Вольфганг Жежке Ожерелье

^{Иллюстрация Сергея ШЕХОВА}

Лодка потеряла управление, ее закружили воздушные потоки, и мне пришлось ухватиться за рейлинг обеими руками. В глазах потемнело. Под нами было почти восемь тысяч метров. Потом я увидел, как кормовой фонарь царапнул каменную стену. Мы прошли так близко, что казалось: еще мгновение — и врежемся.

— Стреляйте в воздух! — закричал капитан.

— Я безоружен!

Стена снова приблизилась. Вымпелы обвисли тяжелыми складками, нисходящий ветер тащил нас в бездну. Фонарь погас, и меня окружила кромешная тьма. Я все еще цеплялся за рейлинг.

— Сделайте что-нибудь! — кричал капитан.

— Что сделать?

— Врежьте кому-нибудь из этих парней! Может, они опомнятся!

Команда собралась на палубе. Их лица странно изменились. Первые поселенцы называли это Взглядом. Загадочный термин, но теперь я понял, что он означает. Мигательные перепонки поднялись, и я впервые увидел настоящие глаза картезиан — холодные и темные, как ониксы. Такие глаза бывают у хищных птиц — сосредоточенные и не выражающие никаких эмоций. Картезиане больше не были миролюбивыми и несколько самоуглубленными существами. Теперь передо мной стояли хищники, готовые к нападению.

Они помедлили еще секунду, а потом набросились на меня. Кто-то ударил в грудь так сильно, что дыхание пресеклось, и от страшной боли я потерял сознание.

* * *

— Не волнуйтесь, все в порядке, — женский голос раздавался где-то над ухом.

Я повернул голову, но никого не увидел. Вокруг по-прежнему было темно. Потом в темноте появились зеленые и красные огоньки, что-то зажужжало и загудело. Это было похоже на работу медицинских приборов. Я в безопасности… Но тут же мне послышались приглушенные звуки одиночных выстрелов и треск автоматов. Значит, времена Хаоса все же пришли. Я закрыл глаза.

— Не волнуйтесь, все в порядке, — повторила женщина. На самом деле голос исходил из медицинского компьютера в изголовье кровати. Обе руки были в гипсе; из левой ноздри торчала трубочка, через которую шел кислород. Я старался дышать осторожно и неглубоко: ребра тоже были повреждены, и каждый вдох отзывался приглушенной болью. Я чувствовал себя беспомощным, как младенец. Силы быстро оставили меня, и я уснул.

* * *

Когда я снова очнулся, был ясный день. Свет пробивался через молочно-белое стекло двери и сквозь жалюзи на окнах. Под потолком жужжал кондиционер, подавая в палату свежий и чистый воздух. Мне хотелось откинуть одеяло, но вся верхняя часть тела оказалась замотана в гипсовый кокон, и нельзя было двигаться.

По коридору прошелестели шаги, дверь отворилась.

— У вас посетители, — сообщила медсестра и, повернувшись, добавила: — Проходите, мадемуазель. Он здесь.

Это Анетта Галопен, наш прекрасный губернатор, собственной персоной. О ее должности свидетельствовал официальный жетон на голубой бурке[1]. За ней, дымя сигарой, вошел Анри Фербилон. Его светлые бакенбарды стояли торчком, как распушившаяся шерсть персидского кота. Зато усы были образцово расчесаны, их острые кончики слегка закручивались, что придавало лицу забавный вид. Когда он грустил, то напоминал моржа, когда был весел — жизнерадостного кабана.

Он вынул сигару изо рта и протянул мне руку со словами:

— Привет, дружище!

Медсестра попыталась отобрать у него источник вредного дыма, но он уклонился и запротестовал:

— Эй! Это настоящий Санчес! Вы представляете, сколько световых лет эта сигара преодолела, чтобы попасть сюда?

— Но здесь нельзя курить! — строго возразила медсестра и подвинула губернатору стул. — Пожалуйста, садитесь, мадемуазель.

Затем она подняла жалюзи, поправила подушку и, бросив на Фербилона неодобрительный взгляд, вышла из палаты. Толстяку пришлось самому придвигать себе стул. Он снял широкополую шляпу, повертел ее в руках, а затем осторожно положил на кровать у моих ног.

— Как поживаете, месье Паладьер? — спросила Анетта Галопен.

Ее низкий голос казался темным и бархатистым. Нога на ногу, ее узкая ступня в черной с серебром туфельке выскользнула из-под края платья. Я смотрел на нее, как зачарованный.

— Учитывая обстоятельства, совсем неплохо, — ответил я после паузы. — Надеюсь, что в вашем присутствии Анри не будет отпускать своих обычных шуток. И это спасет мои ребра от… ох!..

Оказалось, что слишком страстная речь также не идет мне на пользу.

Фербилон встал, затушил свою сигару о край умывальника и посмотрел на меня печально и укоризненно.

— К сожалению, у нас плохие новости, — сказала Анетта.

— Простите, — прошептал я. — Все пошло наперекосяк…

— Не все. — На лицо Фербилона уже вернулась его жизнерадостная улыбка. — Ты жив, это уже неплохо.

Анетта кивнула.

— И капитан тоже. Это самое важное.

Я не отрывал взгляда от ее лодыжки. И думал, как школьник: что если под буркой у нее нет одежды?

— Не волнуйтесь, все в порядке, — произнес компьютер.

— Вам больно? — встревожилась Анетта.

— Так, пустяки.

— Мы не будем долго мучить вас, мистер Паладьер. Я хочу задать два-три вопроса.

— Разве капитан Вильберфорт не доложил вам? Я только исполнял обязанности переводчика.

— Собственно говоря, именно поэтому мы хотим узнать вашу версию случившегося.

— А как состояние капитана?

— Он отделался сломанным носом, — сообщил Анри. — У этого парня точно девять жизней.

— Тебе смешно? — огрызнулся я. — Прекрасный корабль разбит. Хотя бы для приличия мог бы не балагурить.

Разумеется, Фербилону ничего не стоило оплатить починку корабля. Он был одним из самых богатых людей в городе. Первый среди торговцев солью на Мелком море. А еще он продавал протеиновые концентраты для Звездного флота — один из самых выгодных подрядов на Картезисе. Но Анри прижимист и наверняка собирался докурить огрызок сигары, который спрятал в карман пиджака.

— Флот возместит ущерб, — ответил Фербилон как ни в чем не бывало. — Капитан обещал. Так что на этот счет не беспокойся.

Я снова повернулся к Анетте:

— Я слышал выстрелы.

— Да, за городом неспокойно, — призналась она. — Положение для всех нас совершенно непривычное. Пришлось ввести режим безопасности. Я надеюсь, скоро все утрясется, но все же приказала аборигенам покинуть город и дала распоряжение запереть и охранять ворота. Мы послали корабли-разведчики к соляным копям для предотвращения воздушных налетов. Больше мы ничего не можем сделать, ведь так?

— Не знаю, мадемуазель.

Туфелька исчезла в складках голубой ткани, но на мою подушку легла ладонь — тоже узкая, с тонкими пальцами, длинными ухоженными ногтями и карамельно-смуглой кожей, на которой проступали еле заметные арабески татуировки. Поток воздуха из кондиционера донес до меня аромат духов, напоминавший о запахе сухих трав на холодном и туманном рассвете. Мои ноздри затрепетали. Я увидел, как за тонкой сеткой ткани, скрывавшей лицо Анетты, блеснули темные глаза.

— Вы ведь знаток истории Картезиса, месье Паладьер? — в ее голосе мне почудилась не то насмешка, не то вызов.

— Возможно, вы меня переоцениваете, — ответил я сухо.

Анетта отстранилась и сказала, на этот раз ровным, официальным тоном:

— Нам не хотелось бы сеять панику. Чем меньше людей об этом знают…

«О, ты думаешь, что я буду бить тревогу, любовь моя?» — вот что мне хотелось сказать. Но вместо этого я произнес:

— Лучше, если бы вы были откровенны со мной до конца, госпожа губернатор. Я понимаю, что наши жизни висят на волоске. Агрессивность аборигенов ошеломила меня так же, как и вас.

Ее рука соскользнула с подушки и переместилась на мое колено. И мое раздражение улеглось, едва зародившись.

— Вы правы, — согласилась Анетта. — Но эмиссары Флота стараются предотвратить войну.

— Вы пытались найти камни, пропавшие из Ожерелья?

— Это бессмысленная трата времени! — поспешно вклинился в разговор Анри. — Конечно, мы пытались. Даже назначили награду в миллион экви. Но если они попали к какому-нибудь коллекционеру, разве он расстанется с ними? Тело бессмертной богини, превращенное в бриллиант, которому восемьдесят, а то и все сто тысяч лет? Да ни за что в мире он их не вернет! Никогда! По крайней мере я бы не вернул…

— Месье Фербилон! — произнесла Анетта укоризненно.

Он воздел руки вверх.

— У меня нет этих камней, мадемуазель, и вы это знаете. Но если бы они были… Говорю честно, я бы отдал жизнь за то, чтобы они остались у меня. Не раздумывая. Такая добыча бесценна.

— Но я все равно не понимаю, почему монахи и пилигримы напали на вас, — продолжала госпожа губернатор. — Ведь, если я не ошибаюсь, Кешра тогда была еще жива.

— Да, но она уже умирала. Я был в трех шагах от нее, когда она выронила Ожерелье. Я почувствовал ее страх и отчаяние. Скорее всего, это и убило ее.

— Еще бы, Ожерелье давало ей силы и воплощало связь с предками. — Фербилон нахмурился. — Но это означает конец колонии.

— Как долго будут продолжаться беспорядки, месье Паладьер? — Анетта наконец-то задала главный вопрос.

Увы, ответа, который порадовал бы ее, у меня не было.

— Я не знаю. В последний раз Перемена случилась почти восемьсот лет назад. Тогда наша колония насчитывала всего полвека. Города не были защищены, и некоторые поселенцы поплатились за это жизнью. Но сведения о тех временах отрывочны и неполны. Кажется, смута длилась два года и закончилась Возрождением Богини.

— И что, всегда со смертью Кешры наступает хаос, а после ее Возрождения снова восстанавливается порядок?

— Да. Насколько я понимаю местные предания, речь в них идет о годах безумия и войн, сменяющихся столетиями мира и процветания. И это повторяется по кругу.

— Столетиями?

— Иногда пятьсот лет, иногда тысяча или две. Зависит от того, как долго проживет очередная Кешра. Но легенды картезиан почти не изучены. Строго говоря, лишь немногие из них записаны. Поэтому все мои предположения трудно подтвердить.

— Но мы знаем точное количество таких циклов?

— Да. Их было восемьдесят три.

— По числу камней в Ожерелье? — спросил Фербилон.

— Точно.

— Но если каждый цикл длится от пятисот до двух тысяч лет…

— То мы получаем культурную традицию продолжительностью, как минимум, в сто тысяч лет. Которую пара идиотов уничтожила за несколько часов. В угоду своей алчности.

Мы помолчали. Рука, окутанная голубым шелком, соскользнула с моего одеяла, и у меня засосало под ложечкой. Анетта волновала мои чувства — скорее всего, неумышленно и непроизвольно. В ее присутствии я испытывал величайший покой, и одновременно мурашки бежали по телу.

— В одной из ваших работ вы говорите, что у периодов хаоса бывали и благотворные последствия, — неуверенно произнесла она.

— Безусловно. Эти своего рода революции ломали отжившие политические структуры. Все общество приходило в движение, чтобы затем стабилизироваться в новых формах. Кроме того, тотальная вооруженная смута основательно перетряхивает генофонд популяции.

— Ну, может быть. Пока я вижу только смерть, кровь и насилие.

Она взглянула на Анри. Тот кивнул с печальным вздохом.

— Нам остается дожидаться известий из монастыря и надеяться, что найдут юную Кешру и Богиня возродится.

— Известия могут идти тридцать или сорок дней, — сказал Анри. — В это время года передвижение в горах затруднено снежными буранами и сходом лавин.

— Как только девочка будет найдена и доставлена в монастырь, это сразу снизит напряжение. А пока мы должны держать ворота закрытыми и соблюдать осторожность.

— Я думаю, мадемуазель, — сказал я, — что на этот раз наше положение серьезнее, чем кажется.

— Почему? — быстро спросил Анри.

— Новое рождение Богини может не произойти.

Анетта отпрянула, словно я ударил ее, но ничего не сказала. Я продолжал:

— Ожерелье неполно. Связь Кешры с предками нарушена.

— Вы уверены?

— Разумеется, нет, но…

Я сглотнул — во рту неожиданно пересохло.

— Что «но»?

— Монастырь показался мне очень ветхим.

— Неудивительно: ему же несколько тысяч лет!

— И эти несколько тысяч лет он был центром всего мира для аборигенов. Если он падет… тогда конец всему, мадемуазель.

— Проклятье! — вскричал Фербилон.

— Мы не должны так легко терять надежду, — сказала Анетта.

Я поймал ее руку. Кожа была гладкой и прохладной, а пожатие очень легким.

— Когда вам станет лучше, вы подробно расскажете о своем визите в монастырь, — продолжала она.

Я молча кивнул и выпустил ее ладонь.

— Адью, дружище! — попрощался Фербилон.

Когда дверь закрылась, на глазах у меня выступили слезы. Я не знал, почему я плачу. Было ли это волнение от прикосновения Анетты? Или я оплакивал наш мир? Или самого себя?

— Не волнуйтесь, все в порядке, — произнес компьютер.

* * *

Четыре педальера висели в клетках за бортом барки и, равномерно нажимая на педали, стабилизировали ее ход, пока она боролась со шквалистым ветром, бушующим в Лавинном Проходе. Воздух был ледяным. Я заправил отвороты перчаток повыше под манжеты куртки и затянул шарф у горловины капюшона. Казалось, мы дышим ледяными кристаллами. Пропеллер работал с перебоями. Балдахин, предназначенный для защиты от горного солнца, хлопал на ветру. Парусные канаты превратились в обледеневшие струны.

Старшина педальеров сидел в лодке на возвышении и время от времени регулировал поле суспензоров, удерживавшее лодку на уровне горной террасы, где стоял монастырь.

— Сколько это еще продлится? — нетерпеливо спрашивал представитель Флота и поглядывал на вершину горы Монт-Матин с явным страхом, словно каждую секунду ждал, что на нас обрушится лавина или камнепад.

Я пожал плечами:

— Понятия не имею.

Я видел, что он страшно мерзнет в своей форменной куртке и треуголке, но помочь ничем не мог — он сам не захотел облачиться в местную одежду, пожертвовав удобством ради протокола. От дыхания шел пар, изморось оседала на лицах.

— Так спросите у них! — приказал капитан, указывая на старшину.

Строго говоря, он не в праве отдавать мне распоряжения. Я гражданский специалист, переводчик, прикомандированный к миссии.

— Он сам не знает. Он ждет сигнала от монахов, чтобы причалить.

— Это тянется уже несколько часов!

Я сдвинул на глаза темные очки и посмотрел на монастырь. Отсюда здания казались смешными тыквами разного размера, сваленными на скальной полке. Черная, поднимающаяся ввысь стена, блестящая, словно покрытая глазурью, служила для них контрастным фоном.

— Послушайте, Паральер!

— Паладьер, сэр!

Он кивнул, вытер слезы с глаз, покрасневших от ветра, и указал на скальную стену:

— Нападавшие спустились в монастырь вот здесь?

— Нападавшие? Это не было обычным нападением.

Он махнул рукой, отметая мои возражения как несущественные, и, вытянув шею, осторожно посмотрел вниз, в Лавинный Проход — узкое ущелье между горами Монт-Матин и Монт-Арсин.

— Их барка двигалась против восходящего теплого потока. Хорошая работа.

— Можно и так сказать, сэр. Я вижу это по-другому. До рассвета монастырь закрыт для кораблей. Они спустились ночью, когда их никто не ждал, и растворили снотворное в цистерне с водой. Дальнейшее просто. Монастырь захватили за несколько минут.

— С военной точки зрения, идеальная операция. — Он самодовольно улыбнулся. — Вот увидите, это был кто-то из флотских.

— Они убили пятерых монахов, вошли в святилище Богини и похитили Ожерелье, — продолжил я.

Он снова отмахнулся.

— Я читал протоколы. Виновники, безусловно, должны предстать перед судом. Нужно создать прецедент. Мы не можем потерять Картезис. Он единственный обитаемый мир в этом рукаве Ориона. От ближайшей колонии его отделяют пятьдесят световых лет.

— Я знаю, сэр. Я лингвист, а не астроном, но помню эти факты со школьной скамьи.

Он кивнул.

— Эта база важна для Флота. Без нее нам не обойтись.

— И кроме того, здесь живут почти два миллиона человек, — сказал я задумчиво.

— Совершенно верно. Мы не сможем эвакуировать население.

Его слова звучали в ледяном воздухе похоронным звоном.

— Поэтому мы и летим в монастырь, чтобы вернуть Ожерелье.

Он хмыкнул скептически.

— О да! Проклятая штука дорого стоила Флоту. Придется отказаться от постройки одного корабля. Каким идиотам понадобилось ее красть? Ясно же, что культурные ценности такого масштаба спрятать невозможно: рано или поздно они всплывают.

— Культурные ценности? Нет, Ожерелье — это нечто большее. Камни в нем — тела восьмидесяти трех умерших Богинь. За ними традиция в сто тысяч лет.

— Ну да, я знаю. Но стараюсь не высказываться по религиозным вопросам. Они вне компетенции Флота. Это наша традиция. Может быть, не такая старая, но зато повсеместная.

Он замолчал и приник к кислородной маске. Мы были уже на двенадцати тысячах метров над уровнем моря, и давление составляло всего треть от нормального. Восход солнца мы встретили над Аркахоном. Город окутывал густой утренний туман, со стороны заливов Мелкого моря раздавались гудки и сирены кораблей. Старшина педальеров вел барку вертикально вверх по Лавинному Проходу. Когда мы поднялись над туманом, все залил солнечный свет. На лаковой синеве неба отчетливо вырисовывались Монт-Матин и Монт-Арсин — два самых высоких пика в Западной цепи гор, изогнувшейся вдоль берега Мелкого моря. Наши предки, любившие старинные названия, окрестили ее Хомутом. Горы казались двумя островами, поднявшимися из молочно-белого тумана. Некоторое время компанию нам составлял конвой из шести тяжелогруженых солевозов, но вскоре корабли один за другим нырнули в туман и пропали из вида.

Наш парус набрал влаги, и тысячи капель обрушились на палубу, когда старшина велел развернуть его. Мы двигались вдоль скальной стенки, пока старшина не поймал восходящее течение, вознесшее нас прямо к монастырю. Солнце перевалило за полдень. Без балдахина солнечные лучи давно ослепили бы нас. Казалось невероятным, что этот сверкающий шар — то же самое солнце, которое мы видели утром сквозь пелену тумана, в плотной влажной атмосфере предгорий.

Из белой мглы под нами показалось промысловое судно, тяжелое и неповоротливое, как грузовой самолет. Оно раскачивалось, переваливаясь с боку на бок, его суспензорные поля отливали синевой. Возможно, его повредили клешни гигантских ракообразных на Плоском море — поворотной точке Соляного Пути, по другую сторону от Хомута, и теперь оно спешило на починку в доки Бреста или Ля-Рошели. Вот суспензорное поле задело край ледника и выбило искры сверкающего льда. Маленькая лавина скатилась вниз, в Проход, с шорохом и звоном.

Я снова поправил шарф и перчатки и пожалел, что утром решил обойтись без завтрака. Тогда мысль о предстоящем подъеме отбила аппетит, но сейчас желудок тоскливо ныл.

Ветер постепенно стихал, и монастырь заметно приблизился. Даже отсюда он казался чудовищно древним. До нас долетал сладковатый запах гнили. Пилигримы толпились у ворот. Их путь сюда занимал тридцать дней. Они шли от Мелкого моря по узким горным тропам и снежным мостам, мимо ледяных рек и провалов, ведя за собой вьючных животных. На их дороге то и дело попадались каменные пирамидки, скрывавшие под собой кости тех, кому так и не суждено было добраться до цели. За тысячи лет их накопилось немало.

Толпа у ворот была неспокойна. Пилигримы ожидали здесь часами на холодном ветру, но благоговение перед святыней удерживало от проявлений недовольства. Внезапно ворота открылись, монахи в светлых одеждах вышли и встали в ряд на краю посадочной террасы. Это был знак, что мы можем наконец-то причалить.

Старшина соскочил со своего трона и подбежал к рейлингу. Его длинные черные волосы были скручены узлом на затылке — знак почитания Богини. Старшина что-то прокричал монахам (я не разобрал слов), а затем вернулся на свое место и принялся отдавать команды. Педальеры налегли на педали, и турбины загудели. Старшина постепенно снижал напряженность суспензорного поля, опуская корабль на террасу. Зелено-золотые вымпелы в последний раз взлетели в небо и поникли на флагштоках. Двое педальеров ослабили ремни, выпрыгнули из своих корзин и стали заводить корабль на посадочное поле. С тихим шорохом он коснулся земли, и суспензоры отключились.

Монахи оставались неподвижны, не проявляя ни любопытства, ни враждебности. Их лица — частью старые и изборожденные морщинами, частью совсем юные — были одинаково бесстрастны. Даже глаза, странно белесые, словно затянутые тонкой пленкой, не меняли выражения.

Мы осторожно спустились на террасу — на гладких камнях, отполированных за тысячи лет босыми ногами пилигримов, было легко поскользнуться. Педальеры и старшина пали ниц, коснулись камней лбами. Капитан нес тяжелый стальной чемодан-сейф. Он не стал включать суспензоры, словно вес чемодана символизировал груз вины, которую он брал на себя. Однако я сомневался, что этот символ будет понятен монахам. Один из послушников с бесстрастным лицом рассыпал у нас под ногами цветы. Я удивился: откуда они взялись здесь, в пяти тысячах метрах над границей вечных снегов? Их не могли принести пилигримы — цветы выглядели совсем свежими, только что сорванными. Возможно, их доставили на корабле. Капитан улыбался, полагая, что этот жест почтения адресован ему и Флоту. На самом деле монахи приветствовали возвращение тела Богини.

Мы стали подниматься по высоким вырубленным в скале ступеням к воротам монастыря. За оградой грелись на солнце вьючные животные. На их боках можно было разглядеть зеленые пятна лишайников. Пилигримы-женщины очищали их с помощью жестких маслянистых листьев, которые они несли сюда от подножия горы. По мере движения их смуглых обнаженных рук шерсть быстро приобретала естественный красно-коричневый цвет. Животные время от времени издавали протяжные гортанные крики — невозможно было понять, нравится ли им процедура. Мужчины, собравшись у небольших костерков, ели и пили, распевали религиозные гимны, такие же гортанные и протяжные, используя в качестве резонатора всю верхнюю половину тела и ритмично ударяя кулаками по груди и животу. Такие звуки даже в разреженном горном воздухе разносились на многие километры.

В монастыре запах гнили стал еще сильнее. Мне пришлось пару раз приложиться к кислородной маске. Мы вошли в большой зал со стенами из молочно-белого фосфоресцирующего минерала. Монах жестом предложил нам занять места на низких деревянных скамьях.

Сладкий чай, которым нас угостили, пах горными цветами и перебивал зловоние. Воздух здесь был плотнее, чем снаружи. Возможно, монахи пользовались силовыми полями, чтобы создать более комфортные условия для постоянных обитателей монастыря. И все же я не мог отделаться от странной фантазии, что мы оказались в кишечнике какого-то огромного существа, которое без труда измельчит нас и переварит. Казалось, что по сверкающим стенам время от времени пробегает дрожь — так зверь передергивается, если его кусают насекомые. Когда тихий молитвенный шепот на мгновение смолк, мы услышали чье-то тяжелое дыхание за занавесями.

Принесли еду в деревянных чашках, похожих на крышки черепов. К сушеному мясу, напоминавшему с виду кусочки коры, а на вкус — орехи в меду, подавался соус — белый, соленый и с горьковатым послевкусием. Я узнал его сразу: это было легендарное Монастырское Молоко — секретная смесь, которую монахи разливали для пилигримов в маленькие фляжки. Его использовали как лекарство от всех болезней и универсальный стимулятор. Когда-то приготовлением Монастырского Молока занимались тысячи монахов, но сейчас во всем монастыре жили не больше сотни человек.

Некоторые полагали, что Молоко содержит наркотические вещества, которые умиротворяют картезиан и способствуют стабильности общества, но исследования фармакологов это не подтвердили.

Я взглянул на капитана. Он ел с отменным аппетитом и не раздумывал над тайнами Картезиса. После того как чаши опустели, пришло время аудиенции у Кешры. В нос нам снова ударил гнилостный запах, и мне опять пришлось воспользоваться кислородной маской.

Тут в зале зазвенели цимбалы и загудели рога. Занавеси раздвинулись. Монахи провели нас в следующее помещение: высокий зал, святая святых храма. Там, на некоем подобии кафедры католических соборов полулежало странное создание — такого я до сих пор не видел даже в ночных кошмарах. Темная до черноты кожа, длинные руки, облик, совершенно отличающийся как от людей, так и от аборигенов. Казалось, кожу картезианки натянули на чужой скелет, принадлежащий гораздо более крупному существу. Некоторые полагали, что Кешра — потомок расы инопланетян, посетивших Картезис в незапамятные времена. Но я знал, что при рождении она была обычным ребенком — дочерью бедных родителей с побережья Мелкого моря близ Сент-Назара. Там ее нашли монахи и забрали в монастырь, где она и превратилась в то, что мы видели сейчас — Возрожденную Богиню.

Кешра взглянула на меня так, словно слышала мои мысли. Это не был непроницаемо-спокойный и равнодушный взгляд картезианина. Ее глаза были оком чуждого существа, но в них отражалось такое понятное людям выражение боли и страдания.

Капитан снял свою треуголку и, приложив ее к груди, поклонился. Затем он поднял чемодан-сейф на высокий столик, стоящий перед кафедрой, и открыл его. Ожерелье сверкнуло синевой в огнях масляных ламп.

— От имени людей нашего мира и от имени Флота я умоляю Ваше Святейшество простить нам этот ужасный кощунственный проступок. Я знаю, что он чудовищный, но мы приложили все усилия, чтобы вернуть вам похищенное Ожерелье.

Я перевел его слова. Монахи зашептались.

Богиня наклонилась, протянула со своего ложа длинную многосуставчатую руку, взяла Ожерелье, покатала камни между скрюченными, похожими на клешни краба пальцами, попробовала их языком, понюхала… и уронила Ожерелье на пол так, словно оно ничего не стоило.

Голоса монахов стали громче, в них звучала тревога. Послушники забегали, отчаянно жестикулируя. Я разобрал слово, которое можно было перевести как «несвятое». Что оно означало? Возможно, ювелиры допустили ошибку, соединяя камни между собой? Или повредили камни? В таком случае это могло иметь фатальные последствия. Не только для людей в Аркахоне, но и для всей планеты.

Я посмотрел на капитана. Он шагнул назад, побледнел, на лбу выступили капли пота. Похоже, такая реакция на его дар оказалась для него неожиданностью.

Богиня откинулась назад и закрыла лицо руками. Монахи теперь говорили гневно, почти кричали. Сам воздух сгустился в зале.

— Что происходит? — шепотом спросил капитан. — О чем они спорят? Ну, не молчите, говорите же!

— Камни… — прошептал я в ответ. — Кажется, они чем-то недовольны.

— Но этого не может быть! Мы использовали самые современные методы и были предельно точны!

Монахи с гневными возгласами окружили нас и вытеснили из зала, а затем и из помещения монастыря.

Старшина педальеров был определенно потрясен, увидев, что аудиенция закончилась так быстро. Его команда заворчала, но, повинуясь приказу, полезла в корзины. Монахи и присоединившиеся к ним пилигримы буквально вытолкали нас на посадочную террасу. Я ощущал на своей спине удары кулаков — не сильные, но не оставляющие сомнений в том, что нас здесь не желают больше видеть. Женщины-пилигримы истошно кричали. Обычное равнодушие покинуло картезиан. Его место заняли страх и гнев.

— Пора убираться отсюда! — крикнул я капитану, не решаясь перевести проклятия и угрозы, которые летели нам вслед.

— А то я сам не знаю! — сердито ответил он.

Это было бесславное отступление. Последние метры мы бежали. Я старался следовать за капитаном, а удары так и сыпались нам на спины.

— Взлетаем! — крикнул я старшине.

Он обрубил канаты и включил суспензорное поле, мгновенно поднявшее корабль над площадкой.

— Неблагодарные свиньи! — Капитан, красный от гнева, со злостью сплюнул вниз. — Дикие варвары! Носятся со своей ряженой богиней!

— Это древняя культура и древняя религия, сэр. Она старше любой из человеческих традиций. Картезиане поклонялись Кешре, еще когда на Земле жили неандертальцы.

— Я знаю, знаю.

— Видимо, вы в чем-то ошиблись с этим Ожерельем.

Он раздраженно махнул рукой.

— Ну да, мы заменили четыре камня. Что еще мы могли сделать? Я оторопел:

— Это не просто камни! Это тела умерших богинь, трансформированные в бриллианты. Они связывают живую Богиню со всеми ее предками, включая изначальную Кешру.

— Вы верите в эту чушь, Паладьер?

— Дело не в том, во что я верю. Главное — во что верят туземцы.

— Бриллиант — это бриллиант. Углеродная решетка. Невозможно закодировать в ней информацию о живом организме.

— Тем не менее Богиня и ее служители распознали подделку.

Он сердито мотнул головой.

— Знаете, сколько денег, времени и сил потратил Флот, чтобы восстановить эту дурацкую побрякушку?

— Ваша ложь, сэр, может стоить Флоту всего Картезиса. И не только Флоту, но и колонистам.

Солнце опускалось за горизонт, и в Лавинном Проходе быстро сгущались сумерки. Вершины Монт-Мартин и Монт-Арсин окрасились алым светом, словно два окровавленных бычьих рога. На юго-востоке показались первые звезды.

Порыв ветра отнес нас в сторону от террасы. Монахи и пилигримы все еще неистовствовали. Некоторые бросали в корабль камни, и те падали на палубу с громким стуком.

— Выше! — закричал старшина, поднимая руки вверх.

Ледяной ветер закрутил нас и ударил вскользь о гранитный козырек. Вниз посыпались камни. Педальеры работали изо всех сил, чтобы стабилизировать корабль. В небе над нами появились звезды, очертания монастыря ушли в тень. Тьма стремительно захватывала Лавинный Проход. Капитан приказал зажечь фонари на корме и на носу корабля, а также на всех мачтах.

Из монастыря вдруг долетел горестный многоголосый вой. Педальеры замерли. Старшина поднял голову, прислушиваясь.

— Что это, черт возьми? — спросил капитан.

Я пожал плечами:

— Не знаю.

Голоса становились все громче, отражаясь от стен Прохода, они эхом вторили сами себе. Внезапно я вспомнил.

— В мемуарах первых колонистов было описано… Это Плач Монастыря… Он извещает о смерти…

— О чьей смерти? Вы хотите сказать, что это старое чучело… Что случилось?

— Боюсь, что Кешра не пережила этот день.

Капитан хмыкнул.

— Ну, она с самого начала выглядела скорее мертвой, чем живой. Но это не повод для наших возчиков бросать свою работу. Скажите старшине, чтобы он заставил их взяться за дело, иначе мы вот-вот перевернемся.

— Их Богиня умерла, и они скорбят…

— Мы тоже умрем, если они не будут шевелить ногами!

Старшина, приподнявшись на своем сиденье, распустил узел на затылке. Длинные черные пряди волос упали ему на грудь.

— Сделайте же что-нибудь! — кричал капитан. — Приведите их в чувство!

Краем глаза я заметил, что педальеры выбрались из своих гнезд и карабкаются на борт корабля. Обычные картезиане — они были не выше метра ростом, но двигались очень проворно. То, что сейчас любое неосторожное движение могло перевернуть корабль, их не волновало. Они обезумели от горя.

— Стреляйте в воздух! — закричал капитан.

— Я безоружен! — ответил я.

— Сделайте же что-нибудь! — кричал капитан.

— Что сделать?

— Врежьте кому-нибудь из этих парней! Может, они опомнятся?

Команда собралась на палубе. Их лица странно изменились. Первые поселенцы называли это Взглядом. Загадочный термин, но теперь я наконец понял, что он означает. Мигательные перепонки поднялись, и я впервые увидел настоящие глаза картезиан — холодные и темные, как ониксы. Такие глаза бывают у хищных птиц — сосредоточенные и не выражающие никаких эмоций. Картезиане больше не были миролюбивыми и самоуглубленными существами. Теперь передо мной стояли хищники, готовые к нападению.

Они помедлили еще секунду, а потом набросились на меня. Кто-то ударил меня в грудь так сильно, что дыхание пресеклось, и от страшной боли я потерял сознание.

* * *

— Вы не должны упрекать себя, месье Паладьер. — Она взяла с низкого резного столика тонкую до прозрачности фарфоровую чашку и одним глотком допила шоколад. — О, он совсем остыл. Я сейчас сварю еще… Так вот, — продолжала она, — капитан Вильберфорт заверил меня, что вы сражались, как берсерк. Что вы набросились на картезиан с голыми руками и прикрывали ему спину, пока он управлял кораблем во время спуска в долину. Он говорит, что до сих пор командовал лишь космическими крейсерами, но общие принципы оказались применимы и в этом случае.

— Я смутно помню, что у нас была жесткая посадка, — выговорил я, весь красный от смущения.

— Да, корабль превратился в развалины, но все, кто был на нем, уцелели.

— И картезиане?

— Да, все обошлось.

Она понесла чашки на кухню. Я взглянул на висевший на стене портрет Александра Галопена, и сенсоры тут же отреагировали: портрет вперил в меня суровый испытующий взгляд и поднял руку в приветствии. Старик Галопен построил на орбите первую солнечную станцию, которая обеспечивала энергией корабли, ходившие по Соляному Пути. Он сделал много хорошего для Аркахона и других городов на побережье Мелкого моря, а для его дочери все это стало основой политического капитала.

Память о нем хранил не только портрет в золотой раме. Стены в гостиной были по его вкусу обшиты деревянными панелями; он украсил их алыми и синими панцирями омаров из Плоского моря; ему принадлежали резная мебель и низкие шкафы вдоль стен; он выбрал для пола перламутровые плитки, оплетенные золотой сеткой.

Был поздний вечер. Я видел, как сетка на окнах вздрагивает под ударами летящих на свет насекомых.

Анетта вернулась, неся чашки с новой порцией горячего шоколада. Я тайком любовался ее грациозными движениями. Сегодня она надела белую бурку из тонкого шелка, мягко обрисовывавшую контуры ее стройного тела.

— Я прочла вашу книгу и многое из нее узнала, — произнесла Анетта, садясь рядом со мной. — Я очень вам благодарна.

— А я благодарен вам за этот вечер, мадемуазель. Ваше приглашение — большая честь для меня.

Я отхлебнул шоколад. Он избавлял меня от кашля, и это было очень хорошо, так как грудь все еще болела.

— Вы писали, что первая Кешра прибыла в этот мир и основала монастырь.

— Так говорят легенды. Она принесла его в своих ладонях и поместила в горах, выбрав их своим жилищем. Когда она начала собирать последователей, монастырь обеспечивал всех едой и кровом.

— Но откуда она пришла?

— Этого никто не знает.

— И она принесла картезианам мир.

— Да, после столетий кровавых войн. Кешре удалось справиться с их природной агрессивностью. Узнай мы, как именно, и проблема, перед которой мы сейчас стоим, была бы решена.

— И она возрождается, каждый раз воплощаясь в теле девочки-картезианки?

— Именно так.

— А это Ожерелье… оно состоит из тел умерших воплощений Кешры, ведь так?

— Да, хотя нам трудно в это поверить. Монахи делают что-то с ее останками — и получается новый бриллиант в Ожерелье. Восемьдесят три воплощения Богини, оправленные в серебро. Эта цепь обеспечивает каждой новой Богине контакт с ее праматерью.

— Цепь длиной в сто тысяч лет?

Я улыбнулся.

— Можно сказать и так.

— И мы разорвали ее?

— Боюсь, что да.

— Как бы я хотела, чтобы вы были не правы! Потому что положение становится безвыходным. Мы больше не сможем оставаться здесь, но не способны и эвакуироваться. Орбитальные комплексы слишком малы, чтобы принять всех. Возвращение на Землю невозможно — у Флота просто не хватит кораблей, чтобы перевезти всех. Да и доберись мы до Земли, что мы будем там делать? Однако мне доложили, что в некоторых городах составляют секретные списки людей, которые якобы получат приоритетное право на эвакуацию.

— Немыслимо.

— Наоборот, месье Паладьер. По-моему, это очень по-человечески.

— Покинуть планету? Такое могло прийти в голову только безумцу.

— Да, но какова альтернатива? Новые переговоры с картезианами?

Старик Галопен посматривал на нас с портрета. В поджатых уголках его губ я прочел упрек.

— Там сейчас не с кем договариваться. Планета провалилась в анархию и хаос. Больше нет полноценных правителей. Только предводители банд, которые не загадывают дальше завтрашнего дня и озабочены лишь выживанием. Картезиане больны, они мечутся в лихорадке и не могут мыслить здраво.

— Позавчера к воротам города пришли несколько картезиан. Среди них монахи. Они были настроены миролюбиво и просили пропитания. Оказывается, пищу в монастырь больше не доставляют. Пилигримы не поднимаются в горы. Вонь от мертвого тела становится сильнее с каждым днем. В монастыре остались только несколько наиболее верующих. Они наблюдают за трансформацией тела Богини, чтобы затем спуститься с бриллиантом в долину и отправиться на поиски.

— А Ожерелье до сих пор в монастыре?

— Об этом нужно спросить двух молодых людей из Сент-Назара. Вчера они поднялись в монастырь на воздушном корабле. Терраса опустела. Повсюду пахнет гнилью. Пленка водорослей частично покрывает карниз, но основная масса, по-видимому, сосредоточилась над телом. Запах ощущается, начиная примерно с четырех тысяч метров высоты. Никаких следов Ожерелья они не нашли.

— Я верю. Уже когда мы были там, мне казалось, что монастырь доживает последние дни.

Анетта подалась вперед в своем кресле:

— Иногда мне кажется, что тление охватило всю планету. Как будто мы все вдохнули какой-то яд, растворенный в воздухе, подобно жителям древнего итальянского города — его задушил своими испарениями вулкан. — Она положила руку на грудь. — Когда я думаю об этом, мне и правда становится тяжело дышать. Это был прекрасный мир, настоящий рай.

— Да, команда «Декарта», которая первой приземлилась здесь, тоже считала, что нашла рай. Вспомните «Сонеты Сокола», где воспето Мелкое море — оазис среди бескрайнего соленого океана.

— Рай, который держала в своих руках Кешра. А теперь эти руки разжались.

— Мадемуазель Галопен, знаете, что пугает меня? Это безумие распространится и на людей. Там, на корабле, мне казалось, что я потерял сознание после первого же удара. Но капитан рассказывает, что я еще долго дрался. Как будто кто-то вселился в мое тело.

Она мягко положила руку на мою и сказала:

— Об этом я ничуть не беспокоюсь. Люди не отличались миролюбием и при жизни Кешры.

Я поймал ее ладонь и поднес к губам. За сеткой сверкнули темные глаза. Внезапно я различил в татуировке на запястье нечто знакомое. Казалось, на нежной коже проступает контур созвездий.

— Странно… — сказал я. — Я вижу звезды… Внутренний рукав Туманности Ориона.

— Когда я училась в Нанте, там был художник, который специализировался на подобных рисунках. Вам нравится?

— Чудесно. Но у вас была какая-то особая причина для такого выбора? — Я все еще удерживал ее руку; впрочем, она и не пыталась отнять ее.

— Да, моя мать была офицером Флота. После развода с отцом она вернулась на службу. Когда она отправлялась в полет, я рассказала ей о своем замысле. «Так я всегда буду знать, где ты. И не только знать, но и чувствовать».

— И это сработало?

— Да. — Она поддернула рукав блузки вверх и ткнула пальцем в звезду Александра. — Сейчас она вот здесь. И направляется на Цигаль — это ближе к локтю. Когда корабль достигнет цели, я уже стану старше, чем она.

Я закрыл глаза, вдохнул аромат травы в дождливый вечер и поцеловал ее запястье. Кожа была нежной и прохладной. Потом я поднял глаза на портрет Александра Галопена. Клянусь, он улыбался!

* * *

— Ходят слухи, Паладьер, что вы влюблены в губернаторшу.

— Они не лживы, господин капитан.

— Поздравляю! Она действительно так красива, как все предполагают?

— Не знаю. Я еще не видел ее без покрывала.

— Что ж, надеюсь, вас ждет приятная неожиданность.

— Неожиданность?

— Ну…

— Я не до конца понял вашу мысль. Я люблю мадемуазель Галопен…

Капитан улыбнулся:

— Вы забавный народ. Покупаете…

— Простите! Я снова не понимаю.

— Ну… берете… принимаете… кота в мешке.

— Кота в мешке? Если не ошибаюсь, кот — это какой-то зверь? Он имеет отношение к браку, сэр?

Он махнул рукой:

— Это просто пословица. Давайте сменим тему. Мне ни в коем случае не хотелось вас задеть.

Ну что ж, он избавил меня от необходимости расквасить ему нос.

— Просто удивительно, как стремление спрятаться от укусов насекомых превращается в добродетель, — продолжал он. — В любом случае, когда дело доходит до раздевания, неожиданности неизбежны.

Это был день его отлета. Мы уже распили на прощание круговую чашу, и когда официальная часть церемонии подошла к концу, Анри, размахивая бокалом шампанского, предложил прогуляться до маяка на конце мола. Однако сам не составил нам компанию, так как уже с трудом держался на ногах. Поэтому мы вдвоем с капитаном вышли на Рыночную площадь, окруженную серебристыми тополями, и пошли по направлению к побережью.

На капитане была широкополая шляпа-накомарник с сеткой, спускающейся на лицо и плечи. Внизу шумело море, облизывая камни мола. Легкий бриз ласкал кожу.

— Когда же вы предполагаете приступить к исследованию вашей галактики?

— Простите?

— Я не слепой и могу узнать звездную карту с первого взгляда. Я имею в виду ту, что вытатуирована на теле вашей возлюбленной. Рукав Ориона на запястье — а что выше? Целая Вселенная. Право, вам можно позавидовать.

— Мне кажется, вы предлагали сменить тему.

Он поднял руки, как будто сдавался.

— О, конечно. Понимаю. Знаете, вы должны при случае рассказать мне больше об этом мире. Фербилон говорит, что вы эксперт по культуре картезиан. А вы мне сказали, когда мы поднимались к этому вонючему монастырю, что цивилизация на Картезисе — дар небес в буквальном смысле слова.

— Это правда. Как утверждают геологи, примерно сто пятьдесят миллионов лет назад эта планета столкнулась с крупным астероидом.

— Да, я видел кратер с орбиты. Выглядит, как огромная огнестрельная рана.

— По всей видимости, удар был такой силы, что астероид пробил кору насквозь и внедрился в мантию, вплоть до ядра. В результате на противоположной стороне планеты вырос огромный вулкан. Вырывавшиеся из него газы создали атмосферу Картезиса. Кальдера вулкана, его разрушенное жерло — это Мелкое море. А горная цепь, где мы были, — край кратера. Вулканические процессы привели к тому, что вся планета оказалась покрыта водой, в которой под жаркими лучами здешней звезды процветала жизнь: черви, медузы, трилобиты, моллюски…

— Протеин для Флота.

— Совершенно верно. Дальнейшая эволюция шла на шельфе Мелкого моря под защитой горной цепи.

— Ее тоже легко различить с орбиты.

— И идентифицировать как идеальное убежище для зарождения жизни. Потому-то команда «Декрата» и высадилась здесь. Сперва эту горную цепь назвали Хомутом. Знаете, раньше была такая штука, в которую запрягали лошадь. И когда они исследовали химический состав горных пород, то нашли настоящий клад: платину, золото, серебро, титан, редкоземельные металлы.

— У вас богатый мир, Паладьер.

— Сейчас мы можем его потерять.

Капитан покачал головой:

— Этого не должно случиться.

У маяка с криками носились стаи птиц-ныряльщиков. Они набирали высоту и камнем падали в воду — охотились на рыбу.

— Те офицеры Флота, что совершили преступление…

— Будут наказаны, — быстро сказал капитан.

— Не сомневаюсь. И вам не надо больше об этом думать — очень скоро нас будут разделять бездны времени и пространства.

Он кивнул.

— Мы пробудем на орбите Картезиса около двух недель, нам нужно загрузить еще двести тонн протеина. Потом мы уйдем к Соколиному Глазу в рукав Стрельца.

Мы остановились на конце мола и взглянули на город. Горели огни на башнях и портовых кранах, светилась россыпью фонарей набережная, купола и шпили мерцали в легкой дымке, как жемчужины.

— Я слышал, на краю рукава Стрельца уже есть колонии.

— О нет! С чего вы взяли? Корабли-разведчики прошли только половину пути. Но когда мы доберемся туда, колониям уже будет около десяти тысяч лет.

Он хлопнул себя по лбу, убивая назойливое насекомое, которое пыталось пробиться через накомарник.

— Я только сейчас понял: ведь здесь пройдет ровно столько же времени, — произнес я изумленно.

— Да. Совершенно верно.

— А вы состаритесь всего на пару лет.

— На самом деле года на четыре или пять… я так думаю.

— Тогда вас вовсе не должна тревожить судьба этого мира и его обитателей…

— Хм…

Я вспомнил, как Анетта говорила о матери: «У меня всегда было чувство, что она и ее люди из Флота просто сбегают от нас сквозь время и пространство и теряются в будущем».

Капитан пожал плечами:

— Мой дорогой Паладьер, к сожалению, мы не можем изменить законы Вселенной.

Он пошел назад, но вдруг резко остановился. Несколько картезиан, мужчин и женщин, шли по пляжу наперерез нам.

— Может, пойдем побыстрее?

— Как вам будет угодно.

Мы ускорили шаги. Картезиане выбрались на мол и пошли следом. Капитан тревожно оглянулся.

— Не вижу у них оружия.

Они легко обогнали нас и проскользнули вперед, удостоив лишь рассеянными взглядами. Казалось, их голубоватые, подернутые мутной пленкой глаза видят сны, а не явь. Они снова вернулись в свой мир, куда людям не было доступа.

Капитан растерянно смотрел им вслед.

— Что это значит? — спросил он. — Что случилось?

Я улыбнулся:

— Случилось чудо. Но мне кажется, это не должно вас волновать.

— Но я заинтригован!

— Я сам узнал об этом только утром. В рыбацкой деревушке в устье Рамбона монахи нашли девочку, в которой признали Возрожденную Богиню. У нее была игрушка, с которой малютка не расставалась ни днем, ни ночью. Никто не знал, где она ее отыскала. Она выглядит как маленький зеленый камень. И этот камень дышит.

— Еще один подарок небес?

— Да, и я полагаю, из тех же рук.

Капитан вздохнул, и мы продолжили путь в молчании. Наконец он снова заговорил:

— Передавайте привет своей будущей жене, Паладьер. И желаю вам удачи во всех ваших исследованиях.

— Спасибо, сэр, — ответил я. — И вам удачи. Передавайте привет будущему.

Перевела с немецкого Елена ПЕРВУШИНА

Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚

Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением

ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОК