1. Плуг, коса и топор

Крестьяне – самое бесправное и одновременно самое опасное для власти сословие; главный источник государственного благополучия и одновременно пороховая бочка для общества и государства. Ни одной из ипостасей российской власти не было с ним легко.

Оглянувшись на два, три, четыре поколения назад, большинство из нас обнаружит свои крестьянские корни. Мы не так давно живем в городе, чтобы полностью потерять связь с предками. Может быть, в этой наследственности нужно искать какие-то объяснения нашей сегодняшней ситуации? Крепостное право, крестьянская община, занимавшаяся переделом и равнением земли? Колхозы, лагеря? Действительно ли мы унаследовали нетерпимую к новациям уравнительную культуру подчинения и зависимости? Насколько, иными словами, Россия «игом рабства клеймена»?[151]

На протяжении большей части писаной истории русские крестьяне были убеждены в том, что они обладают правами на землю, считал правовед-цивилист Борис Ельяшевич, работавший в начале XX века и заканчивавший свой очерк истории права собственности в России в эмиграции. Древнейшие документы свидетельствуют, что сами крестьяне свое право видели так: «земля Великого Князя, а своего владения». Ельяшевич говорит об изначальном существовании двух параллельных прав на одну и ту же землю – права крестьянина и права вотчинника. Этот конфликт, не имевший четкого правового выражения, проявлялся в разные моменты истории в разных формах и до революции 1917 года так и не был разрешен.

Крестьянин приобретал право на землю в тот момент, когда оседал на ней и начинал трудиться. Это право можно назвать трудовым, потому что приобреталось оно в меру труда. Владение или, по крестьянскому выражению, «посилье» определялось пространством «покамест плуг, и коса, и топор ходили». «По силе» определялись и налагаемые на него повинности. Земля могла приобретаться у другого хозяина. Но важно, что право прекращалось, если прекращалась работа на земле. Крестьянин сохранял право, пока тянул тягло, то есть платил и натурой, и работой. Продажа земли виделась как готовность отступиться от права работать[152].

Право свободного выхода для крестьянина – синоним свободы. Возможность сняться с места всегда хотелось иметь в запасе. И на протяжении большей части истории такая возможность у крестьян была. Фактически, право ухода было ключевым регулятором правового и экономического положения крестьян. Сами крестьяне считали это право древнейшим и неотъемлемым. Именно поэтому закрепощение было долгим и трудным процессом, а память о свободе передвижения в народном сознании не умирала веками.

Когда Петр III и Екатерина II сделали дворян почти свободными (почти, потому что только немногие по-настоящему обеспеченные помещики могли воспользоваться плодами свободы), отвязав собственность от службы, крестьяне сделали такой вывод: раз освобождены от службы дворяне, то освобождены от службы и крестьяне. В крестьянской среде пошли слухи о том, что были изданы два манифеста, но второй, провозглашавший крестьянскую вольность, скрыт господами (это сквозная история: крестьяне на протяжении всего крепостного периода были уверены, что господа скрывают вести о царской милости). В конце концов правительству пришлось выпустить особый указ, чтобы не допустить волнений. Крестьяне помнили о том, что их прикрепленность к земле есть выражение государственных потребностей, а не следствие принадлежности тому или иному владельцу. Крестьяне, особенно государственные, считали себя свободными людьми – гражданами, которые платят налоги и обладают правами: «Это представление у крестьян было тем естественнее, что, несмотря на петровские (и даже на ряд Петру предшествовавших) преобразования правового статуса государственных крестьян в направлении уравнения их с крепостными с тем только отличием, что господином над ними должно почитаться государство, в среде казенных крестьян продолжало сохраняться убеждение (до некоторой степени остававшееся и в законодательстве) в том, что они являются вольными людьми, на праве собственности владеющими обрабатываемой землею и обязанными государству не как земельному собственнику, но именно как государству в нашем современном понимании – то есть как публичной власти, имеющей право на взимание налогов, на обременение различными государственными повинностями, но вне владельческого права»[153].

Положение крепостных крестьян было еще более сложным. Официально речь о введении права помещиков или других субъектов права «владеть» крестьянами никогда не шла. Столетиями власти действовали только с помощью временных ограничений – сначала сезонных (знаменитый Юрьев день – время после сбора урожая и до начала зимы, когда выход был разрешен), а позже годовых. Иван Грозный превратил временную меру в постоянную и объявил «заповедные» годы – такие, в которые «выхода» нет. Позднейшие цари так же боязливо действовали полумерами, то создавая видимость открытого выхода, то отменяя его, пытаясь одновременно не разозлить дворян и не посеять смуту среди крестьян. Окончательно выход был закрыт после Смутного времени. Решением экономических проблем государства мог быть, как считалось, только привязанный к земле крестьянин[154].

Драма закрепощения заключалась в том, что права и возможности отнимались постепенно, недомолвками и обманом. Формального, последовательно оформленного правового института под названием «крепостничество» в России не было. Господствующее положение сословия землевладельцев оформлялось от царствования к царствованию запретами и указами, принимавшимися по случаю. Крестьяне могли вступать в экономические отношения с другими сословиями задолго до появления к тому правовых возможностей: они выкупали мельницы, пастбища, даже целые деревни, записывая права собственности на дворян.

Более того, когда такие возможности появлялись, крестьяне охотно вступали в правовые отношения между собой и с другими сословиями и были готовы отстаивать свои интересы. Об этом говорит, например, проведенный американской исследовательницей Трейси Деннисон анализ архивов одного из имений Шереметевых, села Вощажниково Ярославской губернии. На территории этого поместья Шереметевы, по сути, создали для крестьян правовое государство в государстве. Крестьяне могли зарегистрировать сделку у нотариуса, могли обратиться в суд, а вотчинные власти действовали в качестве судебных приставов, исполняя решения суда.

В вотчинном архиве сохранились сотни контрактов, заключенных крестьянами. Не полагаясь на мир (общину), на патриархальные устои и семейные связи, шереметевские крепостные отправлялись к «нотариусу». Имея доступ к правовым механизмам, крестьяне с удовольствием ими пользовались, и это лишнее доказательство отсутствия какой-либо врожденной крестьянской склонности к коллективизму и бесправию[155].

Беда в том, что доступные крестьянам институты были ненастоящими. Это были либо внутренние институты, созданные просвещенными помещиками и не имевшие правового значения для государства, либо личные, теневые сделки, также остававшиеся за пределами права. Правда закона и правда факта расходились сильно. «Как бы крепки и сильны ни были отдельные крестьянские хозяйства, правовая система крепостничества самым губительным образом сказывалась и на них, создавая ситуацию негарантированности любых их приобретений, невозможности законной защиты своих прав», – пишет современный историк Андрей Тесля[156].

Правовая двойственность характерна для сословного общества. Правами обладало каждое сословие, но сами сословия не были равны по весу и влиянию. Интересы дворянства защищались лучше других, но даже в их положении не было окончательной определенности, ведь, чтобы ответить на чаяния дворянства, нужно было открыто отдать ему крестьян в собственность. Разработка проектов законодательного оформления крепостного права велась со времен Петра I. Но власть, опасаясь, что правовая определенность может взорвать страну новыми крестьянскими войнами, отказывалась произнести последнее слово[157].

Больше того, в повестке дня русских монархов XIX века вопросы сохранения крепостного права соседствовали с идеями освобождения крестьян. Возможные решения этой нерешаемой задачи обсуждались постоянно – неформально и тайно, – но никакого воплощения не имели и не могли иметь. Первые законы, начавшие движение к раскрепощению, были приняты меньше чем через 20 лет после появления екатерининской Жалованной грамоты дворянству (1785; о ней речь ниже). Екатерина даже планировала издать жалованную грамоту государственному крестьянству, но не довела дело до конца, осознав, что любой законодательный акт в этой области может взорвать хрупкое равновесие в отношениях между властью и остальным населением.

Понимание, что из ловушки нужно выходить, было всегда. Но страх перемен сковывал политиков в самый ответственный момент. Александровский указ 1801 года позволил всем лицам свободных состояний – это было особенно важно купеческому сословию – приобретать в собственность ненаселенные земли. А через два года указ о вольных хлебопашцах, выпущенный по частному поводу, впервые описал правовой статус крестьян, выходящих из крепостной зависимости.

На свободу они могли выходить только по желанию помещика, а желающих освобождать крестьян было немного. И при Александре I, и при Николае I продолжались щедрые пожалования земель с крестьянами. Так что, по сути, государственные крестьяне переводились в крепостное состояние одновременно с тем, как другие крепостные переводились в государственное состояние. Баланс, впрочем, был в целом положительный – доля крепостных в крестьянском населении с начала XIX века к моменту отмены крепостного права постепенно уменьшалась. По состоянию на 1857 год частновладельческих крестьян в империи было 42 %, государственных – 52 %, а удельных, то есть принадлежавших императорской семье, – 6 %[158].

Николай I, как и его брат Александр, понимал, что освобождение крестьян необходимо, но был убежден и в том, что страна не выдержит реформы: «Нет сомнения, что крепостное право, в нынешнем его положении у нас, есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к нему теперь было бы делом еще более гибельным»[159].

Крестьянская реформа – классический образец политической меры, которая всеми признается необходимой, но откладывается, потому что общество считается к ней не готовым. Консервативная власть боится нарушить равновесие между теми, кто за, и теми, кто против, ошибочно думая, что сложившееся социальное равновесие – единственно возможное. Если власть полагает безусловным приоритетом социальный порядок и политическую стабильность, это значит, что правитель боится задеть чьи-то интересы и в результате позволяет себе только меры, которые никаких существенных интересов не задевают, а значит, ничего не меняют.

В этом ключе и действовал Николай I. Во второй половине 1830-х годов император согласился на упорядочение положения государственных крестьян с формальным закреплением сельского общества как коллективного владельца общинных угодий и введением некоторых элементов самоуправления. В начале 1840-х разрабатывался законодательный акт, устанавливающий новые правила выхода крестьян из крепостной зависимости, но он был принят в такой выхолощенной форме (указ об обязанных крестьянах, 1842), что практически не имел для крестьян никаких последствий.