Владимир Голубев КЛАДБИЩЕ

Я знал, что эта железка когда-нибудь сломается. Меня еще в прошлый раз предупредили в автосервисе, куда мимоходом заскочил починить перегоревшую фару. И предложили ремонт. Но было, как всегда, некогда, да и денег с собой, слава богу, не было. Так что «мой совесть есть чистый».

Правда, неприятный скрежет временами, особенно при левом повороте, раздающийся под капотом, меня беспокоил. Но это началось всего лишь позавчера, а «Нива», как мне казалось, штука крепкая. К тому же я мотаюсь, в основном, по городу и недалеким окрестным предприятиям. Сервисов много, в случае чего — не пропаду. Притащат. О возможной аварии как-то не думал. Ведь в аварии попадает всегда кто-то другой. Когда мне позвонил Кудрявцев и предложил уик-энд на природе, я с ходу согласился, забыв о неисправности.

Нет, в самом деле — я инженер-эколог. Занимаюсь промышленными отходами. Делаю замеры выбросов в воду и воздух. На предмет соответствия нормам. И оформляю экологические паспорта предприятий. Скучно? Что делать, такова работа.

Конечно, лягушкам и рыбам по барабану — оформлена ли документально та гадость, что льется к ним в пруд, но мы-то должны знать, «чево и скока». Мелких производств теперь много, моя контора частная, так что я сам себе и КЗоТ, и профсоюз, и работодатель. То есть в будни мотаюсь по заводам, собираю заказы, делаю замеры, а по выходным сижу за компом. Рынок, будь он неладен. Надо шевелиться!

И вот, защищаешь ее, природу-матушку, в поте лица, а побывать на ней редко удается.

Однако хочется в лес: гордо расправить хилую грудь, выпрямить давно не знавшую загара колесную спину, вдохнуть прокуренными легкими сосновый воздух — и почувствовать себя спасителем этого зеленого рая.

В последнее время я порядком устал; предложение Кудрявцева пришлось как нельзя кстати. В эти выходные намечалась «дырка» в бесконечной череде моих дел. И в пятницу, поработав без обеда, я мчал по трассе в направлении Телецкой охотобазы. Об амуниции не волновался: в машине всегда лежит камуфляжка, кроссовки, резиновые сапоги, толстые перчатки и противогаз.

Вы не знаете, как берутся пробы промвыбросов? Вот и хорошо. И не надо вам этого знать.

Эх, забыть обо всем до понедельника! Класс! Ветер врывается в открытую форточку. Мелькают поля, мосты, деревни. Красотища! Когда-нибудь выйду на пенсию, куплю себе домик подальше от города, поближе к тишине и сосновому воздуху. Буду сидеть попёрдывать, да в тихом пруду рыбочку полавливать. Если раньше не загнусь от работы и курева.

Так-так, где-то здесь надо съезжать на лесную дорогу. Я вообще-то на базе был, только давно и не сам за рулем. Маршрут помню приблизительно. Но, кажется, поворот здесь. Поехали. Под капотом заскрипело. Ну-ну, милая, не подведи, потерпи! Обещаю: как вернемся, сразу в сервис. Не заезжая домой. Даю страшную клятву. Ладно?

Отстегнул надоевший ремень.

Здесь почва песчаная. Обычное дело для сосновых лесов. Машина плохо идет по песку. Пришлось врубить передний мост. Старенькая «Нива», надсадно подвывая, карабкалась по плохой дороге. Температура воды пошла вверх. А как вы хотели? Все на первой да на второй.

Лесная дорога — не трасса. Машина подпрыгивала на сосновых корнях, толстыми анакондами плывущих в песчаной реке. Только успевай баранку крутить. Так и прорулил километров двадцать. Руки уже ныли. Внезапно раздался хруст, машину резко потянуло влево, она перепрыгнула песчаный бруствер и слегка «поцеловала» бампером здоровенную сосну. Мотор заглох.

Вылез, посмотрел. Левое переднее колесо неестественно вывернулось. Все. Приехали.

Почесал «репу». Что толку материть-костерить? Сам виноват. Понадеялся на авось. Время — шесть вечера, кругом лес, надо что-то делать. Да ладно, на дворе две тыщи седьмой! Достаю мобилу и… тупо читаю: ПОИСК СЕТИ.

Ну, попал. Меня больше волновало не собственное положение, я на крайняк и в машине переночую, а то, что Стрижова теперь с ума сойдет, я же ей ничего не сказал. Привык, что позвонить всегда успею. Стриж теперь всех на уши поставит.

По моим прикидкам, до базы осталось километров пять. А до трассы — двадцать. На базе точно телефон есть, я сам звонил в прошлый раз. И даже если он не работает, у Кудрявцева в машине спутниковый аппарат имеется. Кудрявцев даже в сортир без связи не ходит: работа такая.

Я надел камуфляжку, кроссовки, сунул в рюкзак сапоги и старую куртку, бросил на заднее сидение цивильную одёжку, включил сигнализацию. Кто тут ее услышит?

Дойду часа за полтора, не вопрос. Заодно и прогуляюсь.

Шел не спеша, озираясь на красоту, собирая глазами грибы, бросая в рот сладкие черные ягодки ежевики, вдыхая бесподобной чистоты воздух. Нюх на загрязнение у меня профессиональный: бывает, уже за пару верст от завода чую, «чево» там у них в выбросах и «скока» мне за правильный расчет обломится. «Да вы не сомневайтесь, господин директор, у меня о-о-чень большой в этом деле опыт. Очень. Так что все будет чики-чики. А вот и мой сертификат. Все абсолютно законно. И не слишком дорого».

Отходы в наше время — вещь серьезная. А экологический паспорт на заводе — главный документ. Его любая инспекция-комиссия-санэпидстанция первым делом требует. Так что господа директора от меня никуда не деваются.

Ну и что? Сейчас квотами на грязь государства меж собой, не стесняясь, торгуют. Можно подумать, кто-то там реально воздух меряет. На предмет превышения разных ПДК[6]. Меряют, конечно, но… Это ведь все очень приблизительно. А уж мне-то, грешному, сам бог велел на энтом деле зарабатывать. Зря, что ли, пять лет в вузе парился?

Спасибо Кудрявцеву, подсобил в свое время с бумагами, ничего не требуя взамен. Мы с ним служили вместе, и однажды, когда «деды» начали его за что-то воспитывать…

Я в госпитале тогда всего-то неделю отдохнул. В общем, он считал себя обязанным, а я не возражал.

Через полтора часа ходьбы по песку мои «ходули» запросили пощады. Отвык пешком-то. И никаких признаков охото-базы не встретил. Сел на песчаный бруствер, вытянул ноги. Усталым путникам в книжках всегда пенек попадается, а мне вот не попался. Правильно. Я же не в книжке. Закурил. Снял кроссовки. Фу-у-у-у!

Ступни горят от жары и тяжелой работы. Сунул ноги в прохладный песок. Вот это кайф! Налетели комары. Достал сотовый. ПОИСК СЕТИ. Безнадега. И сильно хочется пить.

Стрижова, небось, уже начала трезвонить. А ей компьютер ласково так отвечает: «Абонент вне зоны». Значит, абонент свалил от тебя, милая подруга. Или того хуже: «Аппарат абонента выключен». То бишь твой сволочуга телефон выключил, чтобы ты не мешала ему с другой девушкой лямура-ми заниматься.

И начнется: сначала друзьям будет названивать, нервы им трепать, а потом и до моей бывшей доберется. С нее станется. Да ну их, этих баб, одна морока.

Однако надо что-то делать. Время к ночи. Спасибо, погода теплая и дождя нет. Ладно, еще полчаса иду, потом соглашаюсь, что заблудился. А не хочется!

Ох, и отвыкли мы от матушки-природы. Огородились бетоном да стеклом. Двигаться перестали: машины, самолеты, поезда. Везде успеешь, на жопе сидючи. Комфорт создали: горячая вода, готовая жратва, мягкие постельки. И унитазы с электроникой. Деревенские еще держатся, а мы сдались. Атомный бомб на хрен не нужен. Выруби электричество, и все, кирдык.

Полчаса ходьбы дались тяжело. Зато нашлось поваленное дерево. Хоть посидеть по-человечьи. Ну, что дальше? Обратно к машине я не пойду, ясен перец. Базы нет. Видимо, не там свернул с трассы. Связи нет. Время — к восьми. Не успеешь оглянуться — темнеть начнет. Решил: утро вечера мудренее. Придется здесь кемарить. Подумаешь, беда какая! Развел костер из хвороста, бросил сверху свежего соснового лапника, чтоб подымнее. Его же и для постели наломал. Спасибо, перчатки толстые есть. Вытащил куртку, надел: ночью, небось, холодно. Сел в дым, комары отстали. Но и сам, правда, нахватался до слез. Пошарил в рюкзаке — ого! Полбуханки черного в абсолютно каменном состоянии, аж потрескалось, видать, с прошлого раза валяется. Заклиненный перочинный нож хрен откроешь. Зачем таскаю? Выкинуть? Жалко! Пересчитал сигареты — восемь штук. Не густо, бычковать придется. На дне рюкзака — смесь соли, песка, табака и рыбьей чешуи. Моток безнадежно запутанной лески. Три деревянные бельевые прищепки — откуда? Замусоленная колода карт. Папковая гильза двенадцатого калибра. Гнутая ложка. Ссохшаяся, заплесневевшая луковица. Ё-кэ-лэ-мэ-нэ! Запасной ключ от гаража. Вот он где! А я-то его искал-матюгался…

Леску, прищепки, карты бросил в костер. Посмотрел гильзу — капсюль пробит. Туда же.

Вытряхнул рюкзак. Все полегче будет.

Чуть не попался на ржавый рыболовный крючок, оказавшийся в кармашке. Ну, везде бардак — ив стране, и в кармане. Постучал засохшей чернушкой по стволу, вытряс песок, погрыз. Бензином воняет. Мы, экологи, к бензину привычные — тьфу! Лег, прислонившись спиной к поваленному дереву. Рюкзак с сапогами под голову. Постель кошмарная, в буграх и колючках. Да, Дерсу Узала из меня точно не получится. Я же говорю — отвыкли мы от матушки своей.

Сейчас бы водочки. Или хоть водички. Пить хочется. Незаметно уснул.

Кто-то трогает за плечо.

— Стрижик, ну еще рано, я спать хочу. Да отстань ты!

— Парень, ты живой, что ли?

Голос мужской, глубокий. Открываю глаза. Лес. Темнота. Холодно. Комары пищат, укусы чешутся. Человек стоит надо мною, на фоне черных сосен и звездного неба, как скала, старый, бородатый, в армейской плащ-палатке. В руке — «летучая мышь». Сзади собака. Здоровая, под стать ему. Лохматая. Смотрит молча. Глаза светятся. Я вообще-то не трус, но…

— Вы кто?

— Смотритель я. Местный. А ты?

— Я из города, инженер. Ехал на охотобазу. Машина сломалась, я пешком пошел.

— Тебя давно придумали?

— Простите, что?

— Ничего. Вставай, пошли. Замерзать тебе еще рано.

Я встал, поднял рюкзак и пошел, ориентируясь на неверный огонек керосиновой лампы.

Старик уверенно шагал через лес. Тропинку не видно, темно. Я порывался что-то спросить, но молчал; придем на место, тогда спрошу. Вряд ли дорога будет длинной.

Лес постепенно редел. Туман, жестоко изрубленный острыми мечами лунного света и пронзенный копьями мачтовых сосен, корчился клочьями в беззвучных муках. Лес ощерился белыми зубами памятников. Стало как-то не по себе. Старик остановился. Собака села рядом. Желтый свет керосиновой лампы лег на мрамор ближайшей плиты. Надпись неглубоко выбитыми буквами меня удивила и озадачила:

Гарин

Петр Петрович

Инженер

Рядом еще плита:

Монроз Зоя

Балерина

— А…

— Зрелище было жуткое, — старик погладил собаку по голове, — трупы распухли, их сильно объели крабы, узнать было нельзя. Я только и смог отличить, где он, а где она. А уж запах… До сих пор страшно вспомнить. Хоть и давно это было.

«Ё-моё, да он, никак, сумасшедший! Устроил в лесу кладбище книжных персонажей. Я, похоже, здорово влип. Бежать? Собака эта страшная догонит, как пить дать».

— Алексей Николаевич бросил их на крошечном островке в океане. Несомненно, в назидание другим завоевателям мира. Они не могли, конечно, долго питаться сырыми моллюсками. А уж ловить рубашкой рыбу… ты пробовал ловить рубашкой рыбу? — старик поморщился. — Они быстро погибли от жары, истощения и кишечных паразитов, которых полно в сырых морепродуктах. Мучились жутко, без надежды на спасение. Ведь они понимали, что роман закончен, и к их острову НИКТО И НИКОГДА не приплывет. Потому что тогда не было сериалов, и Толстой не собирался писать какое-нибудь «Возвращение Гарина».

Старик посмотрел на меня:

— Они понесли заслуженное наказание. Но людей надо хоронить, иначе мы сами перестанем быть людьми. Не так ли?

— Послушайте, — сказал я, — они выдуманы, их никогда не было.

— Да? Скажи мне, где в романе фальшь? Есть ли там такое место, читая которое, ты думал: шалишь, таких людей и событий быть не может!

— Ну-у, нет, разве что действие гиперболоида…

— Отсутствие лжи есть правда, не так ли? Если в книге лжи нет, то остается только правда! Что же еще? Ты, видимо, строил гиперболоид по чертежам Толстого? И у тебя не получилось?

— Я не строил, но законы физики… И я слышал, что кто-то пробовал… И вообще, если бы такое оружие было возможно, то…

— Вот видишь. Ты не строил. А тот, кто строил, не знал состава огненных пирамидок. Его и сейчас никто не знает. Правда?

— Но если бы…

— Если бы да кабы, то б во рту росли грибы. Нельзя серьезное доказательство начинать со слов «если бы». И ссылаться на неизвестного «кого-то».

«А дед не так прост. И не очень похож на сумасшедшего».

— Послушайте, вы можете сказать, где мы находимся? Мне очень нужно позвонить. Здесь где-то должна быть Телецкая охотобаза…

Собака бросила на меня быстрый взгляд. Совсем как человек. Дед ответил не сразу:

— Ближайшая охотобаза находится к северо-востоку отсюда, на расстоянии семидесяти километров. Телецкая она или нет — того не ведаю.

И, будто опередив мое недоумение, мягко добавил:

— Мне это без разницы.

Пройдя несколько шагов (я покорно плелся следом), он поднял фонарь повыше:

— Смотри. Этого погубил пан Лем.

Надпись была видна плохо:

Фехнер

Ученый-физик.

Я никак не мог вспомнить, кто это, хоть фамилия знакомая. Встречалась в какой-то фантастической книжке. Смотритель подсказал:

— Он погиб на Солярисе. Его искали, но не нашли. Пан Лем уверяет, что экспедиция соблюдала чрезвычайную осторожность; непонятно тогда, почему в исследовательский полет выпустили двух ученых? Ни Фехнер, ни Каруччи не имели достаточных навыков в управлении такой машиной, как аэромобиль. Тем более в условиях чужой планеты, с ее туманами и своенравным океаном. И почему комиссия не ответила на главный вопрос: кто, собственно, был за рулем? И что произошло? Тут что-то не так… Нет, тут что-то не так… Даже профессионалу Бертону, с его огромным опытом, пришлось попотеть, чтобы вернуться живым, а уж эти двое…

— Скажите, — вырвалось у меня, — а почему на памятниках нет дат рождения и смерти?

Собака укоризненно посмотрела на меня. Я хотел было ее погладить, но она с неожиданным проворством шарахнулась прочь.

— Очень просто: я их не знаю. Авторы, надо полагать, не думали об этом. Да и зачем отвлекать читателя ненужной информацией? Ты мог бы и сам догадаться. И не трогай пса. Он этого не любит. И телефона здесь нет.

Сначала я не присматривался к собаке: я просто ее боялся. Но теперь, пообвыкшись, искал, что же в ней такого… необычного. И нашел. Она не открывала пасть и ни разу не почесалась.

Все собаки чешутся. Абсолютно все. Не имеющие блох — тоже. И даже гипотетически стерильные. Быть собакой — значит чесаться. Даже если в этом нет никакой необходимости. Просто так, от скуки, или, чтобы убедиться, что твоя шерсть растет не только там, где ее видно глазами.

А что страшного в собаке? Конечно, зубастая пасть. Человек генетически боится зубастой пасти; это плата (впрочем, небольшая) за его обезьянье происхождение. Поэтому-то фильмы ужасов однообразны: крокодилы, акулы, «чужие» с их двойной пастью. Бесконечные вариации пасти, ничего более. Свою-то челюсть, того и гляди, со скуки вывихнешь.

Так вот, у этой собаки пасти не было. Щель между верхней и нижней челюстью была плотно закрыта густой длинной шерстью. Ни разу не высунулся язык, не было слюны; не было ни одного зевка, ни одного звука, хотя происходящее должно быть довольно скучно для обыкновенной собаки. И это отсутствие пасти пугало больше, чем любые зубы. Если я побегу и она меня догонит, вдруг откроется у нее нечто совсем уж кошмарное. Может, пасть у нее до половины туловища, ведь границ никаких не видно, или полна мерзких червей, которых собака не хочет выронить, и поэтому не открывает рот, или еще что-нибудь, что я и представить не мог, и поэтому боялся сильней всего.

Мы шли вперед между рядами безымянных могил. Их было много, на каждой только крест; мы шли и шли, переходя из ряда в ряд; казалось, этому не будет конца. Резко пахли ночные цветы. Я спросил, чтобы нарушить молчание:

— А здесь кто лежит?

— Безымянные герои космических войн. Те самые тысячи солдат военного космофлота, которых авторы, не колеблясь, бросают на верную гибель в пространственных битвах, чтобы множеством их смертей оттенить слащавый хэппи-энд с десятком победителей и одним счастливчиком, заполучившим-таки свою принцессу. Вообще многие персонажи не удостаиваются имен. Вот ты, например. У тебя есть имя?

— Я не персонаж!

— Брось! Ты разве не знаешь, что весь мир — театр, а люди не более чем актеры? Так как тебя звать?

Тут я разозлился. Почему я должен что-то рассказывать о себе этому старому грибу, даже имеющему страшную собаку? И я выпалил:

— А шел бы ты знаешь куда!

Старик спокойно ответил:

— Я так и думал. Ладно, пошли. Тут много интересного. Взять, например, Ихтиандра. — Смотритель подкрутил колесико лампы — стало светлей. — Удивительно, что доктор Сальватор дал ему рыбье дыхание, но оставил человеческое пищеварение. Мальчик был обречен изначально, ведь он не мог питаться в море, а Сальватор не мог этого не понимать. После освобождения парень не проплыл и ста миль. Его даже не покормили перед отплытием! Он не мог раздобыть себе еду на дне, из-за недоступных глубин, а поймать рыбу в толще воды без всякого оружия невозможно. Путь на берег тоже был ему заказан. К тому же, не свойственное человеку плавание требует от его организма колоссальных энергозатрат. Бедный Ихтиандр умер от истощения. Он превратился в скелет, обтянутый кожей. И даже акулы на него не позарились. Я похоронил его здесь, на другом конце территории.

Дед уверенно зашагал дальше. Мы минули плиту с надписью:

Доуэль

Профессор

— Я не стал писать «голова». Ведь человеческая сущность находится в голове, поэтому она и есть человек, согласен?

— Согласен.

Опять несколько безымянных плит, а потом:

Боб Горилла

Фараон Бенкер

Слизняк

Норманн Очкарик

Каллоген

Пит Болячка

Хлюст

Пудель

Артур Барбридж

Сталкеры

— И ведь братской сию могилу не назовешь, — старик опять погладил собаку, — какие они братья — волки, сволочи. Все отдали за зеленые бумажки. Даже жизнь. Один разве Артур мог бы еще стать человеком, да, видно, не судьба… Ну, а я их вместе, чтобы, значит, каждому отдельно не копать. Тяжело отдельно копать, да и много чести будет. Это уже я решаю, как хоронить, ведь для автора они больше не существуют.

— А где же Панов? — вырвалось у меня.

— Кирилла там похоронили, хоть об этом и не написано. Понимать надо! Наверняка на родину увезли. Не оставили же его в душе!

Смотритель постоял молча, будто собираясь с мыслями:

— Ты знаешь, люди друг другу анекдот бородатый рассказывают: будто у каждого врача есть свое личное кладбище. Не знаю, как у врачей, но у каждого писателя кладбище точно есть. Просто они не думают об «отходах производства». Но кто-то должен думать. И кто-то должен хоронить.

— Почему вы?

— Почему нет? Ты, например, ведь тоже отходами занимаешься? Почему? А? Коллега!

Пораженный, я не нашел, что ответить.

Старик сказал еле слышно:

— Аркадий сюда иногда приходит. Бродит между могил, у «своих» останавливается. Стоит подолгу. Вроде как молча прощения просит у них, по его замыслу, погибших. Хотя у них с братом не так много покойников. Только уж, как бы это сказать, самые необходимые, что ли… Выстраданные.

— Кто приходит?

— Брось, ты все понял. Ладно. Покажу тебе еще одно захоронение, — видя мой безмолвный протест, он поспешно добавил:

— Самое последнее. Во всех смыслах. Я схоронил его только вчера.

На белой плите чернели свежие буквы:

Фрэнк Пул

Астронавт

Первый человек в системе Сатурна

— Я похоронил его прямо в скафандре. Из-за вакуумной диффузии замки скафандра срослись. Открыть их было невозможно. Думаю, для астронавта это нормально — в скафандре. Что скажешь?

Я хорошо помнил бессмертную «Космическую одиссею».

— Вот тут вы и попались, ха-ха! По книге, Пул погиб в 2001 году! А вы его «только вчера»! И Дэвид Боумен тоже умер! Где его могила? А?

Собака удивленно посмотрела на меня, а старик сказал:

— Милай, ты что, совсем тундра? До Сатурна девять астрономических единиц. Пула привезли очень быстро, всего-то за шесть лет. Он превратился в высохшую мумию, потому что скафандр был разгерметизирован. А Боумен вообще попал неизвестно куда. Неизвестно, где его искать. Сам Артур Кларк этого не знает.

— И что, вам сюда так всех покойников и привозят? На блюдечке? — Меня так и распирало от язвительной усмешки. Дедуля иронии не принял:

— В основном, привозят. На тарелках.

Он посмотрел, вскинув бороду, на звездное небо, потом уперся глазами в меня:

— Но не всех. Некоторые приходят сами.

Под ложечкой у меня нехорошо засосало.

— Ладно, пошли в сторожку. Пора уже.

Маленький сарай, оборудованный дровяной печкой, годился разве что для летнего проживания. Стол, два стула, шкафчик без дверей, заставленный пыльными бутылками. Все обшарпанное и дряхлое. Затянутое паутиной окно с грязными занавесками. Земляной пол. В одном углу — кособокая железная кровать, в другом — сваленные в кучу лопаты, кирки, ломы, мятые оцинкованные ведра, толстая веревка, вся в земле.

И запах тоже — свежей земли.

— Садись.

Старик, подобрав полы плащ-палатки, опустился на четвереньки и выкатил из-под кровати несколько углекислотных огнетушителей.

— Надо же, — пробормотал он, — все пустые. Слышь, парень! Я схожу… по делу. На склад. Тут недалеко. Ты посиди.

Дед, кряхтя, выпрямился. Его лицо покраснело.

— Молодцы, — сказал он, отряхивая руки, — те авторы, что сами губят и хоронят своих персонажей. Мне работы меньше. Не все понимают, что создают живых людей, а людям свойственно умирать.

Он вышел, прикрыв дверь. Собака осталась.

«Что делать? И сколько у меня времени? Бежать? Нет, дедуля, так дело не пойдет. Так просто ты не отделаешься! Собака? Хрен с ней!»

Тихонько встал, подошел к куче инструмента. Собака не двигалась. Она на меня даже не смотрела! Решительно не люблю неясностей. Об этом свидетельствуют два шрама за ухом и три вставных зуба. Я взял штыковую лопату, пинком открыл дверь. И пошел к могиле Пула. В лесу светало.

Первым делом достал мобильник и сделал несколько снимков. Собака молча уселась рядом. Заснял и ее. Потом поплевал на руки.

Копать было легко, земля рыхлая. Я вспомнил армию, окопчики в полный профиль, коих было выкопано без числа. Дело подзабытое, но технология известна. Я копал быстро:

«Ты меня, дедушка, плохо знаешь. Мы сюда с Тумановым вернемся. Потому что мой приятель Туманов журналист, а журналисты, дедушка, они все дотошные до ужаса. И пока он тебя, дедушка, не выпотрошит, как рыбу, пока он не вывернет тебя наизнанку, пока не узнает точно, что тут происходит, что это за кладбище такое и кто покойничков на тарелках возит аж с Сатурна и даже с несуществующего Соляриса, он с тебя живого не слезет. А к собачке твоей кинолога пригласит и узнает, где у нее рот, а где наоборот. Только вот из-за дотошности своей мой приятель Туманов на слово не очень-то верит, ему надо снимочки показать, доказательства, чтобы он с места в галоп сорвался. И самый главный снимочек — покойник в скафандре — сейчас я ему сделаю. Если, конечно, не туфта все это. Камней с надписями можно любых наставить, а потом людям головы морочить.

Хотя собака явно необычная. Но хрен пока с ней. С ней — потом».

Я копал и копал, погрузился в могилу уже по плечи. И тут лопата скользнула о твердое и гладкое. Явно не деревянное. Выбросил ее наверх, чтобы не мешала, опустился на колени и стал разгребать руками землю там, где у покойника должна быть голова. Показалось стекло, выпуклое зеркальное стекло. Ё-кэ-лэ-мэ-нэ! Да это же солнечный светофильтр! Я сделал снимок, стал лихорадочно убирать землю. Вот и корпус шлема. Белая пластмасса. Руки у меня дрожали. Снимок! Долго шарил там, где шея. Наконец сработала защелка, и светофильтр легко задвинулся куда-то внутрь. Второе стекло было прозрачным, но в могиле темно и ничего не видно. Я нажал кнопку мобильника. Сверкнула вспышка, и в глубине шлема мелькнул страшный, туго обтянутый серой кожей череп, с провалами глаз и оскаленными в посмертной улыбке зубами. Сфотографировал трижды. Потом стал копать вокруг и счищать землю со шлема, дальше и дальше, пока не показались буквы:

FRANK POOL * DISKOVERY * NASA * 2001

Снимок! Все! Теперь Туманов будет свою челюсть с пола подбирать. А дед с собакой не отвертятся. Кстати, я совсем о них забыл… Поднял голову. Ну, конечно. Они молча смотрели сверху.

— Убедился? Дошло, что ты персонаж фантастического рассказа? Такой же, как он? И живешь в вымышленном мире? Впрочем, это для тебя уже не имеет особого значения.

— Это почему? — я стоял в могиле, весь в грязи, совершенно обалдевший и обессиленый.

— Потому что твой рассказ подходит к концу. А в конце ты замерзаешь.

— Нет, нет, еще не подходит! Я же еще не добрался до охотобазы!

Смотритель выхватил из-за спины черный раструб огнетушителя.

— А это уже никому не интересно!!!

Я успел только отвернуться. Обжигающие хлопья замерзшей углекислоты ударили в затылок, плечи, спину. Они быстро заполняли могилу. Вот снег дошел до колен, пояса, плеч… скоро он накроет меня с головой, и наступит смерть! Стало нестерпимо, невыносимо, жутко холодно. Все знают, что в холоде нельзя спать. Не спать!

Я дернулся, больно ударившись о поваленное дерево. Вскочил с холодного колючего лапника, стал прыгать, хлопать руками, приседать, стараясь вернуть тепло закоченевшему телу. Над лесом вставал рассвет нового дня. Я лихорадочно бегал, собирал черный, намокший от росы хворост и ветки валежника с бурыми иглами, даже сосновые шишки, наклоняясь отдельно за каждой. Когда набралось достаточно, стал рыться в карманах, ища зажигалку. Сигареты, техпаспорт и водительские права полетели в мокрую траву. Сырые ветки долго не разгорались. Наконец огонь понял, что от него хотят, затрещал, охватил топливо, принес мне тепло и жизнь. Я закурил. Отсыревшая сигарета тянулась плохо, но дрожь унялась. Поднял права. Посмотрел на знакомый прочерк в графе «имя». Длинный размашистый прочерк с чиновничьей закорючкой в конце. Пожал плечами. «У тебя есть имя?» — передразнил я старика. Будто не знает, что именами обладают только знаменитые люди. Настоящие Герои. Большинство же из нас — никто. И звать никак.

Ладно, наплевать. Как говорит мой приятель Туманов, повеселились, и хватит.

Я помочился на костер, поднял рюкзак и решительно зашагал назад, к машине, навстречу Солнцу. Воздух теплел, и километра через два пришлось снять куртку. Я шел и шел, настроение поднималось вместе со светилом. Ночные страхи казались смешны.

Вскоре на обочинах лесной дороги стали попадаться маленькие аккуратные полосатые столбики. Когда я шел сюда, их точно не было. Свою «Ниву» я так и не встретил, равно как и ее следов. Зато начался асфальт. Идти стало легко.

Сосновый лес внезапно кончился.

Я стоял на высоком холме. Внизу, подо мной, расстилался город. А дальше, до самого горизонта, синело море. И были видны белые точки кораблей. Пораженный невероятным зрелищем, я чуть было не прошел мимо дорожного знака.

Справа от дороги на двух крашеных железных столбах висел стандартный указатель. Синий светоотражающий фон, белые буквы:

г. ЗУРБАГАН — 8 км.

Я почесал «репу». Час от часу не легче. Если я персонаж, то из своего рассказа я, получается, вырвался. То есть замерзание мне не грозит. Уже неплохо.

Так. Если здесь тоже две тыщи седьмой, то наверняка появились и заводы, и машины, и пароходы. Значит, кто-то должен за отходами следить и расчеты делать. Им наверняка нужен инженер-эколог. Пойду, предложу свои услуги. А там, чем Грин не шутит, может, стану Героем, может, мне даже имя дадут! Ведь нет ничего приятней и почетней, чем обладание собственным Именем! И какая-нибудь местная Ассоль…

Так. Для начала определим, «чево и скока».

И я двинулся вперед, втягивая воздух своим чувствительным носом.