была удивительная атмосфера: мы тогда (я-то точно) почувствовали студенческое братство. По вечерам обсуждали насущные проблемы наших трудовых будней и выступали горячо, в том числе и Михаил. Было настоящее соревнование бригад».
Кроме картошки студентов мужского пола ждало еще одно сомнительное развлечение: военная кафедра.
«Институтская военная кафедра находилась на Полежаевской, — вспоминает Сергей Кушнеров. — Оттуда надо было ехать автобусом. Место серое, зачуханное. Промышленное место. Четырехэтажное кирпичное здание. Справа — товарная станция, возле путей свалены бревна и доски. Иногда студентов заставляли красть оттуда стройматериалы для нужд военной кафедры. С левой стороны — майонезный завод. В результате в кафедральной столовой всегда в достатке наблюдался майонез.
Занятия были скучны, агитация — заорганизована, и наши души это не трогало: у меня эта ситуация вызывала в душе цитату из «Швейка»: Die ganze tscheschische Volk sind die Simulantenbande [16 — Весь чешский народ — это банда симулянтов.]. Внешний вид и правила поведения жестко регламентированы.
Важной проблемой для нас была стрижка. Определение уставное: «Прическа должна быть короткой и аккуратной». Т. е. стричься на лысо нельзя, а достаточность длины определялась так: волосы не должны захватываться рукой. Идеал — шарик с 2—3-см однородным газончиком. За этим следили строго. Народ мучился, переживал, но ведь в армии еще хуже».
Иногда студентов отлавливали по длине волос и скопом отправляли стричься в специальную, «ассоциированную» парикмахерскую, где стригли с фантастической скоростью, и результат соответствовал идеалу военной кафедры.
Не знаю, приходилось ли Мише Ходорковскому бывать в «ассоциированной» парикмахерской, но на всех его ранних фотографиях присутствует пышная шевелюра много длиннее пресловутых трех сантиметров и усы.
«Попадались на стрижку, по-моему, все, кроме девчонок (они, кстати, тоже наравне с пацанами прошли всю военку, за исключением сборов), — вспоминает Сергей Ельченинов.
— Особой любовью к вопросам прически отличался препод по общевойсковым дисциплинам майор Замятин. Коронная фраза: «А вы, товарищ студент, можете вообще не подстригаться.»
Июль 1984-го. База артвооружения под городом Скопин. Военные сборы. Михаил вместе со всеми марширует, приносит присягу и таскает ящики со снарядами. Ему идет военная форма и как товарищ по казарме он вполне.
«Назывались мы «курсантами», и на погонах была буква «К», — пишет мне Сергей Кушнеров. — Первое время всех мучили ноги, стертые сапогами, потом — нехватка калорий. Нет, кормили сытно. То есть кишечник вроде набит кашей и макаронами, но физические нагрузки так возросли, что еда не успевала усвоиться, и уровень глюкозы в крови падал. Жутко хотелось сладкого, и мы очень мерзли ночами. Только накрывшись одеялом, шинелью и матрасом можно было согреться. Теперь понимаю: нехватка глюкозы — кровь не грела.
Когда студенты заступали в караул, по части объявлялось предупреждение, так как студентам все равно: могут и подстрелить, если, например, пьяный прапорщик решит путь через забор сократить. Кто-то невнимательно прочитал «Табель поста» — инструкцию по охраняемому объекту — ив результате положил в грязь целого полковника и взвод. И они ждали, лежа в луже, пока не придет начальник караула и не освободит их. Считалось, что студенты трудноуправляемы и малоразумны.
Военному искусству нас особо не обучали. Были всякие работы: заготовка картошки и прочее. Один раз сгоняли на полигон. Выдали по 8 патронов. 3 надо было выстрелить одиночными, а 5 оставшихся тремя (!) очередями — по мишеням. И три выстрела из пистолета.
За неделю до окончания сборов у нас начался дембель — подготовка к экзаменам — никто ничего не делал.
Торжественным моментом, священным обрядом, являлся день окончания и прибытия в общагу — называлось «посвящение в офицеры». Праздник неформальный и неофициальный. На час все разбегались по магазинам (разумеется, винным) — затаривались. Готовились лихорадочно. Все строились, и старший по званию вызывал по одному, объявлял офицером, командовал: «Принять дозу!» Давали стакан или полстакана водки, надо было выпить одним махом (я заглотал как воду, только пузыри пошли), закусить давали от цельной буханки хлеба и батона колбасы, докторской. А потом мало кто что помнит. Напились все до изумления. Понятно, что в этот день все непричастные старались закрыться. Праздник был только для нас, курсантов.»
С первого семестра Миша начал встречаться с будущей женой Еленой Добровольской.
«Не знаю, были ли у него друзья, — вспоминал Дмитрий Мурзин. — Он дружил в основном с ней. Хорошие студенческие приятели — безусловно, были. Я и себя к ним отношу. Но друг — это все-таки нечто иное».
Они стали садиться рядом на лекциях и семинарах, потом приходить и уходить вместе, а потом появились с кольцами.
После свадьбы Лена взяла его фамилию. И оставила после развода. Она и теперь Ходорковская.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.