Раздразнил наш царь мужика сердитого (Наполеон и Россия)

Войну с Россией Наполеон получил в наследство от революции, он не хотел этой войны, он искал союза с великой северной державой. Мир еще не был заключен, а Наполеон уже дал знать императору Павлу, что желает вернуть России всех русских пленных, оставшихся после разгрома корпуса Корсакова осенью 1799 года. При этом он не требовал даже обмена пленными. Более того, он распорядился, чтобы им сшили за счет французской казны новые мундиры по форме их частей и возвратили оружие. Шесть тысяч русских солдат и офицеров вернулись в Россию обласканными и одетыми с иголочки, как после великой победы. Кажется, история войн не знает примеров такого великодушия. При этом, все что делал Наполеон, он всегда делал очень искренне. Конечно, он сразу же завоевал сердце императора Павла, который столь же искренне заключил с Францией мир.

Наполеон относился к русскому царю очень серьезно и с большим уважением, он подчеркивал, что Павла Петровича отличают благородство и величие души. Такой характеристики со стороны Наполеона не удостоился ни один другой европейский монарх. Нам бы прислушаться к этой оценке Наполеона, а то мы привыкли воспринимать Павла, как придурковатого психопата, пребывающего во власти химер. А Наполеон за неровным характером рассмотрел рыцарскую душу русского царя, и он не ошибся в своей оценке.

Первый консул сказал посланцу Павла: «Ваш государь и я — мы призваны изменить лицо земли». Разумеется за этими словами стояла не только личная симпатия, но и политическая прагматика. Наполеоновская идея военного союза с Россией была основана на двух обстоятельствах. Во–первых, отсутствовали сколько–нибудь серьезные противоречия в интересах между двумя державами, а во–вторых, поялялась возможность грозить совместными усилиями британскому владычеству. 2 января 1801 года Бонапарт сказал: «У Франции может быть только один союзник — это Россия».

Целых десять лет Наполеон придерживался своей концепции союза с Россией, понимая, что она носит не случайный, не ситуационный характер, это не тактический, а стратегический союз. Он видел прочность этого союза и в том, что он вполне соответствовал интересам России. А это так и было.

Один русский дипломат провозгласил концепцию: «Дружи не с соседом, а через соседа». Все правильно. С соседом всегда есть пересекающиеся интересы, из–за этого с ним трудно договориться, тут любой мир, увы, не прочен. Франция же была для России «через соседа», нашим странам было нечего делать, а общих врагов мы имели более, чем достаточно.

Когда в Париж пришла весть, что Павел убит, Бонапарт пришел в ярость. Он кричал: «Англичане промахнулись по мне в Париже, но они не промахнулись по мне в Петербурге». Наполеон воспринял убийство Павла, как личную трагедию. И по поводу англичан он не ошибся. Английский историк Элизабет Сиэрроу, изучив огромное количество неизвестных ранее архивных документов, не оставила сомнений в причастности британских спецслужб к организации заговора. Английские агенты и английские деньги помогли подготовить государственный переворот в России. Британия была и до конца останется главным врагом франко–русского союза, и главным виновником того, что этот союз рухнул.

Но ведь, казалось бы, убили–то не Россию, а всего лишь императора. Значит, Наполеон имел мало надежды на то, что с новым русским императором у него сложатся такие же хорошие отношения, как с его отцом? И в этом он не ошибся. Но он сделал все для того, чтобы союз России и Франции устоял.

Уже 22 ноября 1801 года Бонапарт сказал: «Отныне ни что не нарушит отношений между двумя великими народами, у которых столько причин любить друг друга и нет поводов ко взаимному опасению. Но со стороны нового русского царя Наполеон сразу же почувствовал враждебность.

Современный историк Олег Соколов пишет: «Александр не был англофилом, но, как ни странно, на международной арене он стал вести себя так, как будто его главной мечтой было служить интересам Англии. Понимая, что Франция не только не угрожает России, но и ищет с ней союза, Александр действовал так, будто завтра неизбежно должна была начаться война с французами».

В 1804 году по поводу казни герцога Энгиенского в Петербурге при дворе был объявлен траур. Россия направила Франции ноту протеста. Бонапарт был оскорблен этой нотой, он сказал своему министру иностранных дел: «Объясните им хорошенько, что я не хочу войны, но я ни кого не боюсь».

И Талейран объяснил: «Жалоба, которую Россия предъявляет сегодня, заставляет спросить: если бы, когда Англия замышляла убийство Павла I, удалось бы узнать, что заговорщики находятся в одном лье от границы, неужели не пожелали бы их арестовать?»

И Александр в свою очередь почувствовал себя смертельно оскорбленным. А стоило ли оскорбляться? Вся Европа знала, что Александр, как минимум, был осведомлен о том заговоре, который закончился цареубийством, то есть над юным русским царем с самого его восшествия на престол тяготело проклятие отцеубийства. Даже если предположить, что смерть отца стала для него неожиданностью, бесспорно во всяком случае то, что он не наказал убийц своего отца–государя. И вот с таким–то пятном на душе он вдруг объявляет траур по некому заморскому принцу, до которого России было мало дела, да еще и заявляет протест Франции.

Между тем, герцог Энгиенский не был подло убит, как император Павел, его казнили по приговору суда, пусть и слишком скоропалительного, и не факт, что справедливого, но он был обвинен в заговоре с целью убийства первого лица Франции — достаточное основание для того, чтобы суд был военно–полевым. Это было домашнее дело французов, слишком сложное и запутанное, чтобы совать в него нос за тысячи километров. Наполеоновские солдаты вторглись на четыре километра на территорию маленького германского государства, чтобы арестовать герцога? Какое беззаконие! Все убийцы Павла были рядом с его сыном Александром. Ну вот ему на это и намекнули. Наполеон, ради блага двух стран готовый иметь дела даже с отцеубийцей, очевидно, мог надеяться на то, что этот отцеубийца не будет слать ему оскорбительные ноты.

И вот в сентябре 1804 г. Александр отправил с дипломатической миссией в Лондон Н. Н. Новосильцева, снабдив его инструкциями, в которых писал о желании «освободить Францию от деспотического гнета, под которым она стонет» и «освободить от ига этого тирана угнетенные им страны». Правлению Наполеона дается характеристика: «Отвратительное правительство, которое использует в своих целях то деспотизм, то анархию».

Оценки столь же несправедливые, сколь и абсурдные. Когда это Наполеон «использовал анархию»? Царь просто бессистемно сыплет оскорблениями, которые приходят ему на память. И уж не владельцу миллионов крепостных рабов было обвинять кого бы то ни было в тирании и деспотизме, особенно вступая в союз с Британией, которая распространила свою тиранию на полмира. И что нам было за дело до того, кто там кого в Европе угнетает? Не слишком ли дешево наш царь ценил русскую кровь, влезая в европейские свары?

Результатом миссии Новосильцева стало подписание 30 апреля 1805 года англо–русской конвенции и создание союза против Франции. Граф Ф. В. Ростопчин вполне справедливо сказал тогда: «Россия опять сделается орудием грабительской английской политики, подвергая себя войне бесполезной».

Зачем это надо было русскому царю? Кто–то считает, что царь не смог простить Наполеону обидных слов, которые услышал в ответ на ноту протеста в связи с казнью герцога Энгиенского. Но ведь уже у этой ноты была своя причина, царь начал «заводиться» раньше, чем его обидели. О. Соколов видит причину в личной неприязни Александра к Наполеону. Но вот с чего бы Александру возненавидеть Наполеона гораздо раньше, чем они познакомились? А ведь то как Александр оценивает Наполеоновскую политику говорит уже не просто о неприязни, а о лютой ненависти, к которой Наполеон не дал ни одного повода.

Причина может быть в том, что Александр был очень неуверенным в себе человеком, в силу этого постоянно испытывая потребность в самоутверждении. На фоне Наполеона он чувствовал себя ничтожеством и жаждал войны с Наполеоном просто чтобы избавиться от этого комплекса. Он, как посредственный боксер, ненавидел чемпиона мира и мечтал о победе над ним.

Не говоря уже о том, что все русские государи после Петра I из штанов (а иногда и из юбок) пытались выскочить, доказывая Европе, что и Россия — тоже Европа, и даже играет большую роль в делах Европы, вот какая мы Европа. Александр очень хотел быть значительной фигурой европейского масштаба, поэтому он жаждал войны. В любом случае, им двигали личные субъективные причины, не имевшие ни чего общего с интересами России. Наш царь готов был пролить реки русской крови только для того, чтобы ему понравилось собственное отражение в зеркале.

Один из приближенных Александра В. П. Кочубей справедливо писал: «Россия слишком втягивалась безо всякого повода в дела, которые прямо ее не касались. Ни одно событие не могло произойти в Европе без того, чтобы Россия не обнаружила притязаний принять в нем участие и начинала вести дорогостоящие и бесполезные войны… Русские не извлекали из них для себя ни какой пользы, а только гибли на полях сражений и с отчаянием в душе поставляли все новых и новых рекрутов…»

Ну не обидно ли? Россия могла с холодной загадочной улыбкой северного сфинкса наблюдать за тем, как перемалывают друг друга народы Европы, не очень–то ей дружественные, вместо того, чтобы играть роль сопливого мальчика, который очень боится, что большие парни не возьмут его на войну.

В итоге мы огребли позорное поражение под Аустерлицем. Причем весь позор этого поражения — на совести царя. Ни русский полководец Кутузов, ни русские солдаты не уронили своей славы. Но царь, развязавший эту войну, лез к Кутузову с дурацкими приказами, ему тоже хотелось полководческой славы. Ну вот мы и огребли.

Между тем Наполеон после Аустерлица сказал: «Россия будет со мной, быть может, не сегодня, но через год, через два, через три года. Время стирает все воспоминания, и из всех союзов это будет тот, который мне больше всего подходит».

Император французов имел достаточно великодушия, чтобы не обидеться на бессмысленную мальчишескую агрессивность русского царя. Он был уверен, что царь в конечном итоге будет исходить из интересов России, но царю по–прежнему было наплевать на Россию, он исходил из личных комплексов.

Александр оказывал на Пруссию непрерывное дипломатическое давление, обещая любое содействие, любую поддержку, только бы Пруссия начала войну с Францией. Прусский король Фридрих — Вильгельм III не хотел воевать, войну всеми силами с непонятной целью разжигал именно Александр. Он даже предложил прусскому королю принести клятву на гробе Фридриха Великого в том, что, сражаясь с Наполеоном, они никогда не сложат оружие. Поразительно. Русский царь принес клятву на гробе заклятого врага России. После того, как Наполеон разбил пруссаков под Йеной, Александр написал Фридриху — Вильгельму, пообещав ему 140 тысяч русских солдат. Нет, царю не жаль было русской крови.

В феврале 1807 года русские и французы дрались под Эйлау. Храбрость русских солдат была выше всяких похвал. В какой–то момент казалось, что наши уже почти победили. Железные русские воины упорно проламывались туда, где стоял император французов. Наполеон не сдвинулся с места и, глядя на то, что русские все приближаются, только повторял: «Какая наглость… какая наглость…» В его устах трудно представить себе более шикарный комплимент. Он всегда уважал русских солдат. Гений Наполеона помог свести битву фактически в ничью, хотя французы считают ее своей победой.

Александр, осознав, что его удача повисла на волоске, пустил в ход свою «тяжелую артиллерию». По Наполеону дал залп из всех орудий Святейший Синод, приняв послание к православным христианам.

«Наполеон дерзает против Бога и России… Покажите ему, что он тварь, совестью сожженная и достойная презрения… Не верьте ему, ниспровергайте его злодейства…» К вящему посрамлению Церкви Христовой задумал Наполеон восстановить Синедрион, объявить себя мессией, собрать евреев и вести их на окончательное искоренение всякой христианской веры».

Там еще сообщалось, что Наполеон есть предтеча антихриста, что он в свое время отрекся от христианства, предался Магомету, что войну с Россией он затеял и ведет с целью разрушить Православную Церковь.

Православному человеку горько и больно читать это произведение тупой злобы, где нет ни чего, кроме самой бессмысленной клеветы, а вот врагов Православной Церкви сей документ всегда очень радовал, веселил и забавлял, потому что выставлял православных в самом неприглядном свете. Невозможно поверить, что все православные иерархи, члены Священного Синода, были злобными и бесстыжими идиотами, но таковые там нашлись, и желание угодить царю возобладало. Послание Синода читалось во всех храмах России с амвона.

Вскоре, 14 июня 1807 года русскую армию постиг под Фридландом такой же страшный разгром, как и в 1805 году под Аустерлицем. Между тем Наполеон после Фридланда, так же, как и после Аустерилца, намеренно выпустил разбитую Русскую армию. Если бы он хотел разгромить Россию, то лучшего момента, чем июнь 1807 года невозможно было представить. Но Наполеон хотел мира с Россией. И не просто мира, а прочного союза.

Во время переговоров в Тильзите Наполеон доказал это, обращаясь с русским царем, не как с поверженным противникам, а как с союзником. История сохранила диалог, который состоялся между двумя императорами в первую минуту их встречи.

— Из–за чего мы воюем? — спросил Наполеон.

— Я ненавижу англичан настолько же, насколько вы их ненавидите, и буду вашим помощником во всем, что вы будете делать против них, — ответил Александр.

— В таком случае все может устроиться, и мир будет заключен, — резюмировал Наполеон.

С какой легкостью Александр предал англичан, с которыми так недавно заключил союз, он даже дал заверение в ненависти к ним, чего от него отнюдь не требовалось. Пройдет лишь несколько лет и он опять будет заверять англичан в вечной ненависти к Наполеону. А пока православный русский царь, если верить Святейшему Синоду, лобызался и обнимался с «предтечей антихристовым», без всякой меры расточая перед ним свою любезность.

Бог свидетель, автор этих строк не принадлежит к той российской либеральной тусовке, для которой Россия всегда и во всем неправа, а блистательный и великолепный Запад всегда и во всем прав. Мое сердце ликует при воспоминаниях о русской славе и болит при воспоминаниях о русском позоре. Но здесь надо просто ослепнуть, чтобы не увидеть, насколько Наполеон нравственно превосходил Александра. Насколько искренним было стремление Наполеона к союзу с Россией, и насколько лживы были миролюбивые заверения Александра.

Наполеон подарил разгромленному Александру такой мир, как будто русский царь был победителем. Россия не понесла ни каких территориальных потерь, даже более того, она получила территориальное приобретение — Белостокский округ, отрезанный от Пруссии. Русские войска лишь должны были уйти с Ионических островов, а так же из Молдавии и Валахии, занятых в ходе наступления 1806 года.

После Тильзита Александр написал сестре Екатерине: «Господь нас спас. Вместо жертв мы выходим из борьбы с некоторым даже блеском». Так ведь и было. Но в сердце Александра не было ни капли благодарности Наполеону за его великодушие.

На Святой Елене у Наполеона спросили, когда он был счастлив? Император подумал и ответил: «Наверное, в Тильзите». Да, он был счастлив тогда, потому что был наконец заключен союз с Россией, к которому он так настойчиво стремился столько лет, потому что русский царь оказался таким очаровательным молодым человеком, потому что они не только договорились, но и подружились.

Стендаль писал: «Наполеон покинул Тильзит в полной уверенности, что приобрел дружбу императора Александра. Уверенность в достаточной мере нелепая, но это заблуждение прекрасно, оно столь возвышенного свойства, что посрамляет тех, кто клевещет на императора».

Увы. Наполеон показал себя в Тильзите, как человек возвышенной души. Александр — как человек низменной души.

Наполеон тогда писал жене: «Я только что встречался с императором Александром. Я очень доволен им, это очень красивый и добрый молодой император. У него больше ума, чем принято считать».

Александр тогда же писал сестре: «Бонапарт считает, что я дурачок, ну что ж, смеется тот, кто смеется последним».

Наполеон, посылая Савари в Петербург, говорил: «Я полностью доверяю императору России, не существует ни чего, что могло бы помешать сближению наших народов».

Царь писал матери: «Ни какого подлинного союза с Францией нет и в помине, есть лишь временное полезное примыкание к интересам Наполеона. Борьба с ним не прекратилась, она лишь изменила форму».

Прусскому королю царь говорил еще в Тильзите: «Потерпите. Мы заберем обратно все, что потеряли. Он сломит себе шею».

А Наполеон и на Святой Елене не раз говорил, что они с Александром любили друг друга. Наполеон ни когда не узнал, что писал и говорил Александр у него за спиной. Александр проявлял ту степень лукавства, которая граничит с подлостью, для чего единственным робким оправданием могли бы служить интересы России, но вот как раз российскими интересами царь бесстыдно пренебрегал.

А у Наполеона с годами его стремление к союзу с Россией не только крепло, но и углублялось. Теперь он видел свою империю и российскую, как некое подобие Западной и Восточной Римской империи. В свое время Римская империя разделилась просто потому, что в единых руках невозможно было удержать столь необъятные территории. И Наполеон, видевший себя императором Запада, видел в Александре императора Востока. И гарантию прочности их союза он видел как раз в том, что ни один из них не сможет посягнуть на обе империи сразу — это заведомо ни для кого не посильно. Да, Александру удалось обмануть Наполеона, но вовсе не потому что Наполеон был наивно доверчив. Наполеон просто знал, что предложил Александру нечто очень выгодное для России и был уверен, что царь не будет действовать против своей страны. Он надеялся не на улыбки, а на адекватность Александра. Напрасно.

Александр делал все для того, чтобы расстроить франко–русский союз. В 1810 году Россия включила в проект договора пункт: «Польское королевство ни когда не будет восстановлено». Для Наполеона это был очень болезненный вопрос, поляки были его верными союзниками, ни разу не предавшими его. Но ради дружбы с Россией он был готов пожертвовать и польскими интересами, он лишь предложил более вменяемую формулировку этого пункта: «Его величество император французов обязуется не поддерживать восстановление Польского королевства». Но царь продолжал настаивать на своей формулировке. Наполеон был поражен. Ведь он всего лишь не хотел включать в юридический документ обещание, исполнение которого зависит только от Бога, при этом охотно ручаясь за свои собственные действия. Естественно, Наполеон сделал вывод, что царь просто не хочет договора.

Наполеон попросил у царя в жены его сестру, великую княжну Анну. Для безвестной княжны было великой честью стать императрицей Запада, но царь тут же начал заматывать вопрос, ссылаясь на то, что должен сначала узнать мнение матери, а она еще в раздумьях, потом сказали, что княжна слишком молода и надо подождать. Это был фактический отказ. Ни какими разумными доводами невозможно было объяснить, зачем было вот так, безо всякого смысла оскорблять Наполеона.

И вот царь начинает стягивать войска к западным границам России, продолжая настаивать на прежней формулировке пункта договора: «Польское королевство ни когда не будет восстановлено».

Наполеон наконец вспылил, с гневом высказав русскому послу все, что он думал: «Чего добивается Россия подобными речами? Войны что ли?.. Разве не она собрала все плоды от нашего союза? Разве Финляндия — предмет столь долгих вожделений и столь упорной борьбы, о приобретении хотя бы части которой не смела даже мечтать Екатерина II, не сделалась русской губернией на всем своем обширном протяжении? Разве без нашего союза Валахия и Молдавия остались бы за Россией? А мне что дал союз?.. Я не хочу восстанавливать Польшу… Но я не хочу обесчестить себя заявлением, что Польское королевство ни когда не будет восстановлено, не хочу уподобляться Божеству и делаться смешным…»

Наполеон говорил сущую правду. Благодаря франко–русскому союзу Россия приобрела Финляндию, Валахию и Молдавию и гарантии от восстановления королевства Польского. Ради России Наполеон пренебрег интересами других своих союзников — поляков и турок, то есть пошел на значительные уступки. Ни когда за всю свою историю Россия не имела союза более для нее выгодного. И это в ответ на то, что Наполеон дважды разгромил русские войска, а Россия не выиграла у Наполеона ни одного сражения. Но русский царь не шел ни на какие уступки императору французов. Александр вел себя с Наполеоном, как с побежденным. Пренебрегая этим союзом, Александр предавал Россию.

И все же Наполеон продолжал держать курс на сохранение франко–русского союза. В октябре 1810 года он сказал русскому дипломату полковнику Чернышеву: «По своему географическому положению Россия рождена, чтобы быть другом Франции. Если она останется таковым и впредь, ее наградой будет расширение ее владений…»

Царь тем временем уже готовился напасть на Наполеона. В ноябре 1810 года он писал в секретной инструкции: «Известно, что французских войск более 60 тысяч не имеется в Германии и Голландии. Будучи внезапно атакованными можно надеяться, что успех будет совершенен». Смысл этих корявых слов вполне прозрачен. В конце 1810 года Александр безусловно планировал войну, которую намерен был начать вторжением в герцогство Варшавское. При этом он наивно полагал, что поляки тут же перейдут на сторону русских. Это поляки–то, всегда ненавидевшие русских, а сейчас к тому же влюбленные в Наполеона. В «мазурке Домбровского», ставшей позднее национальным гимном Польши, есть слова «Научил нас Бонапарте, как с врагами биться». С такой–то музыкой поворачивать штыки против императора французов? Вот уж где царь проявил полное непонимание реальности.

Александр мечтал дальше: «Более, чем возможно, что за примером, который подадут поляки, последуют немцы, и тогда против нас останется только 60 тысяч французов. А если Австрия за выгоды, которые мы ей предложим, так же вступит в борьбу против Франции, мы получим еще 200 тысяч солдат, чтобы сражаться против Наполеона». Царь писал, что сможет со своими войсками «достичь Одера без единого выстрела».

Практически все силы Российской империи, кроме минимума войск против турок и персов, были собраны на западной границе России. Боевые части отзывались с войны (!) против турок и направлялись к герцогству Варшавскому. Это не могло быть реакцией на угрозу со стороны Наполеона, сколько–нибудь значительные силы которого находились более, чем в тысяче километров от русской границы.

Русский генерал Бенигсен в то время писал: «Власть Наполеона ни когда менее не была опасна для России, как в то время, в которое он ведет несчастную войну в Гишпании». Действительно, война в Испании связывала 300 тысяч наполеоновских солдат, ему тогда было совсем не до России, на которую он к тому же и ни когда не собирался нападать.

2 апреля 1811 года Наполеон писал королю Вюртемберта: «Я надеюсь и я верю… что Россия не начнет войну. Однако… она создала 15 новых полков, дивизии из Финляндии и Сибири идут к границам великого герцогства, наконец, дивизии из ее Молдавской армии так же находятся на марше. Все это не слова, а дела, которые показывают намерения правительства. Зачем забирать дивизии с юга, где они так нужны России в войне против турок?..»

Итак, мы имеем множество прямых доказательств того, что Александр планировал наступательную войну против Наполеона. Но зачем? У такой войны не было ни цели, ни смысла. Вот и Наполеон в разговоре с Коленкуром недоумевал: «Александр честолюбив, в его желании войны есть какой–то тайный мотив… Я уверяю вас, это не Польша…»

Наполеон был тертым калачом, он повидал на своем веку достаточно полных идиотов и законченных подлецов. Но он все–таки не мог поверить в то, что Александр последовательно действует в ущерб собственным интересам. Он предполагал некую скрытую цель Александра. А ее по–видимому не было. Ни какой внятной политической цели Александр не имел. Царю было совершенно наплевать на интересы России, что в наполеоновской голове ни как не могло уложиться. Царь решал личные психологические проблемы, он боролся со своими комплексами, пытался преодолеть свою душевную ущербность и ради этого ему не жалко было погубить сотни тысяч русских людей.

А Наполеон продолжал недоумевать, 15 августа 1811 года он сказал князю Куракину, что неудачи русской армии в войне с турками проистекают «из–за вашего правительства, которое забрало те войска, которые были крайне необходимы, которое увело пять дивизий с берегов Дуная на берега Днепра. И зачем? Чтобы вооружаться против меня, против своего союзника, который ни когда не хотел воевать с вами и сейчас не хочет…»

Впрочем, тогда Наполеон уже и сам готовился к войне, но он ее по–прежнему не хотел. Он говорил Меттерниху: «Если бы кто–нибудь мог избавить меня от этой войны, я был бы ему очень благодарен».

Вдруг оказалось, что обласканный Наполеоном полковник Чернышев, к которому французские офицеры относились, как к другу, на самом деле — шпион, передававший в Петербург секретные сведения. За это можно было бы и вздернуть, но император лично принял разоблаченного шпиона и очень по–человечески его напутствовал: «Признаюсь, еще 2 года назад я не верил, что между Францией и Россией может произойти разрыв… Я полагал, что спокойствие Европы гарантировано нашими взаимными с Александром чувствами. Мои остались неизменными, и вы можете передать ему, что если судьбе будет угодно, чтобы два самых могущественных государства на земле сражались из–за пустяков, я буду воевать по–рыцарски, без всякой ненависти и злобы…» Окажись я на месте полковника Чернышева, мне захотелось бы провалиться под землю, услышав эти слова.

В 1811 году Александр писал: «Я решил не начинать войну с Францией, пока не буду уверен в содействии поляков». То есть от планов наступательной войны царь решил отказаться, во всяком случае — пока. А Наполеон тогда уже безусловно вынашивал планы наступательной войны против России. Олег Соколов пишет: «Своей непримиримой враждой Александр перевернул концепцию наполеоновской политики. Вместо стремления согласовать усилия двух великих государств, которые в союзе и дружбе могли бы управлять Европой, Наполеон пришел к концепции новой великой Римской империи, по отношению к которой Россия была чужаком, и к тому же небезопасным».

Примерно так. Но хотел бы уточнить. Наполеон понимал, что всей римской империей из одного центра править невозможно, и он, как император Запада, готов был разделить власть с императором Востока. Но когда он понял, что последний просто водит его за нос, Наполеон видимо подумал: «А может все–таки?» Может все–таки взять всю империю под себя одного, раз уж с восточным партнером ни о чем невозможно договориться? Тогда Наполеон сказал: «Если я добьюсь успеха в России, я буду владыкой мира». Он убедил себя в том, что это возможно.

Ближе к началу войны между Францией и Россией было всего два противоречия. Вопрос о строгости соблюдения континентальной блокады (Россия продолжала принимать в своих портах суда под флагом нейтральных государств, которые на деле обслуживали британцев). И вопрос о судьбе Польши. Вот это Наполеон и называл «пустяками». И этого действительно маловато для глобального столкновения двух империй. Не лежат ли в основе этого столкновения скрытые глобальные причины?

Олег Соколов пишет: «Горячие сторонники Наполеона утверждают почти то же самое, что и особо рьяные русские патриоты, а именно: Наполеон с самого начала только и мечтал, что начать войну с Россией. Только первые заявляют, что делал он это для защиты европейской цивилизации от русских варваров, а вторые, что он собирался покорить русский народ, обратить его в другую веру, навязать ему чуждые институты. Последнюю из указанных точек зрения можно найти чуть ли не в каждой второй популярной книге о войне 1812 года, изданной в России».

Г-н Соколов очень точно заметил — истина ни кого не интересует. Злобным западным врагам России совершенно наплевать на то, как все было в действительности. Восторженным русским патриотам действительность так же не интересна. Обе стороны подгоняют факты под свою концепцию, а все что в нее не вписывается — игнорируют.

Ваш покорный слуга в этом споре отнюдь не «над схваткой». Я разделяю одну из этих концепций. Я прекрасно вижу, что Западная цивилизация (и католическая, и либеральная) столетиями враждовала против России, как против мира чуждых ей православных ценностей. И сейчас, когда я это пишу, в 2015 году, идет очередная фаза противостояния Запада и России. Сейчас уже маски сорваны, и мы видим, что это противостояние Антихриста и Христа.

Но! Противостояние Наполеона и России не вписывается в эту схему. Для того, что увидеть в Наполеоне убежденного врага России и предтечу антихриста, нам пришлось бы проигнорировать такое огромное количество фактов, что мы вынуждены были бы балансировать на грани полного идиотизма и крайнего бесстыдства.

Стендаль писал: «Мысль о войне с Россией, осуществленная императором, была популярна во Франции с того времени, как Людовик XV по своему безволию допустил раздел Польши… Всем монархам нужна была успешная война с Россией, чтобы отнять у нее возможность вторгнуться в среднюю Европу. Разве не было естественным воспользоваться в этих целях моментом, когда Францией правил великий полководец?..»

Так Стендаль интерпретировал волю своего императора. Нет сомнения в том, что на Западе так думали многие «просвещенные» люди. Но так ли думал Наполеон? Нет ни единого тому подтверждения. Что это за манера, приписывать правителям собственные мысли?

Тютчев писал: «Его (Наполеона) противоречивые чувства по отношению к России, влечение и отвращение. Ему хотелось разделить с ней империю, но сделать этого он не смог бы. Империя — принцип. Она неделима».

Опять же, нет ни единого подтверждения тому, что Наполеон когда–либо испытывал отвращение к России. Он действительно хотел разделить империю с Россией, но Александр не захотел. В чем тут виноват император французов?

Мы привыкли представлять себе это дело так, что агрессивный завоеватель вторгся на территорию нашей миролюбивой родины. А давайте вспомним, кто дал толчок к этой войне.

В 1812 году царь предъявил Наполеону ультиматум и потребовал у него вывести войска из Пруссии, как предварительное и не подлежащее обсуждению условие начала переговоров. Наполеон сказал послу Куракину: «Вы хотите заставить меня очистить Пруссию. Это невозможно. Это требование — оскорбление…» Царь прекрасно понимал, что у него нет оснований говорить с Наполеоном на языке ультиматумов, как с побежденной стороной. Уже и слепые увидели, что царь просто ищет повод для войны.

Наполеон так вспоминал об этом на Св. Елене: «Русские войска выдвигались к границам герцогства Варшавского, и в Париже русский посол вручил нам дерзкую ноту, представлявшую собой ультиматум. Русский посол пригрозил, что покинет Париж через восемь дней в случае невыполнения требований. Я расценил эту ноту, как официальное объявление войны. Я уже давно отвык от того, чтобы ко мне обращались подобным образом, и я не позволял кому–либо грозно меня предупреждать… Я двинулся в поход, но когда я достиг границы, я, которому Россия объявила войну отзывом из Парижа своего посла, по–прежнему считал своим долгом направить посла к Александру в Вильну. Мой посол не был принят, и война началась».

Конечно, Наполеон на тот момент уже был готов к войне, но царь как будто боялся, что Наполеон передумает, он решил для надежности еще раз оскорбить его и отозвал посла из Парижа. То есть царь фактически снял с Наполеона моральную ответственность за начало этой войны и взял ее на себя. Но едва наполеоновские войска перешли Неман, как царь объявил в приказе по войскам: «На зачинающего — Бог». Если это не крайняя степень бесстыдства, тогда что?

В чем же видел Наполеон цель этой войны? Нам кажется все просто: он же был завоевателем, вот и решил нас завоевать. На самом деле это невероятно сложный вопрос, а сам Наполеон высказывался на сей счет крайне противоречиво.

После дела Наполеон вспоминал: «Я ошибся, но не в цели, не в политической уместности этой войны, а в способе ее ведения…» Но едва ли не тогда же он сказал: «Эта роковая война с Россией, которая случилась из–за недоразумения». После русского похода императора бросало то в жар, то в холод. То он говорил, что не ошибся в политической уместности этой войны, то утверждал, что она случилась из–за недоразумения.

Еще 13 мая 1811 года он говорил: «Я не хочу воевать с Россией. Это было бы преступлением, потому что не имело бы цели, а я, слава Богу, не потерял еще головы и еще не сумасшедший… Неужели могут подумать, что я пожертвую быть может 200 тысячами французов только для того, чтобы восстановить Польшу?» Не извольте сомневаться, когда он это говорил, он действительно так думал.

Но 22 июня 1812 года он подписал свой приказ по армии: «Солдаты, вторая польская война начата. Первая кончилась во Фридланде и Тильзите. В Тильзите Россия поклялась в вечном союзе с Францией и клялась вести войну с Англией. Она теперь нарушает свою клятву… Рок влечет за собой Россию: ее судьбы должны совершиться… Мир, который мы заключим, … положит конец гибельному влиянию, которое Россия уже 50 лет оказывает на дела Европы».

Кажется, он не замечает, как с Польши вдруг перескакивает на Англию, а потом и вовсе на дела Европы. Похоже, он и сам себе не мог объяснить, в чем главная цель этой войны, он даже в приказе не смог это внятно выразить. И это он, которому была присуща гениальная ясность мышления. Маршал Дарю сказал Наполеону прямо в глаза, что ни кто во Французской армии не понимает, зачем ведется эта война. Император оказался не в состоянии это объяснить. В том числе и самому себе.

В другой раз он сказал: «В конце концов между нами и Россией есть единственный вопрос, который важен. Это вопрос о нейтральных и об английской торговле». Единственный? А зачем он тогда назвал эту войну «второй польской»?

Наполеон вполне осознавал, что война с Россией будет сложнее, чем все его предыдущие войны вместе взятые. Он предпринял беспрецедентные приготовления, собрав армию, какой еще ни когда не собирал — 420 тысяч человек. (Потом он еще получил подкреплениями 150 тысяч человек) Грандиозные приготовления можно совершить только ради грандиозной цели. И вот он сам себе раз за разом пытается объяснить, что же это за цель у него такая, и сам себя ни в чем не может убедить. Все его цели слишком мелки, они не оправдывают масштабов предприятия.

Тут наши конспирологи, наверное, встрепенутся: ну вот видите, значит у него была тайная мистическая цель. Но те, кто имеет о Наполеоне хотя бы малейшее представление, знают, насколько он был далек от какой бы то ни было мистики. Ему приписывают слова о том, что он хотел поразить Россию в ее мистическое сердце — Москву. Это чушь уже хотя бы потому, что Наполеон совершенно не собирался в Москву. Он говорил: «Я начну кампанию переходом через Неман, а завершу ее в Смоленске и Минске. Именно там я и остановлюсь».

Наполеон, как гениальный полководец, ни когда не составлял заранее подробных планов кампаний. Ни чего аналогичного плану «Барбаросса» у него не было. Но по всем его приказам, письмам, распоряжениям очевидно, что он видел целью кампании короткий стремительный удар по русским войскам, сосредоточенным на границе, их разгром и заключение выгодного мира. В письме маршалу Даву он писал, что кампания, очевидно, продлится около 20 дней. Какая тут Москва?

Наполеон оказался в Москве просто потому, что русские отступали на Москву. Если бы они отступали на Петербург, он оказался бы в Петербурге. Он всего лишь преследовал отступающую армию, чтобы дать наконец генеральное сражение и после победы тут же заключить мир. Если бы наши дали ему генеральное сражение под Смоленском, он закончил бы войну в Смоленске. У него вообще не было замысла покорения и какого–то преобразования России.

Так зачем же он начал войну с Россией на самом деле? Оценивая причины возникновения войн у нас обычно оперируют геополитическими, экономическими, идеологическими категориями и недооценивают категорий психологических. Как Александр 10 лет добивался этой войны по причинам чисто психологическим, так и у Наполеона причина, по которой он начал эту войну, коренится в его душе, а не вне ее.

Ни к одному монарху в Европе Наполеон не относился так хорошо, как к Александру. Уже на Святой Елене он говорил: «Что касается императора России, то по своим качествам он бесконечно превосходит других европейских монархов: он обладает острым умом, тактом, большими знаниями… Если я умру здесь, то он станет моим настоящим наследником в Европе». И еще: «Александр обладал большим природным изяществом, по элегантности своих манер он был равен самым изысканным завсегдатаям парижских салонов… мы не имели секретов друг от друга и испытывали взаимное удовольствие от общения… Расположение Александра ко мне было искренним… Он мне нравился и я любил его».

Вот так… Наполеон не просто уважал, он любил Александра. Между тем, Александр годами выжимал из этой дружбы все, ни чего не давая взамен. Он постоянно предавал Наполеона, он постоянно его оскорблял. Александр так самоутверждался. Наполеон самоутверждался по–другому — он приводил в движение армии.

В конечном итоге Наполеон правильно оценил Александра: «Он сумеет обворожить вас, но ему не следует доверять: он неискренен, как типичный византиец… Он хитер, лжив и своего добьется».

Одному Богу известно, насколько болезненно Наполеон переживал лживость и лукавство того человека, которого искренне любил. Конечно, он тут же выключал эмоции и включал прагматизм. И этот прагматизм диктовал ему: если он видит себя императором Запада — ни один человек в Европе не смеет так обращаться с ним. Если сегодня его, как болонку, дергают за хвост, завтра уже ни кто не увидит в нем льва. И этот наполеоновский прагматизм был очень сильно окрашен глубокой личной обидой.

Жаждавший войны Александр все рассчитал правильно. Наполеон легко мог простить то, что русские несколько лет воевали против него. Он мог простить то, что в последней войне с Австрией русские лишь изображали из себя союзников. Он мог простить свое неудачное сватовство к русской княжне. Даже на военные приготовления Александра он мог до времени закрывать глаза. Но оскорбительного ультиматума, требующего (!) у него вывести войска из Пруссии, он уже не мог простить ни при каких обстоятельствах. Полагаю, в этот момент Наполеон подумал про Александра в переводе на русский примерно следующее: «Давно по морде не получал?»

Когда Александр получил по морде под Фридландом, в Тильзите с ним было очень легко договариваться. Но уже в Эрфурте с Александром было договариваться очень трудно, а дальше стало невозможно. Александр завел отношения России и Франции в тупик. Из этого тупика их могла вывести, по мнению Наполеона, только победоносная война. В очередной раз получив по морде, Александр опять станет покладистым союзником. Вот и все.

Можно сказать, что в этой войне Наполеон видел способ спасти франко–русские отношения, вывести их из тупика. Не случайно уже после перехода Немана, он постоянно подчеркивал: «Война, которую я веду против России, есть война политическая, я веду ее без враждебного чувства». Это было правдой. Он ни когда не испытывал враждебных чувств ни к Александру, ни к России. Молниеносный разгром Русской армии всего лишь должен был сделать легкими политические переговоры с Россией.

Наполеон часто озвучивал свои очень сырые мысли, но он ни когда не принимал решений заранее, отсюда столько противоречий в его высказываниях. В начале войны он еще не знал, какое решение примет после ее победоносного завершения. Может быть, он сметет власть Александра и станет единоличным повелителем всей Римской Империи, включая Восточную. Может быть, Александр станет его верным вассалом, то есть их союз сохранится, но он уже не будет равноправным. А может быть они, как и прежде, будут друзьями, которые правят миром вдвоем. По всему похоже, что последний вариант Наполеон считал предпочтительным, но он не хотел решать это заранее. Он знал, что только после победы у него появятся варианты.

Так в чем была причина войны? Историк Евгений Тарле приводит слова, которые говорили простые русские люди в первые месяцы наполеоновского вторжения: «Раздразнил наш царь мужика сердитого». Точнее не скажешь. Наполеона, «мужика сердитого», не надо было дразнить.

Мы не можем простить Наполеону неисчислимые бедствия, которые он принес нашей стране. Мы не можем простить ему осквернение храмов и приказа о взрыве Кремля. Но эти бедствия навлек на Россию царь, а с обвинениями в адрес французов надо еще разобраться.

Наполеон ни когда не враждовал против Православной Церкви. Он сам это настойчиво подчеркивал, приказав широко распространить среди русских ту мысль, что он не преследует православной веры. Он спрашивал у своих: «Что говорят попы о прибытии французов? Известно ли им, что Наполеон не сделает войны вере, но только своим неприятелям? Известно ли, что император строго приказал почитать церкви, монастыри, архимандритов и попов?»

Но ведь церкви все–таки грабили? Да какая же воюющая армия не грабит? Автор «Истории Православной Церкви в XIX веке» сохраняет объективность: «Храмы Божии и монастыри сделались добычей пожара или подверглись поруганию. Многие из них были обращены в казармы, конюшни, бойни. Драгоценные священные вещи переливались в слитки, расхищались оклады икон, священные облачения. Обыкновенно такое варварство объясняют тем, что французы были без религии. Однако, опыт показывает, что и при всякой войне варварские инстинкты проявляются с особенною силой и победители не щадят чужой религии и чужого домашнего очага».

То есть нам не следует списывать ужасы войны на сознательное стремление к осквернению святынь. И делалось все это не по приказу императора, а вопреки его распоряжению. Есть масса свидетельств того, что грабили в основном немцы, служившие в наполеоновской армии, французы грабили редко, императорская гвардия не грабила вообще. Чем ближе было к императору, тем больше было благородства и меньше бесчинств. Жители Москвы позднее вспоминали: «Французы — настоящие, добрые, ведь их и по мундиру, и по разговору узнаешь. Зато уж немчура ни куда не годилась».

Много говорили о том, что французы превращали храмы в конюшни. Один французский офицер вспоминал: «Да, мы действительно держали лошадей в храмах, но ведь мы и сами там жили. Порою нам просто не где больше было ночевать и держать лошадей».

У меня нет стремления во что бы то ни стало оправдать императора французов. Я лишь считаю, что каждый человек, тем более враг, тем более поверженный враг, имеет право на честную оценку его действий. Впрочем, именно честность вынуждает меня признать, что приказу Наполеона о взрыве Кремля нет ни каких оправданий. Это была низость и бессмыслица. Когда–то по–другому поводу император говорил: «Я не делаю ни чего бессмысленного». Вот бы ему вспомнить эти слова, когда он приказал взорвать Кремль. Он уже отступал, его приказ не был продиктован военной необходимостью. Это была мелочная и низменная месть за свою неудачу. Должно быть, он отдал этот приказ в припадке отчаяния, но это не оправдание. В тот момент (именно в тот конкретный момент!) Наполеон был против Бога, а Бог против Наполеона. Поэтому Кремль устоял.

Признать низость врага легко. Тяжелее признать низость собственного царя.

Евгений Тарле пишет о том, что царь пришел к смертному одру Кутузова и сказал:

— Прости меня, Михаил Илларионович.

— Я прощаю, государь, но Россия вам этого ни когда не простит.

Умирающий русский полководец фактически прямо назвал главным виновником этой войны царя.

***

Будем честными до конца. На Святой Елене у Наполеона вдруг начинают появляться довольно враждебные (и довольно пространные) высказывания о России, каковых раньше не наблюдалась:

«Условия, которые налицо в России, могут стать причиной катастрофы и наиболее вероятно, что именно оттуда следует ее ждать. Эта страна может заполонить всю Европу кочующими племенами севера, лучше других подготовленными к нашествию. Они будут ждать его с большим нетерпением, тем более, что есть пример успехов их соотечественников, которые недавно посетили нас, и этот пример воспламеняет их воображение и возбуждает алчность».

Особенно мне понравилось про «кочующие племена севера». Это он про чукчей или про якутов? Я испытал чувство глубокого удовлетворения, представив, как оленьи упряжки рассекают по проспектам европейских столиц. Вообще–то Наполеон знал Россию. Но не в деталях.

Он раз за разом возвращается к этим своим мыслям: «Только я один мог остановить Александра с его татарской ордой. Кризис в Европе, связанный с его именем, велик и будет оказывать длительное влияние на положение в Европе, особенно на судьбу Константинополя. Александр обращался ко мне с просьбой о передаче Константинополя России, долго уговаривал меня об этом, но я постоянно пропускал мимо ушей его просьбу. Было необходимо, чтобы Османская империя, какой бы она ни была жалкой, постоянно оставалась между нами. Она была тем самым болотом, которое мешало Александру обойти мой правый фланг».

Зачем он вдруг начинает нагнетать тему «русской угрозы», чем раньше не увлекался? А вот зачем. Он говорил: «Я стану нужен, чтобы сдержать натиск русских, ибо менее, чем через 10 лет, вся Европа может быть опустошена казаками… Именно до этого могут довести государственные мужи, свергнувшие меня с престола».

Оказавшись на Святой Елене, Наполеон постоянно думал о том, чтобы вернуться. Но он не умел себя обманывать, он не способен был тешить себя беспочвенными иллюзиями, он понимал, что в современном политическом раскладе ему нет места. Да, император очень хорошо понимал, что в Европе он ни кому не нужен. И вот его хладнокровный мозг начинает моделировать те обстоятельства, при которых Европа ни как не сможет без него обойтись. И он находит эти обстоятельства — русская угроза.

Он с удовольствием развивает эту мысль: «Россию, расположенную под северным полюсом, поддерживает вечный ледяной бастион, который в случае необходимости сделает ее неприступной. Россию можно атаковать только в течение трех–четырех месяцев в году, в то время, как в ее распоряжении круглый год, целых 12 месяцев, чтобы напасть на нас. Ее враги сталкиваются с суровым и холодным климатом, обещающим одни лишения, и с бесплодной почвой, в то время как ее войска, хлынувшие на нас, пользуются плодородием и изобилием наших южных районов.

К этим географическим обстоятельствам можно добавить преимущество России в виде огромного населения, храброго, закаленного, преданного своему монарху и послушного… Кто не содрогнется при мысли о подобной массе людей, неприступной с флангов и с тыла, безнаказанно обрушивающейся на нас? В случае ее торжества, она сметает все на своем пути. В случае поражения отступает под прикрытие холода, и она обладает всеми благоприятными условиями для того, чтобы вновь низвергнуться на нас при первой возможности».

Вчитайтесь в эти строки беспристрастно, и вы поймете, что имеете дело с очень точным, глубоким, объективным анализом ситуации. Что тут не правда? Тут все правда. Наши, конечно, могут возразить, что Россия — страна исключительно миролюбивая и ни каких агрессивных замыслов ни когда не вынашивала. Но не забывайте, что Наполеон говорил это всего через пару лет после того, как веселые казаки разгуливали по столице Франции, да все покрикивали на парижских трактирщиков: «Бистро… бистро…» Тогда Европа имела очень реальные основания сомневаться в миролюбии русских.

Заграничный поход русской арии 1813–1814 годов вовсе не был вызван необходимостью «окончательного разгрома врага». Великая армия Наполеона сгинула в России целиком, из 570 тысяч домой вернулись лишь 30 тысяч. Даже преследование наполеоновской армии до границы и то не было вызвано военной необходимостью, армии уже не было, деморализованные толпы наполеоновских вояк и сами более всего желали покинуть Россию навсегда. Любая мысль о том, что «врага надо было добить, иначе он мог вернуться» — чистейший абсурд. Где, интересно, Наполеон еще раз мог взять полмиллиона солдат? Исходя из интересов России, мы вполне могли закончить войну в Варшаве. Идти до Парижа и погибать под Парижем с точки зрения завершения оборонительной войны не имело ни малейшего смысла. После Варшавы русская армия вела уже войну исключительно агрессивную, причем ни как не связанную с геополитическими, национальными интересами России. Русские интересы не простирались дальше Польши, дальше мы уже обслуживали британские интересы.

Принципиальная разница в позициях Александра и Кутузова была в том, что Кутузов думал исключительно об изгнании захватчиков, а царь о том, чтобы уничтожить Наполеона, в чем не было ни какого русского интереса.

Итак, благодаря Александру, Россия показала, что она не прочь повеселиться на просторах Европы даже и без большого для себя смысла. Наполеон что, не должен был это заметить? При этом в словах Наполеона нет ни капли ненависти к России или того «отвращения», о котором говорит Тютчев. Наполеон скорее восхищается Россией, в подтексте его анализа звучит: «Вот это страна!» А то, что он видит в этой потрясающей стране угрозу… Так ли уж это удивительно?

Наши ошибки в оценках часто проистекают из того, что мы не можем или не хотим посмотреть на ситуацию с «той» стороны. Но все же попытайтесь глянуть на Россию с берегов Сены, глазами парижанина. Вы увидите нечто огромное, непонятное, пугающее. Если вам не станет страшно, так это будет признаком крайнего легкомыслия.

Тогда же Наполеон говорил про Россию: «Судьба этой части света целиком зависит от компетенции и качеств одного единственного человека. Если появится храбрый, импульсивный и умный император России, одним словом «царь с бородой», то Европа станет его собственной вотчиной».

Вам не кажется, что в этом метком определении — «царь с бородой» — звучит восхищение? Наполеон уверен, что у сильного русского царя хватит возможностей превратить Европу в свою вотчину. А если возможности у него будут, так кто бы на его месте отказался?

Своими мыслями император неизбежно возвращался к русскому походу: «Не является ли Россия сказочным Антеем, победить которого можно было, только оторвав от земли? Но где же найти Геракла для такого подвига? Одна Франция могла бы подумать о совершении такого подвига, но следует признать, что наша попытка сделать это оказалась неудачной».

А вот это уже слова обиженного ребенка. Европа запихала его на голую скалу посреди океана, а ведь он, между прочим, ради блага всей Европы, предпринял попытку совершить подвиг, достойный Геракла. Какая же она неблагодарная, эта Европа. Император, в течение всей своей карьеры добивавшийся союза с Россией настойчиво и целеустремленно, говоривший, что война с Россией началась из–за пустяков, вдруг заявляет, что это он, оказывается, пытался своей грудью прикрыть всю европейскую цивилизацию.

Разумеется, при Наполеоне было предостаточно людей, считавших Россию врагом всего живого. Разумеется, эти люди пытались влиять на Наполеона. Но все действия императора французов последовательно доказывают, что мысли этих антирусских деятелей ни когда не были его мыслями. Он слушал этих людей, он мог иногда использовать их демагогию в своих целях, но он ни когда не был одним из них.

Итак, мы со всей неизбежностью приходим к выводу, что Наполеон ни когда не был врагом России, ни когда не желал ее тотального разгрома или порабощения и был совершенно чужд мысли перекроить Россию на западный манер.

***

Поручик Радожицкий в своих воспоминаниях писал: «Один нестроевой офицер, как человек грамотный, занимающийся чтением Священного Писания, более всех ужасался Наполеона. Он стал проповедовать нам, что этот антихрист собрал великие нечистые силы около Варшавы не для чего иного, как именно для того, чтобы разгромить матушку Россию, что при помощи Сатаны Вельзевула, невидимо ему содействовавшего, враг непременно полонит Москву, искоренит весь русский народ, а затем вскоре последует светопреставление и страшный суд. Мы смеялись над такими нелепостями, он называл нас безбожниками, не шутя был убежден в своем пророчестве, причем ссылался на девятую главу Апокалипсиса, где именно сказано про Наполеона. Когда командировали его по делам службы в Москву, он на пути всем и каждому предсказывал об антихристе Наполеоне».

Человек, о котором рассказывал поручик, типичный кликуша. Это человек вполне благонамеренный, но экзальтированный. Его эмоциональная перевозбужденность чужда истинному православию. Кликуша более всего на свете желает послужить Церкви, но он больше, чем кто–либо позорит Церковь и отвращает людей от православия.

Мне, как русскому патриоту и сыну Церкви бывает очень больно смотреть на то, как русские православные люди превращаются в кликуш. И, собственно, весь смысл того, о чем я пишу, постараться найти противоядие от кликушества.