Величайшее бедствие (Наполеон и революция)

Наполеона принято считать порождением Великой Французской революции, даже сыном революции. Да так ли? Если его молодость пришлась на эпоху революционного катаклизма, и если он сделал военную карьеру благодаря этому катаклизму, это еще не доказывает его кровного родства с революцией. Ведь так же точно и многие из нас, выросшие при советской власти, делавшие карьеру по правилам, установленным компартией, очень обиделись бы, если бы их назвали порождениями Великой Октябрьской революции и детьми компартии. Виноваты ли мы в том, что родились в эпоху владычества большевиков? Мы вынуждены были жить в системе координат, утвержденной коммунистами, но это еще не значит, что мы были влюблены в КПСС. А Наполеон?

Он ни когда не любил революционеров. В 1792 году молодой Бонапарт сказал: «Пойдем за этими канальями». Революционных повстанцев он называл «самой гнусной чернью». Якобинцев он ненавидел, а термидорианские спекулянты, казнокрады и взяточники вызывали у него гадливое чувство. Он шел «за этими канальями», потому что у него не было других вариантов, но они всегда были для него чужими, и он был для них чужим.

Захватив власть, он оказался между двух огней: роялистами и якобинцами. Роялистам он был готов многое простить и забыть, он постоянно шел на примирение с ними, из 145 тысяч дворян–эмигрантов, около 141 тысячи получили право въезда во Францию. В мае 1802 года был издан указ, по которому всякий эмигрант, принесший присягу верности новому государственному строю, получал право въезда во Францию. Он вернул родину тем, кого революция сделала изгоями. И с вождями роялистов он постоянно вел переговоры, явно не испытывая по отношению к ним ни какого предубеждения. А вот якобинцев он ненавидел и преследовал их по–настоящему.

Он ни когда не был революционером, но в начале революции (ему было 20 лет!) еще склонен был считать происходящее благом. Граф Лас — Каз писал: «Император сказал нам, что он со всем пылом воспринял начало революции, искренне поверив в ее идеи, но его пыл стал постепенно остывать по мере того, как он проникся более справедливыми и основательными идеями. Его патриотизм не выдержал тяжести политических нелепостей и чудовищных крайностей революционных органов власти. В конце концов его республиканская вера исчезла».

Наполеон так резюмирует свое отношение к революции: «Революция является одним из величайших бедствий, которые могут постигнуть человечество. Она становится наказанием для того поколения, которое было ее движущей силой, и все преимущества, которые она приносит с собой, не могут избавить от нищеты и бедствий, отравляющих жизнь участников революции… Она все уничтожает, и когда она начинается, то приносит нищету и несчастье всем, а счастье — никому».

Император говорил графу Монтолону, что если бы он захотел использовать революционную ненависть против дворян и духовенства, которую застал при своей высадке в 1815 году, то он прибыл бы в Париж в сопровождении двух миллионов крестьян, но он не пожелал предводительствовать «чернью», потому что его «возмущала самая мысль об этом». Хорош «революционер»…

И тем не менее во время «ста дней» он говорил: «Державы не со мной ведут войну, а с революцией. Они всегда видели во мне ее представителя, человека революции». И в декларации союзных монархов в Лайбахе Наполеон был объявлен представителем революции. Абсурдность этого утверждения до крайности возмутила аббата де Прадта, который писал по этому поводу: «Он — представитель революции! Революция разбила цепи союза между Францией и Римом — Наполеон обновил этот союз. Революция разрушила храмы Всемогущего — он восстановил их… Революция осквернила Сен — Дени — Наполеон привел в порядок аббатство и, очистив его, искупил совершенный грех во имя праха усопших королей. Революция ниспровергла трон — он восстановил его и придал ему новый блеск. Революция изгнала из страны аристократию Франции — он открыл для нее ворота Франции и своего дворца… Этот «представитель революции» привез из Рима главу Католической Церкви, чтобы совершить помазание своего чела елеем, который освятил монаршую власть. Этот «представитель революции», объявленный противником монаршей власти, наводнил Германию королями… Этот «представитель революции», обвиненный в пособничестве анархии, подобно новому Юстиниану, воссоздал… те законы, которые являются основами человеческого законодательства… Этот «представитель революции», грубо обвиненный в разрушении всех общественных учреждений, восстановил университеты и общественные школы, украсил империю шедеврами искусства и совершил те потрясающие и изумительные деяния, которые делают честь человеческому гению…»

То что писал аббат — от слова и до слова — правда. И если правда ну хоть в какой–то мере нам интересна, мы не можем игнорировать бесспорные факты. Наполеон по праву заслужил звание великого победителя революции, он положил предел революционному безумию, он спас возлюбленную Францию от революционеров, и этой чести у него ни кто и ни когда не отнимет. Правда, это не пошло Франции на пользу, в течение XIX века там совершилась еще целая череда революций. Видимо, революционное безумие уже было у французов в крови, и гений императора не мог этому воспрепятствовать. Но была ли кровь самого императора совершенно чиста от этой заразы? Не брезговал же он сражаться под революционным триколором. У него не было другого выхода? Но хотел ли он этого выхода?

Мы привели, казалось бы, достаточное количество фактов, подтверждающих «контрреволюционность» Наполеона. Но вот сам он, после покушения на него, сказал: «Эти люди хотели убить революцию в моем лице. Я — это французская революция». Он ни когда и ни чего не говорил «ради красного словца», и это его суждение, не извольте сомневаться — продуманное, концептуальное. Великий победитель революции вдруг объявляет себя персонификацией той самой революции. Мы не можем это проигнорировать. С этим надо разобраться.

И вот тут вспоминаются потрясающие строки великого русского поэта–мыслителя Федора Тютчева:

Сын Революции, ты с матерью ужасной

Отважно в бой вступил и изнемог в борьбе…

Не одолел ее твой гений самовластный!..

Бой невозможный, труд напрасный!..

Ты всю ее носил в самом себе.

Глубина этой мысли воистину потрясает. Тут — все. И то, что Наполеон был сыном революции по факту. И признание его подвига — он отважно вступил в бой с революцией. И трагическая безнадежность этой борьбы — он так и не перестал быть сыном революции, она была у него в крови.

А что мы хотели? Кажется, уже после казни Робеспьера было сказано: «Революция пожирает своих детей». Но и сама революция бывает пожираема исключительно только своими детьми, потому что больше не кому. А в наше время кто еще мог свергнуть коммунистическую диктатуру, кроме высших коммунистических сановников, которые и сами были насквозь пропитаны коммунистическим ядом? Это и определяет трагичность нашей эпохи. Так же было с Наполеоном. Он обезглавил дракона революции и… приставил ему свою голову. Он делал то, что мог в своей праведной борьбе с распространением революционного яда, но он и сам был отравлен этим ядом.

В своем прозаическом трактате Федор Иванович писал о Наполеоне: «Это кентавр, полуреволюция — полу<монархия>, но нутром своим он тяготел к революции. История его помазания на царство — это символ всей его истории. Он хотел в своем лице миропомазать революцию. Это–то и превратило его в исполненную серьезности пародию…»

Мысль Тютчева — бесспорно глубокая, от такой просто так не отмахнешься. Но кажется тут что–то у Федора Ивановича не так. Деяния Наполеона не воспринимаются, как пародия, тем более «исполненная серьезности» то есть уж совсем смешная. И когда переносишься душой на коронацию императора в Собор Парижской Богоматери не возникает ощущения попытки «миропомазать революцию», а потому от умных слов Тютчева странным образом веет фальшью.

Чтобы понять, в чем тут дело, надо разобраться, что же такое революция, а то мы слишком легко произносим это слово, но знаем ли мы в чем суть понятия, которое за ним скрывается? Что в революции является самым главным, сущностным, смыслообразующим? На этот вопрос нам ответит опять же Тютчев:

«Революция, если рассматривать ее с точки зрения самого существенного, самого элементарного ее принципа — чистейший продукт, последнее слово, высшее выражение того, что вот уже три века принято называть цивилизацией Запада. Это мысль современная со времени разрыва ее с Церковью. Мысль эта такова: человек в конечном счете зависит только от себя самого… Всякая власть исходит от человека, все, провозглашающее себя выше человека — либо иллюзия, либо обман. Словом, апофеоз человеческого «я» в самом буквальном смысле слова… Революция является логическим следствием и окончательным итогом современной цивилизации, которую антихристианский рационализм отвоевал у Римской Церкви… Первая французская революция именно тем и памятна во всемирной истории, что ей так сказать принадлежит почин в деле достижения противохристианской идеей правительственной власти…»

Тютчев прав на сто процентов. Не свобода, не равенство и не братство были целью революции. Главная идея революции — антихристианство. Цель революции — уничтожение Церкви (это, кстати, в полной мере касается и нашей Октябрьской революции). Тютчев вычленяет из хаоса фактов и самых разнообразных идей, сопровождавших революцию, ее главный смыслообразующий принцип. Но каждый метод имеет свои недостатки. Рассматривая, революцию исключительно, как чистый принцип, мы неизбежно проигнорируем революцию, как реальность. Принцип — это голая схема, а реальность бесконечно разнообразна. Исходя из чистого принципа феномен Наполеона не объяснить. Когда он сказал: «Я и есть революция», он ни как не мог иметь ввиду, что он — главный враг Церкви. И уж если Тютчев утверждает, что Наполеон всю революцию «носил в самом себе», так не вражду же на Христа он в себе носил. Это неправда, и эту неправду мы уже достаточно опровергли фактами.

А дело тут вот в чем. Когда идеологи и вожди революции поставили перед собой задачу поднять народ на восстание, они конечно понимали, что за одну только ненависть к Церкви, за возможность убивать попов, народ не пойдет на баррикады. Во Франции было еще достаточно людей религиозных и еще больше людей равнодушных к религии, но вот именно равнодушные и не захотели бы умирать за то, что им по большому счету безразлично. Народ надо было привлечь на сторону революции некоторыми имеющими для него значение обещаниями. Революционеры вынуждены были дать народу то, за что он готов был сражаться и умирать, а в итоге народ получил от революции кое что хорошее. Это хорошее не было в революции сущностным, оно было второстепенным, это был лишь фантик, в который завернули ядовитую конфету, но этот фантик был реально красив.

Помните замечательный фильм «Приключения королевского стрелка Шарпа»? Умный и храбрый британский солдат стал офицером, но в Британской армии офицеры были почти исключительно из дворян, и эти дворяне смотрят на лейтенанта (капитана, майора) Шарпа, как на нечистое животное, как на огородное пугало, которое чудак Веллингтон вздумал обрядить в офицерский мундир. Офицеры не видят в Шарпе настоящего офицера, в офицерской столовой ему не рады.

А теперь вспомните Иоахима Мюрата и Михаила Нея. Мюрат был сыном трактирщика, Ней — сыном мясника. И они прославили не только себя, но и Францию на весь мир. Блеск золота на их маршальских мундирах вполне соответствовал их личной доблести. И для Франции, и для всего мира они были не просто настоящими маршалами, они были великими маршалами. Кто посмел бы попрекнуть Мюрата и Нея их низким происхождением? Древнее дворянство считало за честь служить под их началом. И это дала Франции революция. И Наполеон, говоря: «Я и есть революция», имел ввиду это. У Наполеона Шарп стал был маршалом, и спесивое дворянство склонилось бы перед ним в почтительном поклоне. И в этом смысле Наполеон был «сыном революции». А теперь скажите, что это плохо.

А когда офицеру ударить солдата по лицу, легче, чем чихнуть, это хорошо? А когда храбрецов–солдат забивают на смерть палками, вы готовы этим восхищаться? Но ведь это же было в армии православного русского царя, власть которого основана на безупречном политическом принципе. В революционной, позднее — императорской армии офицер не посмел бы солдата и пальцем тронуть. Солдату вернули его личное человеческое достоинство. И это сделала революция. И в этом смысле Наполеон мог, ни чего не стыдясь, сказать: «Я и есть революция».

До революции католическое духовенство превратилось в самых обычных феодалов. Аббаты и епископы в силу этого своего статуса владели земельными наделами, они были уже не столько духовными лицами, сколько, по–нашему говоря, помещиками. Стать епископом, означало получить в пользование соответствующий феод. Ни кого не удивляли 20-летние епископы, которые богослужений почти не совершали, иногда вообще не бывали в своих епархиях, просто получали с них доходы. Красноречивым примером в этом смысле был Талейран, епископ Отенский — отъявленный безбожник, до революции бывший церковным феодалом. Революция положила этому предел. Наполеон, этот «сын революции», твердо сказал, что возврата к прошлому не будет. Духовенство не превратиться обратно в феодалов, место священнослужителей — у алтарей. Он плохо сделал? Надо было вернуть духовенству земли, отобранные революцией? Как это ни парадоксально, но, защищая завоевания революции, Наполеон выступал, как верный сын Церкви.

Кодекс Наполеона — это тоже завоевание революции. Ни когда при лигитимнейших Бурбонах этот кодекс не мог бы появиться. Его просто не кому было создать, да ни кому бы это и в голову не пришло. Может быть мы на этом основании сделаем вывод, что Кодекс Наполеона — плохой, раз уж жизнь ему дала революция. Очевидно, что в этом кодексе не все бесспорно и не все безупречно, но вот ведь закавыка: в его основе лежит Кодекс Юстиниана — православного (!) императора. Наполеон не случайно считал Кодекс едва ли не высшим достижением своего правления, и в этом смысле его можно считать наследником революции, и это не вызывает ни какого чувства протеста даже у самых убежденных противников революции.

Итак, революция, отвратительная в своей сути, все же дала и Франции, и миру некоторые завоевания, которые можно считать благом даже с духовной точки зрения. Список этих завоеваний можно было бы и продолжить к величайшему сожалению для моей контрреволюционной души. Наполеон был наследником и защитником того, что было в революции второстепенным, но действительно хорошим. И в этом хорошем смысле он носил революцию в себе, и в этом достойном уважения смысле он был ее персонификацией.

Но не носил ли он в себе, не персонифицировал ли он так же и корневое, смыслообразующее зло революции? В некоторой степени, к сожалению, и это так. Он, великий победитель революции, все же навсегда остался заражен ее ядом. Мы убедимся в этом, когда рассмотрим отношение Наполеона к монархии.