Золотая осень Тосканы

Первое знакомство моё с Италией состоялось почти полвека назад. Нет, не доставил меня серебристый лайнер «Аэрофлота» в Рим, и не отправился я путешествовать по богатейшей сокровищнице редких памятников истории и культуры. Просто, поступив в 1956 году на кафедру искусствознания исторического факультета МГУ, оказался я в одной лекторской аудитории с моими сверстниками — ребятами из Италии. В тот год по специальным каналам, нарушив дипломатические и таможенные формальности, самолётами через Прагу, переправили в Москву шестьдесят детей итальянских коммунистов для обучения в нашем университете. Один из моих ближайших нынешних друзей, а скорее, родной мне человек, рассказывал, как в самолёте оказался он вместе с видными политическими деятелями разных стран, спешившими на партийный хрущёвский форум. Сидевший напротив Пьерушки — так ласково кличем мы уроженца тосканского города Ареццо Пьеро Кази — предложил молодому попутчику стакан спиртного. Желая казаться взрослым, Пьерушка, прежде чем принять чарку, спросил, как дядю величают. «Листер», — лаконично бросил суровый собеседник. То были годы повального увлечения Хемингуэем, и Пьерушка почтительно привстал с кресла, увидев перед собой одного из героев любимого романа «По ком звонит колокол».

С Пьерушкой и его итальянскими товарищами мы сошлись легко и непринуждённо, хотя никто нас не обучал специально интернациональным постулатам. Иностранные коллеги жили сначала в общежитии на Стромынке, кстати, Солженицын прекрасно описал тамошнюю атмосферу в своём «Круге первом», потом перебрались в комфортабельные комнаты высотки на Ленинских горах. Я тогда играл в студенческой баскетбольной команде и жил, чтобы быть поближе к тренировочным залам, в студенческом профилактории. Танцевальные вечера в различных зонах лениногорской общаги славились на всю Москву. Лучшие девушки столицы приезжали на тогдашнюю «дискотеку», и многие будущие семьи закладывались именно на тех танцульках. Пьерушка мой днём истово осваивал основы марксизма-ленинизма вместе со своей подругой по курсу Майей Михайловной Сусловой (знал бы её папа — главный иезуит Политбюро КПСС, как резко поменяет свои идеологические принципы спустя совсем немного лет итальянский друг Майечки!), а вечерами по полной программе участвовал в юношеских забавах наших. У него был настоящий роман с красавицей Ларисой Мацкевич, дочкой партийного бонзы, отвечавшего за сельское хозяйство в хрущёвской команде. Через Пьерушку познакомился я с ещё одним тосканским прекрасным парнем с филологического — Энцо Брокколини (по сей день дружу с ним, с его астраханской женой Аллой, чудной дочкой Катей и люблю бывать в их миланском доме). Курсом старше учился тонкий, нервный, подвижный, словно ртуть, Эццио Феррера. Он приятельствовал с моим коллегой — реставратором икон Колей Кишиловым, был вхож в круг Андрея Синявского и других «вольнодумцев» тех лет. Эццио знал все суперсовременные направления и течения в политике, литературе и искусстве. После университета историк несколько лет был официальным переводчиком на встречах руководителей СССР и Италии. Пунктуальный и строгий премьер-министр А. Н. Косыгин почему-то снисходительно относился к постоянным опозданиям вечно занятого Эццио на важные переговоры. Эццио рано погиб в автомобильной катастрофе, а Пьерушка рассказывал мне, каково было их удивление, когда на похороны Ферреры явилась внушительная троцкистская команда со всеми регалиями, ибо Эццио многие годы был одним из главарей этого блока.

Общался я тогда и с Дино Бернардино — будущим главным редактором «Риннашиты» — рупора компартии Италии; нравился мне спокойный и рассудительный Джанни Черветти, ставший впоследствии первым заместителем секретаря итальянских коммунистов.

По окончании МГУ большинство апеннинских моих однокашников, получив дипломы историков, филологов, философов и биологов, ушли работать в экономические сферы, осев в крупных торговых фирмах, тесно сотрудничавших с Советским Союзом. Подолгу жили ребята в Москве, и дружба наша благополучно продолжалась. Меня почти четверть века за пределы родного Отечества не пускали в связи с настойчивыми просьбами-доносами «товарищей по творческому цеху». А вот дружить с итальянцами и другими иноземцами, сам не знаю, почему, не мешали.

Любовь моя к итальянской культуре стала особенно ощутимой, когда встретил я и полюбил девушку из Болгарии Велину Братанову. Она тоже приехала в Москву учиться искусствоведению. Отец Велины — крупный государственный деятель — до 1944 года был одним из руководителей партии тесняков — болгарских социал-демократов. Георгий Димитров высоко ценил Димитра Братанова и доверил ему дипломатический пост, направив послом в Италию. Там и прошли школьные годы моей будущей жены. Изучив прекрасно итальянский язык (кроме него она свободно владела французским, английским и, конечно же, русским), Велина всерьёз увлеклась искусством Италии и великолепно знала творчество лучших его мастеров. Наши романтические отношения зиждились на постоянном духовном взаимообогащении и непрерывных беседах о прекрасном. Я часами рассказывал Велине о первых студенческих практиках в Суздале, Владимире, Киеве, о своих начальных шагах в освоении профессии реставратора икон и о блестящих специалистах — моих учителях, о любимом русском художнике Дионисии. Потом мы вместе подолгу будем сидеть у небольшого глубокого озерка, отражающего в своих водах дивные формы храма Покрова на Нерли; бродить белыми ночами по заливным лугам в окрестностях древнего Новгорода, восхищаться Спасом на Нередице и Николой на Липне; зачарованно стоять в прохладных интерьерах Новгородской Софии и Георгиевского собора Юрьева монастыря. Велина же с чисто женственной тонкой проникновенностью поведала мне о таинственном городе Сиенне, где работали великие Дуччо, Симоне Мартини и Паоло Учелло, о богатой шедеврами Флоренции, о неповторимом царстве каналов — Венеции. Мы сравнивали итальянских мастеров с их псковскими и новгородскими средневековыми современниками. Вместе читали драгоценные страницы изданной перед революцией замечательной книги Павла Муратова «Образа Италии» (она и по сей день — мой настольный справочник и помощник). Талантливый русский писатель, историк искусства, а впоследствии ещё и серьёзный специалист по военной истории сумел донести до нас живое дыхание городов и сёл старой Италии, рассказать о её художниках и среде, их окружавшей, так свежо и многогранно, что, казалось, он работал и дружил с ними всеми.

На искусствоведческой кафедре мы с Велиной «окормлялись» у одного и того же руководителя наших дипломных работ — крупного учёного, специалиста мирового класса Виктора Никитича Лазарева. Автор классических трудов по истории древнерусской живописи, он был тонким знатоком искусства итальянского Возрождения, а многотомные его сочинения переводились на самые разные языки и пользовались большой популярностью. Радостью для нас были вечера в гостеприимном доме Лазарева; в бывшей стасовской гостинице на Чистых прудах, где в коммуналке после лагерных бараков жил искусствовед Николай Павлович Сычёв, часами слушали мы рассказы о его аспирантских поездках по городам Италии вместе с академиком Н. П. Кондаковым. Рядом с Новодевичьим монастырём в большой студии нашим итальянским «просветителем» часто становился Павел Корин, долго живший на Апеннинах, а на улице Грановского под уютным абажуром в старой университетской квартире его младший брат Александр, отец Велининой однокурсницы Оли, показывал свои этюды и копии, сделанные в Италии.

Сразу после окончания университета в нашу с Велиной жизнь постучались Андрей и Ирина Тарковские. Молодой, но уже получивший в Венеции «Золотого льва» режиссёр пригласил меня быть консультантом фильма об Андрее Рублёве. К нашему удовольствию, мой сосед по Щипку и Замоскворечью, Тарковский тоже одержим был любовью к Италии. Часами бродили мы с ним по ночной (почему-то помнится больше зимняя) Москве и читали друг дружке строки Данте, Петрарки, вспоминали детали фресок Джотто, алтарей Беато Анжелико и Филиппо Липпи, грезили образами любимого титана Возрождения Пьеро делла Франчески. Особенно мы почитали его «Мадонну дель Парто».

Прошло сорок лет с тех давних московских встреч, общений, поисков и созданий. И вот нынешней весной судьба привела меня в маленький тосканский городок Монтерки, расположенный в горах на пути из Ареццо, сосредоточившего в своих церквах работы Франчески, в Сансеполькро, там, где отчий дом гения Монтерки славен тем, что здесь хранится тот самый чудотворный образ Мадонны дель Парто. Церковь, на стене которой Пьеро написал Богородицу-мать, сильно пострадала от землетрясения, и только франческовская Мадонна осталась нетронутой. Жители перенесли её в кладбищенскую церковь, неухоженную и практически заброшенную. Шустрые тосканские мальчишки, играя в футбол, норовили попасть мячом в божественный лик Мадонны. И тогда почитатели священного образа выставили фреску в специально оборудованном музейном помещении, где отвели ей уютный зал, позволяющий сосредоточенно молиться или восхищаться превосходно сохранившейся живописью мастера. В других комнатах музея с помощью современной кино- и компьютерной техники посетители могут послушать хорошо проиллюстрированные рассказы о творчестве Франчески и о культуре Тосканы. С балкона открывается чудесный вид на тосканские горы, а в соседних помещениях работает небольшой музейный ресторанчик, где вас угостят щедрыми дарами Тосканы — тонкими винами, вкусными сырами, местными грибами, колбасами, медом и салатами, сдобренными прекрасными сортами здешнего оливкового масла, по словам иконописца Зинона, лучшего в Италии.

Хозяин «Мадонны дель Парто» — уроженец Монтерки Анжело Перла. Я познакомился с ним и его другом, доктором искусствоведения Марко Менегуццо, когда мы вместе с Александром Пеньковым заехали к его друзьям в Монтерки. При первой же встрече почувствовал я доброту и расположенность тосканцев к себе, а когда они узнали, что мы работали и дружили с Тарковским, который в Италии и по сей день уважаем, взаимное доверие стало совсем основательным. Анжело сразу поведал, что мечтает о контактах с российскими музеями и популяризации у нас творчества Пьеро делла Франчески. «Хорошо бы открыть при одной из русских галерей филиал музея Монтерки, показывать копии с работ мастера, читать лекции о его жизни и творчестве. А заодно сделать маленький филиал нашего ресторанчика, где бы продавались дары Тосканы. Мы меньше всего думаем об экономической выгоде и готовы торговать по самым низким ценам. Главное — культурный и человеческий контакт».

Посоветовавшись в Москве с коллегами, я решил передать предложение из Монтерки руководителям музеев в моём любимом Ярославле. И уже в октябре Перла и Менегуццо провели несколько дней в полюбившемся им волжском городе и договорились о конкретных планах сотрудничества. В мае замечательные директора здешнего Художественного музея и Музея-заповедника Надежда Петрова и Елена Анкудинова поедут в Монтерки заключать деловые соглашения.

А мы с Сашей Пеньковым в конце осени снова посетили своих тосканских друзей, убедились в их безграничном гостеприимстве и по-настоящему оценили красоту, неповторимость и сказочность этой итальянской провинции. Для начала Анжело свозил нас в расположенный на одной из горных вершин маленький городок Санта Мария Тиберина. В принадлежащем одной из ветвей королевского клана Бурбонов замке много времени провёл Караваджо, великий художник и не менее знаменитый авантюрист и возмутитель спокойствия. Я бы назвал эту поездку «подъём и спуск в сказку» — так захватывало дух от сконцентрированного на этих склонах тосканского великолепия. А на следующий день мы с Сашей, уже без итальянских проводников, поднялись под самые облака, где расположен «Сантуриано Франческано делла Верна» — один из монастырей итальянского подвижника Святого Франциска Ассизского. Обитель Франциска, которого я мысленно сравниваю со столпом русского монашества Преподобным Сергием Радонежским, встретила нас вековым молчанием, холодным пронизывающим ветром (а внизу +25) и величием монастырских построек. Один лишь охранник, которого мы попросили сфотографироваться с нами, свидетельствовал об обитаемости монастыря. Двери церкви стояли открытыми, свечи горели, и можно было посмотреть внутреннее убранство, созданное итальянскими художниками на протяжении столетий. Когда мы спустились в Монтерки и рассказали своим друзьям о безлюдности францисканской обители, то в ответ услышали: «Если бы постучались вы во врата монастырских покоев, то, безусловно, получили бы и кров, и пищу, а при желании могли провести там сколько угодно времени».

В родном городе Пьеро делла Франчески Сансеполькро, что в двадцати километрах от Монтерки, я бывал не раз. Но такой блестящий гид, каким оказался Перла, за день показал нам именно те его достопримечательности, которые помогли многое понять в творчестве великого тосканца. Если раньше пейзажи и декорации на его фресках и иконах казались плодом фантазии мастера, то теперь увидел я деревья и дома, с которых эти декорации срисованы. Древние здешние храмы посещал Пьеро будучи совсем юным, рассматривал их внешнее и внутреннее убранство, впитывал богатство традиций итальянского искусства.

Города Тосканы расположены очень близко один от другого — час или два езды от Монтерки, и ты оказываешься в Ареццо, Кортоне, Сиенне, Флоренции, попадаешь в Ассизи или Перуджу, что уже в провинции Умбрия. Поэтому мы каждое утро выезжали из своего отеля системы «Агротуризм» (блестящая придумка итальянцев, когда гостиничные домики и рестораны стоят рядом с полями, садами и огородами, дающими пищу путникам), проводили целый день в одном из прославленных архитектурой и музеями центров, а ужинали уже в Монтерки.

Две из этих поездок мне особенно запомнились. Сиенну я люблю почти полвека. Сначала грезил ею, читая книгу Муратова и слушая лекции Лазарева, а потом каждый год, оказываясь на её тесных улочках и величественных площадях, чувствовал себя бесконечно счастливым человеком. В этот приезд мы смотрели только фундаментальную ретроспективную выставку одного из гигантов раннего итальянского Возрождения — Дуччо. За подготовкой грандиозной экспозиции я наблюдал ещё весной, когда в Музее дель Опера собирались её будущие сложные конструкции. Несколько часов, проведённых в залах Сиеннского музея, позволили погрузиться в божественный мир тосканского искусства XIII–XV веков, ибо на выставке представлены работы не только самого Дуччо, но и его учителей, помощников и последователей Пьетро и Амброджио Лоренцетти, Симоне Мартини и анонимных мастеров. Творения лишь одного гения и его окружения поражают нас, а сколько их в остальной Италии — этом неисчерпаемом кладезе прекрасного! На выставке Дуччо память отослала меня к молодым годам, когда моя жена Велина, работая в Институте реставрации, где я и по сей день тружусь, переводила с итальянского на русский фундаментальное исследование крупного реставратора и учёного Чезаре Бранди о восстановлении и раскрытии огромного алтарного образа Дуччо «Богоматерь Маэста». Сейчас, преклоняя колена перед гением Дуччо, я ловлю себя на мысли, как много общего между средневековыми мастерами Италии и древнерусскими живописцами. И когда ещё один университетский однокашник Микеле Маззарелли, серьёзный антиквар и знаток искусства, рассматривая недавно вместе со мною «Маэсту», деликатно заметил, сколь совершенно творение его земляка и, конечно же, превосходит работы наших старых иконописцев, я с абсолютной уверенностью ответил: «Дорогой Микеле, обязательно тебе надо тщательно присмотреться к иконам Пскова, Суздаля, Новгорода, фрескам Дионисия или работам московских мастеров XV века. Тогда и поговорим».

Во Флоренцию мы с Сашей Пеньковым ездим, чтобы посмотреть заранее намеченные достопримечательности, ибо, как сказал один итальянский приятель, десяти лет постоянного проживания в этой сокровищнице не хватит, чтобы ознакомиться с её богатствами. На сей раз мы отобрали залы в Уффици, где выставлены работы Боттичелли, Паоло Учелло, Тициана и Рафаэля. Но уже подходя к галерее, заметили мы что-то неладное, так много карабинеров и машин сгрудилось вокруг её здания. Оказалось, Уффици посещает супруга нашего президента, г-жа Путина. Не помогли на сей раз ни Сашино «маэстро дель арте», ни мой билет члена Международной ассоциации искусствоведов. Разозлённые, отправились мы залить досаду в старой флорентийской траттории «Моссаче».

…Анжело Перла — простой тосканский крестьянин. Университетов не кончал; думаю, что и школу тоже. Но он обладает народным умом, деловой хваткой, добрым отношением к людям и итальянской жизнерадостностью. Сначала мне показалась непонятной его дружба с тонким столичным профессором Марко Менегуццо, но, когда я узнал, что в своё время тосканец помог миланскому учёному выкарабкаться из тяжёлой депрессии, привил ему любовь к Монтерки, обустроил ему здесь дом, то уразумел, почему Перлу (по-русски — жемчужину) так любят окружающие. Наблюдая за ним на улицах, в музее, в тратториях и на почте, ловил себя на мысли, что вот таким же центром притяжения был в Пушкиногорье Семён Степанович Гейченко. Последний хранил для современников память о «солнце русской поэзии», Перла пестует чудотворную, исцеляющую «Мадонну дель Парто». К ней, а значит, и к нему едут высшие и государственные мужи, прославленные писатели, художники, кинематографисты и спортсмены (Шумахер нередко просит покровительства у Мадонны).

Совсем недалеко от Монтерки, рядом с городком Ангиари, живёт ещё один тосканский «чудотворец», старший друг Анжело Приметто Барелли — хозяин Кастелло ди Сорчи — древнего тосканского замка. Местечко Сорчи известно с IX века, и тогда же здесь появились первые крепостные сооружения. Кстати, своим названием Сорчи обязано веникам (сорку), которые здесь изготовляют. В XV веке при Ангиари произошло крупное сражение между флорентийцами и аретинцами, увековеченное в произведении Леонардо да Винчи. В битве принимал участие хозяин Кастелло ди Сорчи генерал Балдаччио. В 1441 году он был коварно убит в одном из флорентийских палаццо вместе с женой. Генерала обезглавили, и по сей день в Сорчи существует предание, что в сентябре, в день смерти, является он в замок, требуя вернуть ему голову.

В 1970 году Приметто и Габриелла Барелли приобрели за весьма скромные деньги замок и прилегающие к нему земли. В древних помещениях, многие из которых генерал Балдаччио использовал для пыток непокорных вассалов и которые по сей день сохранили дыбы, колодки, железные орудия палачей, новые хозяева хранят теперь редкие вина, местные сыры, колбасы и окорока. Приметто удивительно добрый человек и старается подарить посетителям, а здесь бывают все прихожане обители «Мадонна дель Парто», свои чудные вина, на этикетках которых изображена «Фантазма» — символ осеннего привидения генерала Балдаччио, а также шаржированные портреты Берлускони, Шумахера и других друзей хозяина. Мы с трудом довезли до Москвы дары Приметто, а посещение в Сорчи его ресторана «без меню», где, как в деревенском доме, угощают по пословице «что есть в печи, всё на стол мечи», останется в памяти, словно некое неповторимое тосканское чудо.

В свободное от путешествий и дружеских застолий время читал я в Тоскане книги, взятые из Москвы. Новое издание труда давнего друга, известного археолога Валентина Янина «Я послал тебе берёсту» и последний том полного собрания сочинений учителя моего, Л. Н. Гумилёва, включающий воспоминания о нём, пришлись здесь совсем кстати, ибо были созвучны мыслям и умозаключениям, рождавшимся в Тоскане. Книгу Янина я очень люблю, а тут ещё прочитал в этом издании появившиеся строки, где учёный с мировым именем выражает от всей души идущий протест против незаконного разбазаривания трофейных ценностей распустившейся до неприличия компанией шоу-министра Швыдкого. Всю жизнь работающий в Великом Новгороде специалист напоминает государственному чиновнику, живущему по им же провозглашённому принципу «Русский фашизм страшнее немецкого», о том, что «хорошие фашисты» сотворили с древней Новгородской землёй и сколько памятников её истории и культуры уничтожили. А в мемуарном томе гумилёвских сочинений восхитил меня труд его соратника и единомышленника, президента Русского географического общества С. Б. Лаврова, составившего жизнеописание Льва Николаевича, необычайно полное, аргументированное, а главное, умело спроецированное на сегодняшний день и разоблачающее гнилую суть псевдодемократии, подаренной русскому народу горбачёвыми, ельциными, собчаками и их подельниками.

В Венеции мне доводилось бывать часто, но, как правило, только от утра и до вечера. Лишь однажды провёл я подряд несколько дней на её берегах, но то были рабочие дни, связанные с открытием художественной выставки «Русский символизм», наполненные вернисажной суетой и массой «героев демократии российской», смотрящих на меня как на заскорузлого патриота, случайно попавшего на Запад. Кстати, и их духовные отцы типа «отца перестройки», «Иуды из Ярославля» г-на Яковлева так же думали в годы тоталитаризма и просто меня на Запад не пущали. А сейчас, вернувшись в Милан из полюбившейся мне Тосканы, постучался я к университетскому другу Альберто Сандретти. Трудоголик Альберто многие десятилетия сотрудничал с советскими, а потом российскими промышленниками и чувствовал себя в любом уголке нашем не хуже, чем в Италии. Любящий и хорошо знающий изобразительное искусство, он собрал прекрасную коллекцию русской живописи и графики XX века и сейчас, передав её в дар музею небольшого городка Ровиретти, что неподалёку от Вероны, готовится к открытию постоянной экспозиции. В своё время Альберто помог мне издать большой альбом ранних работ первоклассного художника Анатолия Зверева, поучаствовал в выпуске альбома «Псково-Печёрский монастырь в фотографиях Михаила Семёнова», печатавшегося в «ИМКА-ПРЕСС». Недавно он попал в тяжёлую автокатастрофу, много времени провёл в клинике, но, слава Богу, продолжает сегодня жить и работать. Принимая участие как председатель Клуба коллекционеров СССР в венецианской выставке «Русский символизм», я уже останавливался в его замечательном доме на одном из венецианских каналов. Воспользовавшись добрым отношением Альберто, провёл я несколько сказочных дней в осенней Венеции, свободной от туристов, солнечной, продуваемой холодным ветром и необычайно красивой. Какое это счастье — вставать рано утром, неспешно заходить в многочисленные церкви, полные холстов Веронезе, Тинторетто, Тициана и Тьеполо, попивая ароматный кофе, бродить по почти пустой Венеции и наслаждаться каждым её уголком. А уж посещение музея Венецианской академии искусств, где я ни разу не был, так как он работает лишь до обеда, подарило мне щедрые часы любования великими венецианцами — Карпаччио, Беллини, Тицианом, Веронезе и Тинторетто. А если прибавить к этому небольшую по объёму, но столь значительную по содержанию выставку ещё одного венецианского гения — Джорджоне, открытую в залах академии, то пусть мне завидует белой завистью всякий, кому ещё предстоит получить такой роскошный подарок.

Большинство моих итальянских друзей живёт в Милане, ставшем штаб-квартирой итальянских моих «набегов». И, как в любом штабе, оговариваются здесь не одни маршруты путешествий. Соскучившись после долгих разлук, обсуждаем мы с приятелями события «в стране и за рубежом». В этот приезд друзья засыпали меня вопросами, зачем Солженицын ответил на грязную травлю мировой сионистской закулисы; зачем, так долго и стойко державшись, бросил кость оголодавшим хулителям типа Войновича, Марка Дейча, борзописцам из компании Егора Яковлева и прочим мелкотравчатым. «Наши единомышленники российских псевдодемократов тоже кинулись в газетах подливать свои помои в наспех поставленную парашу. Вот только Витторио Страда (кстати, человек из моего университетского окружения. — С. Я.), хорошо знающий Александра Исаевича, дал отпор не в меру зарвавшимся и питающимся протухшими отходами с кухни, где шеф-поварами гусинские, березовские и их слуги». Не берусь судить Солженицына, слишком он мудр и самодостаточен. Считаю лучшей отповедью мелкотравчатым острую и взвешенную рецензию прекрасного критика Игоря Золотусского, уничтожившую провокационную книжонку Войновича.

Визит Путина, случившийся в мой осенний приезд в Италию, запомнился не одной досадой от невозможности попасть в Уффици. Порадовала поддержка итальянским премьером Берлускони позиций президента России по чеченскому вопросу. И как же набросились на западного супермагната его сотоварищи по Евросоюзу и их американские кукловоды! А я, радуясь здравому подходу руководителя Италии к нашим проблемам, опять же сошлюсь на резкое выступление Игоря Золотусского в Ясной Поляне прошлой осенью перед западными коллегами. «Скажите, господа, вашим политическим лидерам и особенно лорду Джадду: не надо им совать нос в чеченские проблемы. Мы же не помогаем вам распутывать клубки в Ольстере, на Фолклендах, не советуем туркам, что делать с курдами, испанцам — с басками. Мы сами разберёмся. Тем более что у нас есть такие советчики по кавказскому вопросу, как князь Воронцов, генерал Ермолов и Лев Толстой».

Сильно изменились взгляды моих итальянских собеседников на многие международные проблемы. Ещё совсем недавно приветствовали они варварские бомбардировки Сербии американскими самолётами, а теперь в ужасе от албанцев, наводнивших города Италии. Выдуманными считали наши опасения о геноциде русского народа и о переходе экономических, политических и пропагандистских приоритетов в руки представителей отнюдь не титульной в России нации. А теперь сами спрашивают, куда подевались русские с руководящих постов, с экранов телевизоров, со страниц газет и из других средств культурной и политической информации. Приходится в ответ широко раскрывать глаза, запинаться и отвечать расхожими каламбурами типа: «Знал бы прикуп, жил бы в Сочи».

* * *

Переехав из Милана в Париж, уже на стоянке такси у Лионского вокзала увидел я многотысячные демонстрации с весьма странными для Франции плакатами: «Свободу компартии Греции!», «Свободу компартии Испании!». Движение по улицам застопорилось, в воздухе барражировали полицейские вертолёты, а на крыше университетского здания Сорбонны, из окна мансардного номера гостиницы, каждый день видел я хорошо вооружённых блюстителей порядка. Прохладной показалась мне европейская погода после золотой тосканской осени.

Грустные воспоминания вынес я в этот парижский приезд от русской эмиграции. Представители первой её волны, среди которых было так много интересных и чистых людей, стареют и постоянно уходят из жизни. На воскресной литургии в русской церкви на Рю Дарю, где, как всегда, прекрасно служат замечательные храмовые песнопения, я не встретил почти никого из знакомых.

Большое удовлетворение, как всегда, получил я от свидания с Татьяной Максимовой, вдовой незабвенного Владимира Емельяновича. Поразительно, как умеет она хранить заветы своего мужа, принципиального, до болезненности честного и справедливого борца за истинный правопорядок в обществе. При этом подкупает её мягкость, взвешенность суждений и чисто русская женственность.

С одним приятелем моим из числа последних волночек эмиграции, докатившихся из России до Парижа, мы, как правило, находим общее понимание многих сложных проблем сегодняшней жизни, политики и сходимся в оценке философских, исторических и культурных явлений. Но вот когда я рассказал ему, как Россия отметила 10-летие одной из самых чёрных страниц в своей истории — расстрел Белого дома и гибель сотен ни в чём не повинных людей, собеседник мой с горячей принципиальностью бросил: «Я по натуре державник. Они, дураки, разве не знали, что идут заведомо против необоримой государственной мощи? Сами виноваты в собственной гибели». Ну, прежде всего, судить умерших людей может только Бог. А вот сейчас, придя в себя от того приятельского напора, хочу задать я ему вопрос: «А те немногочисленные твои парижские друзья, вышедшие в 1968 году на Красную площадь в дни чешских событий, разве не знали о сверхмощи тогдашнего СССР?» Но вышли же. Да вот только прежние «палачи», как они называли руководство страны, не расстреляли же никого, дав большинству спокойно уехать в чужеземство. Равно как и Буковскому, Синявскому, Щаранскому, Галичу — и несть им числа. Я далеко не сторонник тех руководителей, зная, что они втихую продолжали разрушение России, начатое ленинско-троцкистскими сатрапами, и до конца забивали лишь таких непокорных русских, как Марченко; сделали инвалидом генерала Григоренко; морили в лагерях Владимира Осипова, одержимого борьбой за русскую идею; почти до самой перестройки не выпускали на волю хорошего писателя Леонида Бородина. Зато нынешний демократический властитель Ельцин вместе с такими опричниками, как Чубайс, Коржаков, Бакатин, Козырев, Яковлев, Бурбулис (противно даже имена перечислять), не постеснялись на виду у всего мира, борясь со своим врагом из бывших друзей Руцким и ему подобными, уничтожать с помощью подонков-снайперов и кумулятивных снарядов беззащитных юношей, девушек и детей. Вот и вспомни, друг мой, слова любимого вашего барда Галича: «Вы бы вышли на площадь?» А лучшим ответом на возражения считаю трагическое стихотворение великой русской поэтессы Татьяны Глушковой, если и не уничтоженной физически «демократическими» хозяевами, то забвению преданной с помощью изощрённого приёма — отказа в праве на свободу слова. Но не ждала она помощи от так называемых правозащитников, носящих собирательную фамилию «Ковалёв», а продолжала творить и служить своему народу.