CLI–CLX

CLI–CLX

CLI. Троим из нас отвели номер 14 на втором этаже отеля «Руайяль». Точно не помню, но, если память мне не изменяет, именно там погиб профессор Малколм Колдуэлл.

Я не ошибся. По мраморному полу коридора пробегала параллельно стене струйка засохшей, почерневшей крови и сворачивала в наш номер. Хозяева подтвердили: да, это было здесь. Надо эту кровь смыть.

Убийство Колдуэлла свершилось в ночь с 23 на 24 декабря 1978 года, примерно в 0 часов 50 минут по местному времени. Это произошло при свидетелях, и от них мы знаем, как было дело. Двое американских журналистов, Ричард Дадмен из «Сент-Луис пост диспетч», один из лучших, опытнейших американских репортеров, и молодая, совсем неизвестная Элизабет Бейкер, корреспондентка «Вашингтон пост», ужинали вместе с Колдуэллом в том же самом ресторане по ту сторону бассейна, где теперь питаемся и мы. Эти три человека были последними иностранцами — свидетелями правления полпотовцев. Бейкер и Колдуэлл были приглашены самим Пол Потом, так как публично выразили сочувствие кхмерской революции. Дадмен каким-то чудом, которого он так и не объяснил, получил въездную визу в числе всего лишь семи иностранных журналистов, которым было разрешено посетить Пномпень между 1975 и 1978 годами. О четырех остальных лучше умолчать, так как более подробный рассказ о том, что они сделали, вызвал бы никому не нужный дипломатический скандал, которого хотелось бы избежать. Я бы только с удовольствием посмотрел когда-нибудь в глаза этим своим коллегам.

Ужин закончился вскоре после полуночи. Журналисты немного посидели в гостиной первого этажа, а потом все сразу направились по сбоим комнатам. Когда они поднялись на второй этаж, по лестнице, по этой самой деревянной, слегка скрипящей лестнице, вбежал молодой человек в военной форме без знаков различия и пять раз выстрелил из пистолета в спину Малколму Колдуэллу. Это произошло так быстро, что Бейкер и Дадмен не успели даже укрыться за барьером. Убийца исчез так же внезапно, как и появился. Колдуэлл умер, вероятно, через несколько минут; прежде чем упасть, он сделал еще несколько шагов в сторону своей комнаты. Бейкер и Дадмен стали звать на помощь, одновременно пытаясь остановить кровь, лившуюся из Колдуэлла. Никто не отвечал. Отель был пуст, их голоса падали в полную, бескрайнюю пустоту. В ста тридцати восьми номерах они были совершенно одни. Стоя у тела умирающего товарища, они отчетливо сознавали, что через минуту по деревянной, лестнице может вбежать еще один человек с пистолетом в руке. Они не решались сойти вниз и позвать кого-нибудь. За окнами без стекол колыхалась жаркая всепоглощающая тьма. Их все реже раздававшиеся призывы о помощи тонули в абсолютной тишине мертвого города. Бейкер написала потом, что это были самые страшные четверть часа в ее жизни.

Только через час явился молчаливый полпотовский офицер. Он осмотрел застывший труп Колдуэлла и на ломаном английском языке произнес что-то непонятное. Так они дождались рассвета.

Рано утром солдаты молча убрали труп Колдуэлла. В полдень незнакомый офицер сообщил, что убийца схвачен, но кроме этого ничего не сказал. Вечером Бейкер и Дадмен вылетели в Бангкок, а оттуда в Нью-Йорк. Об убийце никто больше не слышал.

О Малколме Колдуэлле известно очень мало. Говорят, что по внешнему облику он был типичным англичанином, немногослодным, деловым, склонным больше констатировать факты, чем их комментировать. Он преподавал политические науки в Манчестерском университете и задавал студентам трудные, подчас каверзные вопросы. Он заставлял их, как утверждают, сопоставлять свое социальное положение, заработки родителей, историю детских лет и книги, прочитанные в юности, с их теперешними знаниями о мире. Ставил пятерки дерзким отрицателям, которые подавали ему чистые листы, и двойки хорошо воспитанным девицам, пишущим длинно и цветисто. Сам он мало написал, а опубликованные тексты вызывают недоумение чрезмерной интеллектуальной нагруженностью. Может, гениальность, а может, шарлатанство, которое не редкость в политических науках. Известно, что он был одним из немногочисленных западноевропейских интеллектуалов, кто открыто и безоговорочно, по теоретическим соображениям, одобрил действия полпотовцев в можным решением социальных проблем и не скрывал, что капитализм — всякий капитализм, включая сюда и его «ревизионистские разновидности», — отжил свое.

Мне не удалось выяснить, сколько ему было лет, кем он был по происхождению и где учился. Одно известно точно: первая же поездка в Кампучию потрясла его. Увидел он, в сущности, немного: опустевшую столицу, какую-то показательную «коммуну», где риса давали в три раза больше и веселые дети возились под бдительным материнским надзором, мрачных полпотовских дипломатов, декламировавших учебные брошюры «Ангки». Он не скрывал разочарования. Задавал хозяевам ядовитые вопросы. В беседах с двумя американскими журналистами дал волю сарказму и даже сказал, как свидетельствует Элизабет Бейкер, что миф «расходится с действительностью». Заявил также, что после возвращения в Англию намерен пересмотреть свои взгляды.

Потом ему выстрелили в спину.

Прекрасная, мужественная смерть. Не каждому выпадает такое счастье. Пять пуль в спину — щедрая по нынешним временам порция гуманизма для людей, допустивших ошибку в рассуждениях. Если б я знал, где могила Колдуэлла, пришел бы туда с букетом Цветов, Все-таки коллега по профессии, toutes proportions gard?es[65].

CLII. В первую ночь в Пномпене ничего особенного не случилось. Мы открыли бутылку «луа мой». Закуска состояла из черствых бисквитов, чеснока и остатков привезенного из дома запаса сигарет «Мальборо». Беседа велась наконец-то только по-польски, отчего споры перед сном приобрели особую конкретность. Каждый из нас возил при себе индивидуальный польский мир, а это взрывоопасный груз, даже в тропиках.

В раскаленной темноте трещали далекие, едва слышные выстрелы. Бесцветные ящерицы бегали по стенам Климатическая установка фирмы Норелько дружелюбно сопела, испуская струи слабоохлажденного воздуха Потом мы натянули москитные сетки и уснули.

CLIII. Почему о том, что творилось в Кампучии целых четыре года, не было ничего или почти ничего известно? Этот вопрос то и дело напрашивается, иногда звучит просто издевательски. Как случилось, что под конец XX века можно было потихоньку умертвить два миллиона человек, при полном неведении всего остального мира? Кто направлял, кто скрывал, кто виновник молчания, царившего тогда, когда надо было кричать?

Но это еще не самый трудный из вопросов, которые можно задать в связи с событиями в Кампучии. Ответ же тривиально краток, как все ответы в случаях подобного рода: об этом действительно не было ничего известно.

Точнее сказать, почти ничего. О выселении людей из городов и о крупных передвижениях, конечно, знали, хотя бы по данным наблюдений при помощи спутников. Но переселения, даже в крупных масштабах, еще не равнозначны геноциду. Известно было, что в Кампучии упразднены школы, торговля и всякий культурный обмен с зарубежными странами. Но то же самое произошло в свое время в Китае, и никто не считал, что это конец света. Не подлежало сомнению, что основой экономики стали в Кампучии «коммуны», но они временами существовали в различных странах, не исключая европейских, и действительно не было повода созывать из-за Кампучии специальные трибуналы.

Во второй половине 1976 года появились отрывочные сообщения о зверствах, творимых полпотовцами, но они вызывали больше сомнений, чем ужаса. В специальном номере американского еженедельника «Ньюсуик», вышедшем в 1977 году, шесть страниц было отведено леденящим кровь рассказам, которые сопровождались сверхреалистическими рисунками, сделанными по показаниям очевидцев. К сожалению, там были сообщения, которые вовсе не подтвердились. Для меня, например, сомнительно, чтобы полпотовцы принуждали население вступать в групповые браки, которым американский еженедельник посвятил целую страницу сентиментально-ужасающих рассказов. Я расспрашивал десятки людей и ни разу не столкнулся хотя бы с одним фактом или даже слухом, который позволял бы в это поверить. Не подтверждается сообщение о том, что людей с четвертой категорией медленно душили, завязывая вокруг головы непроницаемый мешок из тонкого пластика. Я разговаривал с многими жителями «коммун», в том числе и исправительных, — ни один из них не слышал о подобных пытках. Неправда, наконец, что кадровые полпотовские работники присвоили себе в «коммунах» права рабовладельцев, жили по-королевски, принуждали женщин к сожительству и грабили имущество. Было вовсе не так: кроме немногочисленных случаев, когда заводилась отдельная кухня, случаев, которые можно считать исключением из правила, кадровые работники жили очень скромно, не имели собственности и от остальных жителей «коммун», в сущности, ничем не отличались, кроме права иметь оружие и носить обувь.

В течение полутора лет все сообщения о событиях в Кампучии брались из одного источника: рассказы беженцев, которым удалось пробраться в Таиланд и поведать о пережитом американским корреспондентам в Бангкоке. Американская печать не скрывала, что это были почти на сто процентов люди, связанные со старым режимом: богатые купцы, офицеры армии и полиции Лон Нола, местные представители западных торговых фирм. Это не самый надежный источник информации. Примерно то же самое доныне рассказывают изгнанные из Южного Вьетнама владельцы публичных домов, оптовые торговцы опиумом или палачи сайгонских застенков. В канадской провинции Саскачеван я сам когда-то слышал, как бывший шеф безопасности одного из куреней УПА[66] подробно рассказывал (не зная, что в зале находится поляк), как польские крестьяне на Волыни резали его пилой и вбивали гвозди в ладони, не оставляя к тому же шрамов. Любой из беглецов склонен ради собственной выгоды расписывать то, что с ним случилось, дабы это попало на страницы газет или по крайней мере было обоснованием самого факта бегства. Именно поэтому первые сообщения западной печати о массовых убийствах в Кампучии встречены были с недоверием и не склонили поначалу ни одной международной организации к тому, чтобы публично выступить с протестом. С другой стороны, хорошо известно, что американцы не поверили документированному рассказу о ликвидации варшавского гетто. Да и сегодня, слыша о том, что гитлеровские оккупанты уничтожили в Польше шесть миллионов человек, они досадливо отмахиваются. Человеческое воображение многого не в силах себе представить.

Но ведь не все рассказы беженцев были высосаны из пальца. Значительная часть давала хотя бы приблизительное представление о неслыханных масштабах насилия, совершавшегося в Кампучии. Этот факт, несмотря ни на какой скептицизм, должен был привлечь пристальное внимание общественного мнения, в том числе и в нашей части мира. Нет оснований специфичность азиатских революций, действительно не укладывающуюся в европейские понятия, заранее считать оправданием всего происходящего.

За правительства говорить трудно, но от своего имени я могу выступать. Постараюсь в будущем не пожимать плечами, когда надо задуматься хоть на минуту или выступить с протестом. Даже с учетом того, что у меня нет иллюзий насчет тайн западной пропагандистской кухни. Добавлю к тому же, что осенью 1978 года правительство Соединенных Штатов объявило о подготовке документального отчета по вопросу о нарушении прав человека полпотовским режимом. Подробные сообщения по этому поводу на видном месте публиковались в американских газетах. Однако в Женеве, на заседании Комиссии по правам человека, которое состоялось в апреле 1979 года, американское правительство отказалось представить рапорт. И вот об этом американская печать либо вовсе не сообщила, либо напечатала краткие заметки где-то на последних страницах. Пол Пот моментально стал «жертвой агрессии» и в нарушении прав человека был признан невиновным.

Что касается информации, которая шла из Кампучии помимо прессы, то за последние восемнадцать месяцев правления Пол Пота она свелась почти к нулю, во что труднее всего поверить. Практически Кампучия была отрезана от всего мира: въездные визы не выдавались (об исключениях я говорил), была прервана почтовая и телеграфно-телефонная связь, прекратились перевозки, охрана морских и сухопутных границ была предельно усилена. Выселили всех специалистов и корреспондентов. Из столицы начали постепенно выезжать посольства иностранных государств: или вследствие разрыва дипломатических отношений, или из-за невозможности нормально работать. Под конец в Пномпене действовало только пять посольств: китайское. югославское, румынское, кубинское и посольство Корейской Народно-Демократической Республики. Персонал четырех последних не имел права выходить за пределы обнесенных колючей проволокой и строго охраняемых посольских зданий. Два раза в день военные патрули привозили готовую пищу. Раз в месяц один из работников представительства мог воспользоваться правом на выезд в Пекин или в Бангкок. На армейской машине его везли до аэродрома Почентонг всегда по одному и тому же маршруту. Дипломат мог наблюдать лишь пустынные улицы столицы на пути от здания посольства до аэропорта. Иметь автомобили не разрешалось, да и не было возможности заправлять их горючим. Коллективные выезды за пределы Пномпеня не практиковались, лишь один-единственный раз было организовано посещение храмов Ангкорват. Свободой передвижения пользовались только китайцы. Какое бы то ни было общение с населением было по понятным причинам исключено. Официальные контакты поддерживались исключительно через специально назначенных для этой цели сотрудников Иенг Сари, который занимал посты заместителя премьера и министра иностранных дел. Газет не было. Учебные брошюрки «Ангки» предназначались для внутреннего употребления. Радио «Демократической Кампучии» вообще не давало никакой информации о жизни в стране и за рубежом. Ни один иностранец не посещал ни пограничных, ни внутренних провинций страны. Бюджеты посольств равнялись нулю в буквальном смысле слова. «Ангка» взяла на себя обеспечение питанием дипломатического персонала, а билеты на самолет оплачивались за границей, ибо вследствие отсутствия касс, банков и денег не было возможности платить за них в Кампучии. Контакты между отдельными посольствами были чрезвычайно затруднены, встречи происходили обязательно в присутствии представителя «Ангки».

Изоляция Кампучии зашла так далеко, что даже Вьетнам, ее ближайший сосед, не располагал данными о сложившейся ситуации вплоть до конца 1976 года, когда начали прибывать первые беженцы. Я попытался поточнее выяснить, как было дело, ведь если можно, в конце концов, понять полное неведение Европы, то применительно к стране, тесно связанной с Кампучией, оно представляется неправдоподобным. Но факты таковы, что Вьетнам довольно подозрительно отнесся к первым группам кхмерских беженцев, считая их исключительно сторонниками только что свергнутого лонноловского режима, и размещал поначалу в строго охраняемых трудовых лагерях. Только тогда, когда сообщения о злодеяниях начали повторяться, а в приграничных провинциях Кампучии зародилось партизанское движение, в Ханое решили, что кампучийская революция действительно пошла по неправильному пути. Нельзя, однако, отрицать, что первые вьетнамские сообщения на этот счет были опять-таки встречены с недоверием, так как они совпали по времени с пограничными инцидентами, а потом со все более учащавшимися налетами полпотовцев на вьетнамскую территорию. Так, например, опубликованную в Ханое летом 1978 года книгу документов «Kampuchea Dossier»[67] на Западе, в том числе во Франции, назвали «неуклюжей попыткой» дискредитировать режим Пол Пота в отместку за пограничные инциденты. Не получила книга достаточного распространения и в социалистических странах. В сущности, лишь под конец 1978 года, когда число кхмерских беженцев во Вьетнаме превысило 150 тысяч, а число вьетнамцев, убитых в ходе пограничных налетов, стало исчисляться десятками тысяч, в конце концов поверили, что Кампучия стала страной массовых убийств.

Все это, вместе взятое, никому не делает чести, если иметь в виду, что мы живем в последней четверти XX века, что в мире не так много тайн, а опыт прошлого должен же стать наконец каким-то предостережением. Но те, кто усматривает в этом сознательную и широкую акцию, глубоко заблуждаются. Дело в исключительном стечении обстоятельств, в практике вынесения оценок без тщательного анализа и в политике Пол Пота, настолько несообразной, что ее поначалу было трудно понять и никак нельзя было заранее предвидеть.

CLIV. В первые месяцы после захвата власти «Ангка» соблюдала лояльность по отношению к социалистическим странам, в том числе и Вьетнаму. Свержение Лон Нола в социалистических странах расценили как победу прогрессивных сил, и в благожелательных комментариях не было недостатка. Иенг Сари во время своего визита в Ханой еще раз поблагодарил «вьетнамских братьев и товарищей» за помощь в борьбе против режима Лон Нола. Содержание переговоров, которые вел в Ханое заместитель Пол Пота, неизвестно. По-видимому, вьетнамская сторона выразила обеспокоенность в связи с чрезмерно быстрым темпом революционных преобразований и указывала на опасность авантюризма. Вместе с тем это были первые месяцы после изгнания американцев с юга страны. Перед вьетнамским руководством стояли огромные задачи по объединению страны, и нельзя исключить того, что у него не было возможности с надлежащим вниманием следить за развитием событий в Кампучии.

Тем временем внутреннее положение Кампучии с самого начала было далеко не стабильным, несмотря на переселения и разрушение всей социальной инфраструктуры. Уже во второй половине 1975 года вспыхнуло длившееся три года восстание в провинции Сиемреап, которое удалось потопить в крови, лишь направив туда карательную экспедицию из столицы, так как местные силы полпотовцев не могли справиться с мятежниками. Через четыре месяца та же провинция Сиемреап, а также провинция Баттамбанг снова стали ареной серьезных волнений. В мае вспыхнуло восстание в провинции Кандаль, в июне — в провинции Кахконг. В октябре продолжительные волнения охватили пятьдесят общин в провинциях Кампонгтхом и Кампонгчнанг.

Сегодня трудно определить, каков был политический характер этих выступлений. О них известно по-прежнему мало, так как почти все их участники погибли. Возможно, часть мятежей носила контрреволюционный характер: во всяком случае, именно такое объяснение им давалось в пропаганде, рассчитанной на заграницу. В армии Лон Нола было более восьмидесяти тысяч офицеров и солдат, только часть которых была уничтожена в первые же дни. У этих людей был большой военный опыт, они умели обходиться с оружием, большею частью умели читать и писать, и терять им было абсолютно нечего. Но можно с такой же уверенностью говорить, что по крайней мере некоторые вооруженные выступления являлись самообороной, имели народный характер, что не могло не беспокоить хотя бы часть «Ангки».

Первый кардинальный поворот во внешней политике «Ангки» произошел в июне 1976 года, во время конференции КП Кампучии-2. И в этом случае нельзя установить, было ли это пленарное заседание Центрального Комитета или же специально созванная конференция выборных представителей. А может быть, никакого заседания и не было, Пол Пот же представил свою линию как выражение взглядов всей партии, всех «красных кхмеров». Была принята резолюция, в которой впервые излагались откровенно националистические, в первую очередь антивьетнамские лозунги. Вьетнамскому руководству приписывали намерение осуществить замысел создания так называемой «Индокитайской федерации», с которым уже давно, еще в 1951 году, раз и навсегда было покончено ввиду его полной нереальности, хотя бы в силу экономических причин. Стали вспоминать, что империи кхмеров когда-то принадлежала южная часть нынешнего Вьетнама. Было выдвинуто требование заново провести демаркацию границы на море, при этом предметом спора опять стали многочисленные островки, уже более ста лет являвшиеся неотъемлемой частью Кохинхины, а затем Вьетнама. В резолюции впервые появились эпитеты, оскорбительные для вьетнамского народа, в том числе для вьетнамцев, которые испокон веков жили в Кампучии. Но пока еще не было выпадов против СССР и европейских социалистических стран, а также оценок идеологического порядка.

Пол Пот был человеком все-таки образованным, и трудно предполагать, что он сам верил в бредни, объявленные тогда линией партии. Он преследовал, надо полагать, гораздо более глубокие цели, но установить их сейчас можно только приблизительно. По-видимому, следуя обычаю всех диктаторов, он решил опереться на примитивный национализм, видя в нем лучшее средство укрепления диктатуры, великолепное лекарство против внутренних неполадок. С этого момента любой, кто выражал недовольство жизнью в «коммунах», оказывался предателем своего народа. У кхмерско-вьетнамских конфликтов была долгая и запутанная история, в которой так много легенд, накопленных обид и противоречивых версий, что найдется почва для всякого рода манипуляций. Лозунг «революционного национального фронта кхмеров» действительно на какое-то время оказался действенным и даже позволил полностью устранить из политической жизни Сианука.

На обвинения со стороны Пол Пота Вьетнам реагировал решительно, но спокойно. Было предложено немедленно начать переговоры по пограничным вопросам, созвана, конференция, выдвинуты компромиссные предложения. Вьетнам еще не залечил ран, которые нанесла самая долгая в XX веке война, а уже стоял на пороге грядущей. Ничто, однако, не помогло. История вьетнамо-кампучийских переговоров оказалась похожей на разговор со стеною.

В начале 1977 года на Пол Пота обрушился новый, совершенно неожиданный удар: начались первые дезертирства из его армии, вспыхнули новые восстания, и в довершение всего распространилась весть о создании новой, третьей по счету, Коммунистической партии Кампучии. И что самое главное — крестьянская беднота перестала поддерживать полпотовцев. Режим начал терять почву под ногами.

Видимо, мы никогда не узнаем, что, собственно говоря, происходило в Кампучии весной и летом 1977 года. Можно лишь предполагать, что часть партийных кадров среднего звена, а может быть, и «Ангки», объединившаяся, по-видимому, вокруг Ху Нима, поставила под вопрос темп революционных преобразований и потребовала восстановить хотя бы некоторые элементы нормальной жизни. Как представляется, в течение короткого времени «либералы» действительно имели определенное влияние на деятельность «Ангки». Была обещана, например, отмена категорий социальной полезности в «трудовых коммунах» (до этого, впрочем, дело никогда не дошло). Начата была предварительная работа по «строительству народной, революционной системы просвещения». Даже был намечен примерный срок открытия сельских школ: вторая половина 80-х годов. Небольшой группе иностранных журналистов разрешили посетить Ангкорват. Кхиеу Самфан начал выступать в роли главы государства. Иенг Сари отправился в ООН.

Все это внезапно рухнуло за одну неделю, в начале сентября 1977 года. Ху Ним был умерщвлен. Дата, место и обстоятельства его убийства неизвестны, но все бывшие деятели «красных кхмеров», с кем я об этом говорил, единодушно подтверждают данный факт. Реформаторские начинания были остановлены, темпы переселения усилились, было принято решение, об упразднении трех пограничных провинций. В КП Кампучии-2 и среди полпотовских кадров была проведена новая жесточайшая чистка, жертвами которой стали даже провинциальные шефы службы безопасности и высшие офицеры в войсковых соединениях. Произошли, по-видимому, изменения в составе самой «Ангки» Особенность «культурной революции» состоит в том, что на полпути ее не остановить.

Со всем этим приданым Пол Пот вылетел шестого октября в Пекин. Это был очередной поворотный пункт в его политике. Пол Пот привез китайскому руководству комплексные и продуманные предложения, которые трудно было отвергнуть. Он предложил Китаю использовать Кампучию как рычаг нажима на Вьетнам, обещал начать диверсионные действия в Лаосе, безоговорочно присоединился к китайскому внешнеполитическому курсу.

Дальнейший ход событий говорит о том, что Пекин, недолго думая, принял предложения Пол Пота. С третьего по пятнадцатое декабря 1977 года в Пномпене находился китайский вице-премьер Чэнь Юнгуй. Был подписан развернутый договор между двумя странами (его содержание никогда не было предано гласности), единодушно осужден «социал-империализм». Кампучия со дня на день становилась все более рьяным проводником китайского внешнеполитического курса. Китайская печать внезапно начала восхвалять «Демократическую Кампучию». Теперь не проходило дня, чтобы в Пномпене не раздавались прямо-таки бешеные крики насчет «советского социал-империализма» и «предательского ревизионизма правящей вьетнамской клики». Единичные на первых порах налеты полпотовцев на Южный Вьетнам начали постепенно превращаться в открытую войну. Не приходится говорить о «пограничных инцидентах», когда число убитых равняется тридцати тысячам.

12 июля 1978 года в «Жэньминь жибао» появилась передовая статья, в которой полностью и безоговорочно одобрялась «кампучийская революция, возглавляемая выдающимися революционными деятелями тов. Пол Потом и тов. Иенг Сари». В статье содержались открытые угрозы Вьетнаму и было сказано, что Китай готов сделать все во имя «защиты великих революционных завоеваний народа Демократической Кампучии». О вновь созданной КП Кампучии-3 было сказано кратко: «горстка ревизионистов, поддавшихся козням социал-империалистов и вьетнамцев».

Неделей раньше в Пномпене были произнесены слова, впоследствии обежавшие полмира. Выступая 7 июля 1978 года на приеме, который дал Пол Пот в честь находящихся в Кампучии китайских специалистов, посол КНР в Пномпене Сол Суньхао сказал: «Народ Кампучии под руководством своей коммунистической партии применил универсальные положения марксизма-ленинизма к кампучийской действительности, совершил социалистическую революцию и воздвигает здание социализма. Вы, товарищи, работали самоотверженно, преодолевая препятствия, чтобы поднять материальный и культурный уровень народа. Вы добились великолепных достижений, вызывающих восхищение у всех ваших друзей, на всех фронтах: сельского хозяйства, культуры, просвещения и здравоохранения».

Цинизм этих слов трудно с чем-либо сравнить, но не это, в конце концов, главное. Гораздо важнее мотивы, побудившие Китай принять предложения Пол Пота. «Культурная революция» была тогда уже отменена, Мао и Линь Бяо не было в живых, «банду четырех» разгромили, появились первые разногласия с Албанией. Идеологический фактор, таким образом, не может приниматься в расчет. Впрочем, китайцы превосходно знали, в каком состоянии находится экономика Кампучии и каковы настроения среди населения — теперь уже всего населения. Решившись полностью солидаризироваться с режимом Пол Пота, обеспечивая его продовольствием, специалистами, вооружением, предоставляя даже некоторое количество валюты, Пекин не мог иметь никаких сомнений в том, что он поддерживает концепцию, которая уже скомпрометировала себя и в Кампучии, и за границей.

Цель, ради которой было принято такое решение, могла быть только одна — уничтожение Вьетнама. В тот же день, когда в «Жэньминь жибао» появилась статья, в которой одобрялись все действия Пол Пота. Китай в одностороннем порядке прекратил движение на единственной железнодорожной линии, соединяющей Вьетнам с Азиатским континентом. Примерно в то же время дело дошло до мало известных Европе, но совершенно беспрецедентных по своему размаху диверсионных акций против Вьетнама, связанных с так называемой проблемой «хуацяо», то есть граждан китайского происхождения. В конце 1978 года китайские офицеры начали осуществлять прямой контроль за налетами полпотовцев на территорию Вьетнама. Китайцы поставляли теперь Пол Поту артиллерийские орудия среднего калибра, вездеходы-амфибии и крупнокалиберные пулеметы. Организованные китайцами диверсионные акции в Лаосе приобрели такой размах, что американская печать предсказывала в ноябре 1978 года создание в ближайшем будущем кхмерско-лаосской федерации, открыто нацеленной против Вьетнама и наносящей ему удар в наиболее уязвимой и трудно защитимой части страны. Ситуация выглядела таким образом: на севере — 1100 километров общей границы с Китаем и блокада стратегической линии снабжения Вьетнама; на Юге — полтора миллиона «хуацяо», которые уже продемонстрировали в прошлом свое прямо-таки идеальное послушание Пекину, а также подозрительные контакты китайцев с представителями свергнутого сайгонского режима; в центре, наконец, — изнурительная пограничная война с западным соседом, связанная со все большими потерями.

Все это произошло в течение пятнадцати месяцев. Примерно столько же времени прошло с того момента, когда печать европейских социалистических стран в последний раз упомянула о Пол Поте в положительном смысле.

CLV. Мы всегда этого не знали. Так действительно было с Кампучией. Но что касается меня, я ведь превосходно знал, чем в Иране занимается «Савак», а несмотря на это, два раза сидел за одним столом с премьер-министром Ховейдой. У меня не было никаких иллюзий насчет Амина, и поначалу я в открытую смеялся над ним, но позже, занятый какими-то более важными делами, уже не упоминал хотя бы о том, как фельдмаршал Амин хотел воздвигнуть в Кампале памятник Адольфу Гитлеру. Я не слишком высоко ценю и некоторые другие режимы такого типа, но во имя спокойствия душевного соблюдаю требования протокола, которые обязательны для прессы и запрещают критиковать главу государства.

А все-таки надо в конце концов что-то выбрать: или морализирование, польза от которого более чем сомнительна, или журналистику, которая заставляет со всеми встречаться и везде бывать. Позиция Тиртея превосходна, но она не помогает понять мир, так как присутствие — это первое условие познания. Разумеется, я должен внимательнее относиться к сообщениям зарубежной печати, если они противоречат моим собственным знаниям и опыту. Только разве это гарантия на будущее?

CLVI. Утром обнаружилось, что вода в ванной кончилась. Видимо, бак на верхнем этаже был наполнен с помощью электроагрегата лишь на время пребывания в отеле зарубежных гостей. В солидного вида ванну и умывальник (это был лучший в мире фаянс Туайфорда, примета самых элегантных отелей начала нашего века) немедленно заползли бесцветные сороконожки, плоские, как лента, и быстрые, как искра. Из латунной арматуры пошел густой тошнотворный запах. Вода кончилась так неожиданно, что остатки мыльной пены на щеках мне пришлось смывать привезенным из Вьетнама пивом.

CLVII. В девять часов премьер-министр Фам Ван Донг возложил венок к монументу на площади Независимости.

Монумент построен в виде шестиэтажной пагоды с девятью ажурными арками. Он стоит на холме, в геометрическом центре одной из самых больших площадей, которая удивительно похожа по своей планировке на парижскую площадь Звезды. Арки сооружены из какой-то местной разновидности травертина или песчаника и как-то болезненно обнажены, ибо с них сорваны барельефы и надписи, которые были здесь когда-то. Под куполом горит огонь — керамический сосуд с бензином.

На площадь выходят девять широких улиц с двусторонним разделенным движением. В начале каждой из них стояли солдаты в полной боевой готовности. Они лежали и на крышах нарядных вилл или прятались в цветущих кустах форсиции и тамариска. Проспекты, тянущиеся до самого горизонта, были совершенно пусты, заставлены стульями, усеяны крапинками брошеной обуви. Кроме нас, на площади не было ни одного гражданского лица.

Премьер-министр в сопровождении Хенг Самрина вышел из черного лимузина без регистрационного номера в полутора метрах от пагоды. Охрана недолго и безуспешно боролась с нашим длинноволосым фоторепортером, который в состоянии предельного экстаза фотографировал лицо премьера с расстояния тридцати сантиметров, а потом, как обезьяна, вскарабкался на решетку около вечного огня.

Военный оркестр снова заиграл ту страшную мелодию, которую я слышал на аэродроме. Она показалась мне еще более скорбной и внушающей ужас. Звуки ее летели в опустошенные улицы, проникали в распахнутые окна заброшенных домов, тонули в садах, за которыми давно никто не ухаживал, и, наконец, мертвым эхом возвращались к памятнику.

Потом наступила минута молчания, как этого требует веками установленный обычай: в честь тех, которые собственной жизнью…

Минута молчания. Никогда раньше я не слышал такой тишины прекрасного солнечного утра. Она была абсолютной, не поддающейся описанию, граничащей, в полном смысле этого слова, с вечной тишиной космоса. Замолкли даже птицы и сверчки, спугнутые звуками оркестра. Через секунду далекое-далекое эхо принесло сдавленный отголосок надгробного плача. Город по-прежнему был пустыней, кладбищем, призраком.

CLVIII. Я впервые отправился на длительную прогулку пешком по городу, совершенно один, с фотоаппаратом через плечо. У меня было два часа времени. Я начал с ближайших к «Руайялю» кварталов.

Напротив отеля стояло длинное четырехэтажное здание прославленного французского лицея. Когда-то это была лучшая средняя школа в данной части мира, очень дорогая, но с исключительно высоким уровнем преподавания, с современными методами обучения, особенно в области точных наук.

Снова полчаса полного ошеломления. Коридоры завалены мусором и грудами обгоревших книг. Географические карты порваны на мелкие кусочки. Разбитые молотком микроскопы, аналитические весы, модели машин. Школьный архив частично сожжен, частично уничтожен серной кислотой из аккумуляторов. Поломанные или изрубленные гимнастические снаряды, распоротый «козел», демонтированное «бревно». Провода и выключатели вырваны из стен. Разбитые кинопроекторы и магнитофоны в кабинете иностранных языков. Лестница завалена клубками кинопленки и магнитофонных лент.

В одной из пустых и разбитых классных комнат на доске хорошо сохранившаяся надпись мелом: «Les vacances!»[68] Из точки восклицательного знака кто-то несколькими черточками сделал улыбающееся веселое личико.

CLIX. Я побывал в шести пустых домах, где тоже стояли накрытые столы, в шкафах висела одежда, на полу валялись фотоснимки, документы и деньги. Входил в антикварные лавки и граверные мастерские. Был в каком-то банке без вывески, где в сейфах по-прежнему лежали пачки риелей, связки векселей, порванные облигации. Я нашел продуктовую лавку, из которой были вытащены буквально все товары, за одним исключением: на полках выстроились в ряд баночки с заплесневелой горчицей «Дижон». Я зашел в ресторан, когда-то элегантный. В кухне, на плите, не топленной вот уже четыре года, стоял горшок, до краев наполненный матовыми скорлупками креветок и лангустов. В горшке копошились муравьи. Под плитой пищали маленькие слепые крысята.

CLX. В полдень, когда мы опять завтракали в ресторане отеля «Руайяль», произошел неприятный инцидент. Карлос, давясь от смеха, показывал всем литургический сосуд, найденный в какой-то куче лома. Потом начал лить в него свой любимый коньяк. Среди нас не было католиков, но мы все, не сговариваясь, резко осадили его. Это был один из собранных им за сегодняшнее утро многочисленных трофеев. Мы с Андреем посмотрели друг на друга. Я видел, как Андрей переставил с тротуара внутрь магазина статуэтку Будды. Он видел, как я забрал у Карлоса альбом редких почтовых марок и отдал его кхмерскому офицеру.