Наталья Колесова Я УМЕРЛА

Старик, как водится, начал с него. Выказывал таким образом свое уважение, что ли?

— Федор, мне очень не нравится, как вы выглядите.

В комнате полумрак, но у Старика совсем не старческое зрение. Федор придавил дергавшуюся щеку.

— Погудел вчера…

— Надеюсь, это никоим образом не отразится на ваших способностях?

Была у Старика раздражающая манера говорить округлым полно-литературным языком.

— Никоим, — подтвердил Федор.

Старик повернулся к заказчику — плюгавому невзрачному мужику. Тот старался не дергаться. Удавалось плохо.

— Ты при деньгах? — толкнул Федора в бок чернявый Юрик. Федор только пожал плечами — денег не было. То есть совсем. Потер коротко стриженую голову. Такие стрижки уже выходят из моды, но он с трудом менял привычки. И оружие любил старое. И друзей. А может, просто сам стареет?

— Итак, Охотники, — сказал Старик, — вот ваша задача на сегодняшний день…

Юрик вновь толкнул его в бок. Федор подавил желание ответить тем же — и поувесистей. Юрик сказал возбужденно:

— Гляди, баба!

И впрямь — баба. Девка, скорее. Напряженное лицо. Напряженные глаза. Напряженный, плотно сжатый рот. Под дулом пистолета ее снимали, что ли?

— Не-ет, мужики! — хлопнул по коленям Давыд. Поднялся. — Я так не договаривался. Я ни баб, ни детей…

— Вы сядьте, Давыд, — тихо сказал Старик. — Я еще сумму не назвал.

Он назвал, и Давыд сел. Да за такие деньги и баб, и детей… Юрик присвистнул:

— Это что ж она такое вытворила?

Федор с новым интересом всматривался в снимок, втягивая, впитывая каждую черточку. Ничего особенного — сотню раз за день мимо пройдешь и не заметишь не запомнишь. Старик раздавал снимки и распечатки с данными. Имя. Адрес. Рост. Вес. Цвет глаз, волос. Имена и адреса родственников, ближайших друзей. Место работы.

— Особые приметы? — спросили у Федора за спиной. Арнольд. Арнольда он не любил.

— На попе родинка! — предположил веселый Юрик.

— Особых примет нет. Может быть одета в легкий халат. На цогах — шлепки. Или босиком. Еще вопросы?

— Она что, из психушки сбежала?

Юриным вопросом Старик пренебрег.

— Сроки?

— Сегодня-завтра.

Охотники зашевелились. Город до миллиона, конечно, не дотягивает, но два дня…

— Подсказки?

— Скорее всего, она будет крутиться рядом с родным домом. Или где-нибудь рядом с домами друзей. Но ее никуда не пустят.

— Почему?

Старик взглянул на заказчика. Тот, сцепив пальцы, откашлялся. Сказал негромким надтреснутым голосом:

— Необходимо вернуть ее туда, откуда она пришла. Пока не поздно. Чем дольше это будет тянуться, тем сильнее она становится. Сейчас она в шоке, и поймать ее будет легко, но позже…

Он пожал плечами. Все были заинтригованы и все молчали. Федор еще раз пробежал глазами распечатку, перевернул, изучил чистую сторону.

— Мало информации.

Заказчик смотрел на него с опаской.

— Это все. Я даю вам данные. Деньги. Это все.

— У нее может быть оружие?

— Боже мой! Конечно, у нее нет никакого оружия! Вы должны только найти ее, задержать… и дать мне знать.

Юрик захихикал:

— Да за такие деньги мы вам ее из-под земли достанем!

Федор смотрел на руки заказчика — они сжались еще сильнее, аж пальцы побелели. Федору не нравилась эта работа. Не нравился заказчик. Не нравилось лицо девушки. Ему не нравились даже большие деньги. Очень хотелось отказаться. Он поймал озабоченный взгляд Старика.

— Ну так кто берется? Федор?

Все смотрели на него. Кто — озадаченно, кто — выжидающе, Арнольд — наверняка с насмешкой. А он сам смотрел на снимок. Почему у нее такое лицо? Что ей сказали? Что она увидела? Глаза глядели не на него, а чуть вкось, и от этого ощущение неопределенности только усиливалось.

— Федор?

Он придержал вновь задергавшуюся щеку. Кивнул:

— Берусь.

Я иду по городу, не замечая удивленных взглядов прохожих на мои босые ноги. Халат тоже неприлично-домашний, не новый уже, но я иду, улыбаясь во весь рот, и чуть ли не напевая. Наконец-то я вернулась домой!

Останавливаюсь у телефонного автомата, опираюсь локтем об его нагретый солнцем обколупанный бок. Сейчас брякну, что звоню с вокзала, а потом раз — и уже стучу в дверь!

Когда знакомый усталый голос произносит:

— Да? — решаю пошутить.

— А Наташу можно?

Пауза.

— Девушка, Наташа умерла.

Гудки.

Я отвожу трубку от уха. Это ведь мамин голос? Да нет, я ошиблась, конечно, я ошиблась номером! Тщательно надавливая кнопки, набираю снова. Старье! Только и знает, что жетоны жрать!

— Алло?

— Мама, это я! Я приехала!

Тишина.

— Кто это?

— Мам, ты что, меня не узнаешь? Это Наташа!

Пауза.

— Девушка, вы ошиблись номером…

Гудки.

Мама. Это была мама…

Женщина подержала руку на телефонной трубке.

— Кто звонил? — спросила подруга.

— Ты права. У меня скоро начнутся галлюцинации. Мне показалось… это Наташин голос.

Я нажимаю на звонок еще раз. Никого. Куда они все подевались? Ведь я же телеграмму посылала, когда приеду. Да и Алик еще в отпуске. Может, поехал встречать меня на вокзал, и мы разминулись? Я сажусь у двери на ступеньки. Почему-то очень устала. Хочется спать. А я ведь только и делала, что спала в поезде. Нахмурившись, вспоминаю. Правда, с какими-то кошмарами…

Кто-то спускается по лестнице, непрерывно ворча. Когда выворачивает на мой пролет, ворчание становится отчетливей: «Расселась! Сидеть ей больше негде! Всю дорогу перегородила! Алкаши проклятые! Наркоманы! Все засрали!»

Я оглядываюсь.

— Теть Маш! Здравствуйте! Вы наших не видели?

Старуха приостанавливается, нависая надо мной.

— Чьих — ваших?

— Беляевых.

— Беля-яевых?

Она перекидывает сумку из одной руки в другую.

— Как не видела? Видела. Уехали они. Уехали. Полчаса назад. Алик Сергеевну повез. На машине.

— Куда повез?

— Куда-куда… Куда глаза глядят. Горе-то у них какое!

— Горе? Какое горе?

Блеклые глаза тети Маши блеснули. Она опускает сумку на ступеньки, явно настраиваясь на долгий разговор.

— Так дочку они схоронили. С месяц назад.

— Кого? — тупо спрашиваю я.

— Наташу, дочку! Ой, молодая была, ой, молодая… в гробу-то лежала, как живая… личико нисколько не попорченное… Носик востренький, вся в белом, цветов нанесли-и…

Я беспомощно смотрю на нее снизу. Кто в гробу? Какая Наташа? Какая дочка?

— И не видать вообще, что в аварию попала!

— В аварию?

— Нуда! Поезд-то с рельсов сошел, слыхала, небось? Террористический акт! — старуха со вкусом выговаривает длинное слово. — Человек, может, тыщу погибло! В газетах писали, и по радио, и по телевизору… Кого по кусочкам собирали, а Наташа вся целехонька, на лице даже синячка ни единого. Ой, жалко-то как, молоденькая была… не замужем еще…

— Тетя Маш… — говорю беспомощно. Замолчав, та щурится на меня.

— А ты откуда меня знаешь? Что-то не припомню я тебя, дочка. И нечего тебе здесь сидеть. Нечего. Нет Беляевых. А ты сидишь… И обувь твоя где? Не маленькая босиком бегать. Иди с Богом. Иди.

Я провожаю ее глазами. У бабки крыша съехала. Окончательно и бесповоротно. Еще бы — восьмой десяток. Я, наверное, тронусь уже на третьем… Машинально кидаю взгляд на свои ноги. Действительно. Босая… Шевелю пальцами. Пыльные. Господи, куда я дела обувь? Или уже успела разуться? Оглядываю площадку — пусто. Я встаю, мельком удивившись, что не почувствовала холод ступеней. Отряхиваю подол. А что я тут сижу, собственно, у меня же ключ? Они мне наверняка записку написали…

И задумываюсь. Сумки нет. Совсем ничего нет. Я сумки в камере хранения оставила? Они были очень тяжелые… Но ключи… И обувь… Уж явно не сунула в камеру хранения — при всем моем раннем склерозе! Я вновь серьезно оглядываю площадку. Пытаюсь вспомнить, во что я была обута: не свалились же они с меня по дороге, в конце концов!

И через мгновение понимаю, что совершенно не помню, как очутилась на Театральной площади. Как переодевалась в купе при подъезде к городу, как выходила из вагона, на чем ехала до своей остановки… Господи, неужели я напилась? Нет, только чай, проводница разносила — еле теплый, сладкий… Да и вообще, не напиваюсь я до потери сознания! Тетка напротив перечисляла свои бесконечные болячки, я делала вид, что слушаю, а сама думала — да тебе с такими хворями на погост уже давно пора. Потом…

Что было потом?

Я спускаюсь вниз, сажусь на раздолбанную скамейку у подъезда. И только сейчас понимаю, как я замерзла. Несмотря на теплое послеполуденное солнце, меня прямо-таки колотит от холода. Больно смотреть на солнце, на небо, на проходящих мимо ярких людей… Я закрываю глаза ладонью, откидываясь на спинку. Может, я больна? Может, у меня температура, и поэтому я ничего не помню? Но почему так холодно, холодно, холодно?

Я вздрагиваю, как от удара. Сердце медленно, судорожно трепыхается, словно забыло, что надо биться. Почему-то очень трудно дышать…

— Вам плохо?

Я сощуриваюсь. Близкое лицо. Знакомое лицо…

— …Слава?

Я это сказала или подумала?

— Женщина! Вам плохо? Может, «скорую» вызвать?

Я безмолвно смотрю на него. Он стал каким-то другим. Лицо усталое… Слишком серьезное.

— Ну что? Вы в порядке? — спрашивает, повышая голос. Наверное, решил, что я глуховата. Или у него кончалось терпение.

Я медленно киваю. Он поворачивается и уходит.

И он меня не узнал. Что это? Что это такое, господи? Неужели я так выгляжу? Может быть, что-то с моим лицом? Может, я… грязная? Я с трудом поднимаюсь, ковыляю до косо стоящей на газоне машины. Наклоняюсь и осторожно смотрю на себя в зеркальце. Отразилась, слава те господи, я еще не призрак! Нет, не грязная, хотя умыться с дороги бы не мешало… И вполне узнаваема. Слегка бледновата. Побледнеешь тут… Я задумчиво огибаю дом. Узкий тупик, мусорные баки, и тут же зачем-то — скамейка. Не обращая внимания на вонь, сажусь. Пытаюсь привести в порядок мысли. Или хотя бы чувства. Но все они какие-то… замороженные. Взгляд приковывает куча высыпавшегося из бачка мусора. Что произошло? Что случилось? С ними? Со мной? С миром?

Женщина, с которой я говорила по телефону, — моя мама. Тетя Маша, которую я знаю с младенчества… И Славка, господи, Слава!

Мозг тускло мерцает, туда-сюда. Из мирно укачивающего поезда с говорливой соседкой, сюда. К теплому летнему дню, к мусорной вони, к идущему изнутри холоду…

Легкое движение — и я с неожиданным любопытством уставилась на крысу. Огромную, жирную, неповоротливую крысу, появившуюся из-за крайнего бачка. Не серая, не черная, а какая-то бурая, словно вылинявшая, крыса поводит мордой, похожей на акулью, подергивает носом и короткими жесткими усами. Круглые немигающие глазки смотрят на меня. Мне становится не по себе. Откуда-то, точно ее позвали, появляется еще одна. И еще.

И еще.

— Брысь! — резко говорю я, взмахивая рукой. Они наблюдают за мной с ледяным спокойствием. Я встаю на скамейку и вижу, что крысы приближаются — неторопливо, короткими перебежками, словно дожидаясь друг друга. К горлу подкатывает тошнота — и паника. Метнувшись, я толчком опрокидываю скамейку, и вырываюсь из этой… крысоловки. Отбежав, оглядываюсь. Крысы сидят, сложив на жирных брюхах лапы, и наблюдают за мной с непоколебимым спокойствием — будто знают, что никуда я от них не убегу.

Я перехожу на шаг. Вот и крысы свихнулись…

— Я хочу побывать у нее дома, — сказал Федор.

— Мы же договорились — никаких контактов с родственниками и друзьями!

— А я и не собираюсь контактировать. Я просто хочу побывать у нее дома.

— Мать с братом уехали. Квартира на сигнализации, — проинформировал Старик.

Федор улыбнулся в трубку. Старик как будто увидел эту улыбку, потому что сказал с угрозой:

— Если что — выпутывайтесь сами!

— Угу, — сказал Федор и отключил мобильник.

Я стою возле мусорного бака. Сосредоточенно наблюдаю за бомжихой, шурудящей палкой его содержимое. Вот обнаружила пивную бутылку. Косится на меня и быстро сует ее в свою обширную «побирушку». «Побирушка» приветственно звякает. Бомжиха взглядывает еще. Глаз между заплывшими синечерными веками почти не видно. Неожиданно тыкает палкой в сторону.

— Обувь вон, — говорит хрипло.

— А?

— Вон там в мешке обутка. Малая мне… — информирует с сожалением. И ковыляет прочь. Я провожаю ее взглядом. Гляжу на свои босые ноги. Просто чудо, что я ни на что еще не напоролась…

В мешке, видимо, поначалу полном, уцелел один зимний сапог без замка, старый кед и пара раздолбанных, но еще крепких сабо. Мне они тоже маловаты, пятка свисает, но чего привередничать?

В это время к баку подходит девочка, опасливо косится на меня, набрасывает на стенку стопку одежды и быстро уходит.

Я смотрю на свой короткий халат и — задумчиво — на выброшенную одежду…

—.. скорбный сороковой день трагедии…

Я иду мимо фонтана. Брызги, почему-то очень теплые, почти горячие, моросью покрывают мои голые руки, лицо, и вновь приобретенный «гардероб». Я щурюсь на солнце, играющее в тугих струях, морщусь от пронзительного визга бегающих по парапету ребятишек. Все, как всегда. Кроме…

— …поезд Москва — Н-ск, который должен был прибыть в наш город 25 июля…

Я поднимаю голову. Что за поезд? Почему здесь поезд? Это же не вокзал, где объявляют поезда? 25 июля… Мой поезд?!

Несколько человек глядят на гигантский экран, с недавних пор установленный на площади. Обычно по нему передают рекламу или спортивные матчи, но вот поди ж ты…

— …этот террористический акт потряс город, принес горе и скорбь в сотни семей, оставил незаживающую рану…

— …завтра первое городское кладбище вновь заполнится цветами, траурной мелодией… Мы скорбим вместе с вами, дорогие наши сограждане…

Я стою в фонтане, погрузив руки в воду до самых плеч. Вода дрожит и струится. Руки кажутся бледно-зелеными, расплывающимися, зыбкими. Нереальными. Как я сама.

Как все вокруг.

Я поднимаю глаза. Люди смеются и показывают на меня пальцами. Какого-то ребенка с трудом удерживают на бортике. Пацан ревет — требует немедленно пустить его в фонтан, вон ведь взрослая тетенька купается! Значит, можно?

Зачем я сюда забралась?

Медленно раздвигая воду ногами, я бреду к парапету. Влезаю с трудом, оцарапав колени. Вода течет с намокших шортов. Я гляжу на людей сверху. Но ведь они-то реальные?

— Какое сегодня число?

Смотрят кто с насмешкой, кто и с сочувствием. Потом кто-то говорит:

— Третье сентября, долбанутая! Год и тысячелетие сказать?

Я неловко спрыгиваю, поскальзываюсь на мокрых сабо. Нога подворачивается. Не больно. Я иду прочь, говоря:

Ну, тут трудно перепутать. Налево — запахи валокордина и старых вещей, с которыми не спешат расставаться, — комната мамаши. В зале обитает братец, отвоевавший себе угол с компьютером и дисками. Значит, направо проживает клиентка.

Федор вошел. Постоял, приглядываясь. Ночное зрение у него отличное, опять же фонарь за окном. Чистенько. Даже слишком. Девица, похоже, малость на порядке повернута. Книги — в линеечку, помада — по ранжиру. На кровати-полуторке — древний мишка. Все в куклы играем, да? За что ж тебя так хотят «вернуть туда, откуда ты пришла»? Федор мимоходом взял флакон с духами. Пахло то ли дыней, то ли арбузом. Свежестью, короче говоря.

Провел рукой по столу. До сих пор любит писать письма, хотя есть электронка и мобилы. А на широком подоконнике читает книги. Про любовь, конечно, про что еще бабы читают? Заглянул в шкаф. Пара вещей дорогих, остальное — дрянь барахольная. То ли денег мало, то ли плевать ей.

Присел на кровать. Посидел, закрыв глаза, и лег. Если бы у него было время, серьезно думал Федор, он бы мог увидеть даже ее сны. А так — обычные женские мыслишки: где денег перехватить, как заставить себя в тренажерный пойти, что ответить ехидне-сотруднице на работе… А, и парень еще, по подъезду сосед, к которому она неровно дышит…

Федор лежал на спине, раскинув руки-ноги, как морская звезда, и смотрел в потолок. По потолку метались тени от веток, ползли прерывистые линии света от фар проезжавших машин. И что с того, что он лучший Городской Охотник? И что с того, что он знает ее привычки и даже кое-какие мысли? Он не знает главного — почему ее ищут.

А потому не знает — где ее искать.

Федор поднялся. Поправил покрывало и мишку. Прошел по сегодня не скрипящим половицам. В зале было темнее. Он уже направился к прямоугольнику входной двери, как что-то его толкнуло. Остановило.

Фотография. Напряженное лицо, напряженные глаза…

Черная ленточка.

Федор сел на диван. Вот теперь он точно знал — где ее искать.

И по-прежнему не знал — почему.

Я смотрю на арку над головой. Мешаю всем входящим-выходящим, но упорно продолжаю разглядывать облезающую краску на металлических буквах. «Первое городское кладбище». Зачем я сюда пришла? А, да. Хотелось побыть вдали от людей, где тихо и зелено. Лучше места точно не найдешь.

И — что еще?

И посмотреть на свою могилу.

Вот так вот.

Иду по пустынным дорожкам. Сегодня не «родительский день», поэтому народу мало. Говорят, мэр давно грозится закрыть кладбище — а то живым уже места не хватает.

Все, как я и хотела. Зелено. Тихо. Вдали от людей (живых, понятно).

Я ориентируюсь по последней дате на памятниках — она неумолимо приближается к нынешнему году.

Потом месяцу.

Потом стали одинаковыми дни. Июль, двадцать пятое. Двадцать пятое июля, двадцать пятое… День, когда наш поезд должен был прибыть в город.

Я останавливаюсь. Оглядываюсь. Земля на могилах чернобурая. Глинистая. Живые цветы уже завяли, искусственные поблекли, а посаженные не выросли. Кое-где отважно пробивается травка.

Значит, вот здесь я и похоронена. Я прислушиваюсь к своим ощущениям. Ощущений никаких — разве что вялое любопытство.

Фотография мне не понравилась. Я ее не любила, а мама вставила снимок в рамочку и водрузила на телевизор — чтобы любой приходящий мог убедиться, какая у нее красавица-дочка. А то, типа, меня рядом нет…

И надписи, кроме фамилии-имени и дат, никакой. Наверное, напишут уже на капитальном памятнике. Какой они собираются поставить? Мраморный? Надо будет поинтересоваться.

Я услышала какой-то звук и машинально оглянулась. Нет, этот звук вырвался у меня самой. Какой-то неопределенный — то ли истерический смешок, то ли неначатый плач. Я сажусь на низкую оградку, прислоняюсь виском к металлическому столбику. Прости, подруга. Не знаю, кто ты, и почему решили, что ты — это я, только меня-то там нет, а тебя кто-то ищет, все на что-то надеется…

— Ой, дочка, — говорят рядом. Я открываю глаза. На меня смотрит пожилая женщина в сереньком блеклом платье. В руках у нее пластиковые бутылки. Наверное, приходила цветы на могилке поливать.

— Смотрю — одно лицо, — продолжает сочувственно. — Близняшка твоя, да? Сестричка?

Я гляжу на нее. Изогнув шею, смотрю на себя на памятнике. Отвечаю сама себе с фотографии неприязненным взглядом.

— Нет, — говорю. — Разве не видите — это я?

— Ой, дочка, — по инерции повторяет женщина. — Горе-то какое!

И замолкает. И делает шаг назад. И еще. Поворачивается и уходит — очень быстро. То и дело оглядываясь. Интересно, за кого она меня все-таки приняла — за ожившего мертвяка или за рехнувшуюся с горя близняшку?

Федор и сам не знал, как находит своих «клиентов». Юрик вон свято уверен: стоит только хорошенько пошерстить друзей-подруг и дальних родственников — и дело в шляпе. Давыд методично докапывается до причин заказа. Федор тоже все это делает — хоть и без особого рвения.

Ему самому важны личные вещи, фотографии. Он перебирает их, смотрит, трогает… нюхает даже; целыми ночами крутит один и тот же любимый фильм «клиента», пролистывает его зачитанную книгу, слушает музыку…

А потом часами бродит или ездит по городу. Гуляет, не думая ни о времени ни о направлении…

И встречается — если не сказать — сталкивается с объектом.

Но как, скажите, разыскивать того, кого встретить уже невозможно? Кого уже не нужно искать?

Сегодня он сел в машину. Не спеша колесил по городу. Последний день. Похоже, задание они провалили скопом — уже звонил Юрик, осторожненько расспрашивал. Давыд поинтересовался прямо и сразу отключился. Арнольд — понятное дело — на связь не выходил, но раз их не отозвали, в пролете все Охотники…

Уже стемнело, когда Федор свернул в проулок, известный только таксистам да местным жителям. Фары освещали редкие темные фигуры прохожих — небо хмурилось, и люди спешили убраться от греха под крышу. Федор зажег фары дальнего света — и тут же погасил. Майка, шорты, шлёпки… руки, зябко обнимающие плечи, склоненная голова… неторопливая, чуть неверная походка человека, идущего в никуда…

Машина следовала за мной по пятам. Не знаю, почему я в конце концов обратила на нее внимание. Я и без того очень рассеянна, а в свете недавних событий…

Итак, она медленно ехала за мной вдоль тротуара. Такой машине следовало бы нестись по улицам города, нарушая все правила дорожного движения скопом, сбивая пешеходов и подрезая менее крутые иномарки…

Эта почти ползла.

Я несколько раз оглянулась. Вряд ли в своем новом прикиде я могла внушить кому-нибудь неземную страсть. Никто не пригласит меня в ресторан или «прокатиться». Надо бы свернуть куда-нибудь, чтоб убедиться, что «джипермен» едет именно за мной, но было мне очень лень. Вообще было как-то расплывчато-все-равно — как будто меня оглушили. Пыльным мешком из-за угла ударили.

Я остановилась и стала смотреть на машину. Машина остановилась и стала смотреть на меня. Да-да, казалось, что смотрит именно машина — своими раскосыми глазами-фарами — а не сидящий за тонированными стеклами человек. Потом дверь открылась. Мужчина — короткостриженый, мордатый — выглянул наружу.

— Наталья? Беляева?

Я моргнула. Приятное исключение — в последнее время меня предпочитают не узнавать. Только теперь я его не знала.

— Да-а-а…

— Садись в машину.

— Зачем?

— Надо поговорить.

— Зачем? — тупо повторила я.

Мужчина полез наружу. Мои ноги совершенно самостоятельно сделали несколько шагов назад. Он увидел это и вскинул ладони. Правда, «успокоить» у него не получилось, потому что руки были здоровенные — подстать машине. И сам он был поперек себя шире.

— Не убегай. Давай поговорим, просто поговорим — и все.

Я огляделась. Темнело. Собирался дождь. Прохожих вокруг было мало. Да и вряд ли кто вмешается, если что. Я сделала еще шажок назад. Парень развел ручищами и прислонился задом к капоту.

— Видишь? Стою. Не двигаюсь. Ну что? Говорим?

— Говорите.

Он молчал. Я переступила с ноги на ногу.

— Ну?

Он открыл рот, вздохнул — и снова ничего не сказал.

— Я ухожу, — предупредила я.

— Ты умерла, — сказал он быстро.

Я просто кивнула.

— Знаю. А вы что… вы откуда?

— Долго рассказывать. Я хочу в этом разобраться. Понять. Аты?

Наверное. Я молча смотрела на него. Мужчина огляделся. Сказал — почти просяще:

— Слушай, садись в машину, а? Я же не один такой… Могут еще… понаехать.

Кто? Откуда? Зачем?

Он знал про меня. Он узнал меня — единственный во всем городе. То есть я все-таки существую. Иногда я сама в это не верила. Он хочет разобраться. Может, и мне заодно все объяснит?

— Садись, — сказал парень и сел в машину.

Мы ехали быстро и молча. За окнами мелькал вечерний город. Устав смотреть на огни, я посмотрела на водителя. Не отрывая глаз от дороги, он повернул голову, показывая, что слушает.

— Куда мы едем?

Взгляд мельком.

— Домой.

Я пожала плечами. Ответ как ответ. От других теперь и этого не дождешься. Он не напугает меня больше, чем все остальное…

Ехали около часа — это я обнаружила, всплывая из обычного теперь серого забытья. Вокруг были новостройки. Двухэтажные коттеджи. Многие окна еще темные — в них никто не жил. Позвякивая ключами, хозяин пошел к своему, отгороженному от дороги невысоким забором. Над крыльцом зажегся свет. Открыв дверь, парень обернулся, сказал негромко:

— Иди.

Я вылезла из машины, оглядываясь и прислушиваясь. В какой стороне вообще город? Куда теперь бежать? Я медленно подходила к дому, из темноты выплывало его лицо… Откуда он взялся? Почему посадил меня в машину? Почему за всю дорогу ни одного вопроса?

Федор машинально посторонился, пропуская ее в дом. Спохватился через мгновение:

— Стой!

Собаки уже радостно скалились навстречу гостье…

— Нельзя! — рявкнул Федор. И удивился — оба кобеля послушались, затормозили резко, осев на задние лапы. Он шагнул мимо неподвижной девушки. Похлопал по спине старшего Ральфа: ротвейлер крупно дрожал, отворачивая от двери тяжелую башку и пряча глаза. Стаффордшир Хан осел в углу, набычившись и широко расставив лапы. Что они натворили? Федор оглянулся. Девица рассеянно смотрела вглубь дома.

— Собак не боишься?

Она ответила через паузу — то ли не услышала, то ли не сразу поняла. Обкуренная, что ли?

Качнула головой.

— Только крыс.

— Проходи.

Прошла. Ральф сильней прижался к хозяйской ноге и громко заскулил. Хан сделал лужу, чего с ним давно уже не случалось. Шлепками и пинками Федор выгнал их наружу:

— Гулять!

Потянул носом. Пованивало… И не собаками. На помойке она ночевала, что ли?

— Слышь, иди в ванную.

Ванна была огромная, Федору она очень нравилась. Ни одна женщина, побывавшая здесь, не могла остаться равнодушной. Эта стояла посередине, оглядываясь и моргая на все, точно сова. Вода бодро и весело била в подымавшуюся пену. Федор деловито потрогал воду.

— Раздевайся, я сейчас тебе какой-нибудь халат…

Он не думал, что она воспримет его слова буквально, но когда вернулся, девушка уже сняла с себя все, вплоть до белья. Федор с разгону шагнул вперед, протягивая ей халат. Она замедленно взяла, хозяин буркнул:

— Мойся! — и остановился.

— Это что?!

Проследив его взгляд, девица уставилась на огромный синяк, черневший над грудью.

— О, господи, откуда это? Когда это я так ушиблась?

Федор смотрел недоверчиво. «Ушиблась»? Такой удар может запросто сломать грудину. Остановить сердце. Не заметить его просто невозможно.

Она осторожно потрогала пальцами синяк. Вскинула глаза.

— Мне не больно! Совсем.

Федор машинально протянул руку, коснулся — и тут же отдернул.

— Ты ледяная! Ты где так замерзла?

— Н-не знаю…

— Лезь в ванную. Я горячей добавлю. Сиди подольше.

Ногой подгреб сброшенную одежду. Линялая красная широкая майка. Раздолбанные шлёпки. Невозможного — парашютного — размера шорты. Девушка, осторожно влезая в ванну, пояснила:

— Я все в мусорных бачках нашла. Вы знаете, оказывается, выкидывают вполне приличные вещи!

Хмыкнув, Федор подобрал с пола «сэконд-хэнд».

— Ну вот и я выкину.

Трусы, правда, ей оставил. Женского белья у него в доме не водилось.

Почти час в ванной, а лицо даже не порозовело. Правда, пахла она теперь только водой и шампунем. Оглянулась с прежним отсутствующим видом. Федор показал ей на диван.

— Есть будешь?

— Есть? — глубоко задумалась, будто он спросил ее нечто эпохальное. Потом очнулась, сказала с каким-то удивлением:

— Нет. Я не хочу.

— А я буду.

Федор ел, поглядывая. Пожалуй, даже на том снимке она выглядела лучше. Правда, с тех пор прошло два дня… Два дня они пытались схватить ее за задницу.

— Почему тебя ищут? — спросил дружелюбно. Дело есть дело. Но интерес-то надо удовлетворить!

Она вздернула голову. Если б можно было, побледнела еще больше.

— К-кто?

— Конь в пальто!

Девица смотрела большими глазами. Федор знал, что они у нее серые, но сейчас, от расширенных зрачков, казались черными.

— Какой… конь?

— Вот я и спрашиваю… Ладно, ты кто?

Она утянула ноги с пола. В красном свете лампы ее невысохшие волосы отливали матовым теплом. Сказала себе в колени.

— Я уже и не знаю…

— Это как?

— Я думала — я Наталья. Беляева. А теперь не знаю…

Федор слушал. Она не врала, он бы понял. Глаза слабо поблескивали, когда Наталья взглядывала на него или в темное окно, где они отражались вместе с комнатой.

— У вас нет… штор? — спросила неожиданно. Он оглянулся.

— Нет. А что?

— Страшно, — просто сообщила Наталья.

Федор пожал плечами.

Эта девица — его добыча. Его деньги. Он выполнил задание, и ему плевать, почему ее ищут, и что с ней будет потом. Один звонок…

Федор поднялся, сделав рукой неопределенный жест, который она приняла за приглашение. С сомнением оглядел комнату для гостей. Окна нет. Кровать, шкаф, тумбочка с аппаратурой. Дверь крепкая. Если запереть, она не сумеет удрать… Наталья, в смысле. Не дверь.

— Будешь спать здесь.

— Вы что, такой добрый?

Он аж дернулся. Пробурчал:

— Даже и не думал…

Закрыл за собой дверь — пока не на замок.

Голос Старика был сонным и недовольным.

— Зачем он вам, Федор? Вы же знаете наши правила. Все вопросы — только через меня. Ну хорошо, он перезвонит вам на мобильный.

Федор смотрел на собак. Они, против обыкновения, оставались в коридоре. Дремали у самой двери и даже жратву не трогали. Ральф под его взглядом приподнял одну рыжую бровь.

— Он мне нужен лично.

— Вы с ума сошли!..

— Я знаю точное местонахождение девчонки.

Голос Старика из брюзжаще-недовольного стал бодрым и деловым:

— Вот даже как? Вы ее нашли?

— Да.

— И где же она, если не секрет?

Федор начал смеяться:

— На кладбище!

Молчание.

— Федор… — задумчиво произнес Старик. — Это не смешно.

— Вы просто ему передайте.

Старик привез заказчика через час. Пробурчал что-то нелюбезное в адрес Федора и ушел досыпать во вторую гостевую спальню. Заказчик сел в кресло, уставившись на хозяина воспаленными глазами. Сейчас он казался гораздо старше, чем в первую встречу.

— Меня… э-э-э… Сергей Сергеевич обнадежил, что вы лучший из Охотников.

Федор кокетничать не стал.

— Да.

— Что, если уж вы не найдете, другим это будет явно не под силу.

Ха-арроший пиарщик наш Старик!

— Я нашел, — сказал Федор. Заказчик приподнялся, вцепившись в массивные подлокотники. Федор посмотрел и хмуро продолжил: — Только не пойму, за что вы такие бабки отваливаете, если и так знаете, где она? Я что, тело должен выкапывать? Так это другая работа… Наймите «падальщиков».

Заказчик осел обратно, устало потер лоб.

— Я так и знал, что возникнет путаница!

— Похоронена не она?

— Она.

— Тогда кого мы ищем?

— Ее.

Федор посмотрел в потолок. Иногда он жалел, что бросил курить. Проверяет ли Старик заказчиков на предмет вменяемости? Ладно, попробуем с другого боку…

— Почему вы ее ищете?

— Нарушен закон.

— Какой закон?

— Непреложный. Мертвые должны оставаться мертвыми.

— А что, кому-то удается… избежать? — спросил Федор с искренним любопытством.

Заказчик вздохнул.

— Не согласитесь съездить со мной в одно место?

— Какое?

— На первое городское кладбище.

Федор моргнул. Отвернул рукав и посмотрел на наручные часы. Два часа ночи. Самое время для кладбищ.

— Зачем?

— Там вы получите ответы на все свои вопросы.

А здесь, конечно, их получить просто невозможно. Ехать (и почему только?) не хотелось. Федор со вздохом поднялся.

— Ладно. Идите к машине, я сейчас.

Протащил за шкирку вяло сопротивлявшегося Ральфа до гостевой спальни номер один. Уложил у запертой двери.

— Охраняй!

Главное — Старика туда не впустить — а то вдруг его бессонница замучает, начнет шастать по дому… Старика Федор тоже проверил: в гостевой спальне номер два витал деликатный храпок. Из-за угла выглядывал Хан. Увидев, что Федор на него смотрит, шмыгнул и затерялся в просторах дома. Побоялся, что хозяин его тоже к делу приспособит.

— Ну, пока, — сказал Федор дому.

И отъехал на кладбище.

Луна была круглой и яркой, как прожектор. Полнолуние, самая пора для всяческих психов, оборотней и… прочих прелестей. Заказчик явно знал дорогу, шустро огибая нагромождения разнообразных памятников. Федор старался не отставать. Мучило его раздражение и любопытство. И кое-какие страхи. Потому как получил Федор в свое время ха-арошую порцию триллеров и стивенов кингов.

— А вы покойников не боитесь? — не выдержал он, наконец.

Заказчик оглянулся. Глаза и зубы его лунно блеснули.

— А чего нас бояться?

И он этот анекдот знает…

— Не беспокойтесь, Федор, скоро четыре часа, петух пропоет…

Федор хмыкнул.

— Вот, посмотрите.

Заказчик посторонился — чтобы не застить лунный свет. Федор осторожно, а потому неуклюже переступил низкую оградку. Наклонился к памятнику.

Эта фотография была гораздо лучше. На ней Наталья выглядела просто хорошенькой.

— Ну? — хмуро сказал он, пару раз перечитав ФИО и даты через черточку. Огляделся. Могилы вокруг были свежими. На многих еще временные памятники, венки и не снятые бомжами таблички из нержавейки. Федор затосковал. Не-ет, его — только в крематорий! И чтоб прах — по ветру.

— В тот день было много похорон, — сказал заказчик, проследив его взгляд. — Помните железнодорожный теракт?

Федор указал пальцем на памятник:

— Что, перепутали, не ту похоронили?

— Ту.

— А кто тогда та? — теперь он ткнул пальцем за плечо.

— Она же.

— Значит, — скептически сказал Федор, — ей надоело тут валяться, она вылезла и пошла навестить родных?

— Нет, — сказал заказчик.

У Федора лопалось терпение. Он постучал носком ботинка в еще не осевший холмик.

— Вы мне вот что скажите! Если выкопать гробик и, знаете, так… аккуратненько вскрыть, там что-нибудь будет?

— Будет, — уверенно сказал заказчик.

— Что?

— Тело Натальи Беляевой.

— Вот и славненько! Одно тело мы нашли. Сколько их у нее всего?

Заказчик стоял и молча смотрел на него. Федор заскучал. Пейзаж навевал тоску. Домой бы… ага, к непохороненной Наташке! Не-по-гре-бен-ной.

— Почему вы уверены, что она одна и та же? — продолжил он. — Просто похожая девица.

— Вы плохо меня слушаете!

— Чем больше я вас слушаю, тем больше понимаю, что вы… это… э-э-э… п-фф… не в себе.

— Да? Спросите у нее, что она помнит о поезде? Помнит ли вообще, как оказалась в городе? Помнит, где ее одежда, вещи?

— Мало ли чего я не помню! А может, она тоже с психушки сбежала? Вы, случаем, не тамошний санитар? Шла пациентка, шла, зашла на кладбище, увидела на себя похожую — и готово! «Я умерла!»

— Хорошая фантазия! — оценил мужик с серьезным уважением. — Нет, Федор. Я не пациент. И не санитар. Я ведьмак.

— Ага, — Федор огляделся. С какой стороны они пришлите? А Старику он голову открутит. Все-таки надо проводить какой-то отбор-отсев! А то в следующий раз заказ придет уже на вурдалака!

— Вы знаете, кто такой ведьмак? — не отставал чокнутый.

— Видел фильм. Борец с чудищами, да? Ты молодец, мужик! Вот и борись дальше. А я пошел.

— Сапко-овский?.. Н-не совсем верно. Ведьмак — это тот, кто приглядывает за ведьмами и колдунами. И не дает разгуливать мертвым.

— Ну-ну, — сказал Федор, огибая Натальину могилу. Извини, деваха, что побеспокоили. Больше не повторится.

— Наталья скончалась на месте от удара в грудь. Сердце остановилось.

У Федора самого сердце сделало основательный перебой. Он едленно повернулся. Заказчик смотрел на него.

— Она не помнит катастрофу. Она не знает, что она умерла. Для нее жизнь склеилась, как кинопленка, от момента катастрофы до прибытия в город. Дотронься до нее. Она холодна, как этот памятник. Уколи ее и посмотри — течет ли у нее кровь.

Федор смотрел настороженно. Неприязненно.

— Вы все еще не верите мне, Федор? Напрасно. Редко, крайне редко, но бывает, что мертвые возвращаются.

— В смысле, привидения?

— Да, чаще всего, в виде призраков. Мороков, которые не могут расстаться с родными из-за их печали. Бывают также неупо-коенные души невинно убиенных… Но у нас другой случай.

— Угу, — кивнул Федор. — Ваш «случай», насколько я понимаю, можно руками потрогать!

— Иногда случается возвращение физическое. Я не могу рассказать, как это происходит. Механизм еще недостаточно изучен.

За столько-то веков? — сурово вопросил Федор. Славный разговор посреди могил, под светом полной луны! Всю жизнь о таком мечтал!

— Увы… Но эти вернувшиеся — не люди. Нелюди. Нежить. Ходячие мертвецы. По религии вуду — зомби. Но и не об этом я!

Поощрительные вопросы у Федора уже иссякли. Он просто молча слушал.

— Иногда, — как-то украдкой сказал ведьмак и оглянулся, точно боясь, что его подслушают. Федор с трудом удержался от того же. — Иногда они оживают. Понемногу набираются сил, возвращаются к жизни. И если все оставить, как есть, до сорокового дня, вновь превращаются в живых.

— Опаньки! Во родным-то радость!

Ведьмак-заказчик топнул ногой.

— Вы не понимаете! Она умерла. Мертвецы не должны возвращаться! На земле для них уже нет места! Она нежить, нежить!

Федор кивнул. Понятливо.

— И поэтому вы должны отправить ее обратно.

— Вот именно!

— А как? Молитвой, святой водичкой… или… этим, как его, осиновым колом?

Ведьмак отмахнулся.

— Есть способы!

— Угу-угу. Профессиональные секреты, понял, не дурак. А вот скажи ты мне, мужик… ладно, как там тебя, ведьмак… Ты в существование души-то веришь?

— Естественно!

— Тогда скажи мне — вот этот… двойник вернувшийся — это просто тело ожившее? Или у него душа имеется? А если имеется, то чья — того, кто умер? Или уже чья-то другая?

Ведьмак сказал неохотно:

— Этот вопрос тоже не до конца изучен!

— Тогда какого ж… рожна ты эту неизученную душу во второй раз убиваешь?!

— У меня нет права на жалость! Чем она лучше матери троих детей, которая ехала с ней в купе?

— А чем она хуже того подонка, что в поезд взрывчатку подложил?! По его-то душу ты не отправишься!

Тишина. Ведьмак сказал устало:

— Я не господь бог. Я не могу судить живых людей. Я присматриваю за мертвыми. Повторяю еще раз — она не человек. Она — нежить. Ее существование противоречит всем законам природы.

— Противоречит? — Федор поднял голову. Луна бледнела. Светлел восток. — Тогда почему она все-таки существует?

Старик на кухне брезгливыми глотками пил растворимый кофе. Не глядя на Федора, буркнул:

— Что, спугнули заказчика?

Ведьмак обратно не поехал. Сидел, отчаявшись, на могиле Натальи Беляевой-один, и не отзывался на ненастойчивые Федоровы призывы.

— Спугнул, — признался Федор. — Ему не мы нужны, а эти… заклинатели змей, вышибатели бесов… Не наш профиль, Сергей Сергеевич!

— Не наш, — буркнул Старик. Поставил чашку в мойку. — Что за гадость вы пьете, осмелюсь вам заметить! Беречь себя надо, беречь, холить и лелеять! Нам на радость.

Долго одевался, то так то сяк укладывая на шее шелковый шарф. Актриса на пенсии, да и только! Федор зевал во весь рот.

— Профиль, — бормотал Старик, разглядывая себя в зеркале. — Какой там профиль, Федор, побойтесь бога! Вам ли о профиле говорить! А собачку-то не забудьте убрать от спальни, девочка, может, писать хочет, а вы…

— Не хочет, — машинально ответил Федор. — У нее там ванная отдельная… Серге-ей Сергеевич!..

Не отрывая восхищенного взгляда от своего отражения, Старик погрозил Федору тонким пальцем.

— Не будь у меня на вас больших планов, вы бы так легко не отделались! А насчет профиля — вы меня не смеши-ите! Ваш профиль — поиск. Детей, преступников, сбежавших собачек, оживших мертвецов… Профиль у него!

И ушел, ворча и поскальзываясь на ошметках жирной ново-строечной грязи.

Федор смотрел ему вслед.

Наступало сороковое утро.

Федор отпустил с облегчением вздохнувшего Ральфа. Осторожно приоткрыл дверь.

Нежить-девица Наталья Беляева-два сидела на кровати, накинув на плечи одеяло. Смотрела на него и болтала, как ребенок, ногами.

Сказала — торжественно:

— Я — хочу — есть!