Первое советское правительство

II съезд Советов, к которому был приурочен военный переворот в Петрограде, открылся в Смольном институте в день рождения Льва Троцкого – 25 октября. Решающую ночь Октябрьского восстания Троцкий провел на третьем этаже Смольного в комнате Военно-революционного комитета. Оттуда он руководил действиями военных частей. К нему пришел член ЦК Лев Борисович Каменев, который возражал против восстания и назвал его авантюрой, но счел своим долгом быть рядом в решающую минуту.

В протоколе заседания 24 октября записано: «Тов. Каменев предлагает, чтобы сегодня без особого постановления ЦК ни один член ЦК не мог уйти из Смольного. Принято… Тов. Троцкий предлагает устроить запасный штаб в Петропавловской крепости и назначить туда с этой целью одного члена ЦК. Тов. Каменев считает, что в случае разгрома Смольного надо иметь опорный пункт на «Авроре».

В первую годовщину Октябрьской революции Сталин писал в «Правде»: «Вся работа по практической организации восстания проходила под непосредственным руководством председателя Петроградского Совета Троцкого. Можно с уверенностью сказать, что быстрым переходом гарнизона на сторону Совета и умелой постановкой работы Военно-революционного комитета партия обязана прежде всего и, главным образом, т. Троцкому».

Пока брали Зимний дворец, в половине третьего ночи, в Смольном институте открылось экстренное заседание Петроградского Совета. На трибуну вышел председатель Совета Лев Давидович Троцкий:

– От имени Военно-революционного комитета объявляю, что Временное правительство больше не существует!

В зале началась овация.

– Отдельные министры подвергнуты аресту, – продолжал Троцкий. – Другие будут арестованы в ближайшие часы.

Зал опять зааплодировал.

– Революционный гарнизон, состоявший в распоряжении Военно-революционного комитета, распустил собрание парламента.

Шумные аплодисменты.

– Нам говорили, – продолжал Троцкий, – что восстание гарнизона вызовет погром и потопит революцию в потоках крови. Пока все прошло бескровно. Мы не знаем ни одной жертвы. Власть Временного правительства, возглавлявшаяся Керенским, была мертва и ожидала удара метлы истории, которая должна была ее смести. Обыватель мирно спал и не знал, что одна власть сменялась другой. Вокзалы, почта, телеграф, Петроградское телеграфное агентство, Государственный банк – заняты. Зимний дворец еще не взят. Но судьба его решится в течение ближайших минут… – И тут он увидел, что в зале появился Ленин, и объявил: – Здесь находится Владимир Ильич Ленин, который в силу целого ряда условий не мог до сего времени появляться в нашей среде… Да здравствует возвратившийся к нам товарищ Ленин!

Владимир Ильич тоже произнес речь:

– У нас будет советское правительство, наш собственный орган власти, без какого бы то ни было участия буржуазии. В корне будет разбит старый государственный аппарат управления и будет создан новый в лице советских организаций… Для того чтобы окончить эту войну, необходимо побороть самый капитал… В России мы сейчас должны заняться постройкой пролетарского социалистического государства. Да здравствует всемирная социалистическая революция!

Зал откликнулся аплодисментами.

Вечером 25 октября меньшевик Федор Дан по поручению ВЦИК открыл II Всероссийский съезд Советов. В президиум вошли четырнадцать большевиков, семь эсеров и четыре меньшевика. Правые эсеры и меньшевики ушли – в знак протеста против штурма Зимнего дворца и ареста Временного правительства. Некому стало возражать большевикам.

II Всероссийский съезд Советов принял написанное Лениным обращение к рабочим, солдатам и крестьянам, в котором говорилось, что съезд берет власть в России в свои руки, а на местах власть переходит к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Меньшевики и правые эсеры выразили протест против «военного заговора и захвата власти» и покинули съезд.

Им возразил Троцкий:

– Уход со съезда делегатов – меньшевиков и социалистов-революционеров – представляет собой бессильную преступную попытку сорвать полномочное всероссийское представительство рабочих и солдатских масс в тот момент, когда авангард этих масс с оружием в руках защищает съезд и революцию от натиска контрреволюции. Восстание народных масс не нуждается в оправдании; то, что произошло, – это не заговор, а восстание. Мы закаляли революционную энергию петроградских рабочих и солдат, мы открыто ковали волю масс на восстание, а не на заговор… Народные массы шли под нашим знаменем, и наше восстание победило. И теперь нам предлагают: откажитесь от своей победы, идите на уступки, заключите соглашение. С кем? С теми жалкими кучками, которые ушли отсюда? За ними никого нет в России. Вы – жалкие единицы, вы – банкроты, ваша роль сыграна, и отправляйтесь туда, где вам отныне надлежит быть: в сорную корзину истории…

В шестом часу утра Николай Васильевич Крыленко поднялся на трибуну с телеграммой в руках:

– Товарищи, сообщение с Северного фронта! 12-я армия приветствует съезд Советов и сообщает о создании военно-революционного комитета, который взял на себя командование Северным фронтом.

Это был один из первых обнадеживающих сигналов – армия поддержала большевиков.

На следующий день съезд принял Декреты о мире и о земле, избрал новый состав Всероссийского центрального исполнительного комитета (101 человек, из них 62 большевика). ВЦИК должен был играть роль законодательной власти между съездами Советов.

И съезд образовал первое советское правительство. В декрете оно названо «временным рабочим и крестьянским правительством» – до созыва Учредительного собрания. Но уже через несколько дней слово «временное» забыли. Большевики взяли власть и не собирались ее отдавать. Совет народных комиссаров получил от ВЦИК право издавать неотложные декреты, то есть постановления правительства обретали силу законов.

Ни одна другая социалистическая партия не захотела заключить коалицию с большевиками. Поэтому первое правительство полностью составилось из большевиков.

ЦК партии большевиков заседал в комнатке № 36 на первом этаже Смольного. За столом сидели Ленин, Луначарский, еще кто-то. Места остальным не хватило. Стояли или сидели на полу.

– Ну что же, если сделали глупость и взяли власть, – несколько иронически сказал Лев Борисович Каменев, – то надо составлять министерство.

– У кого хороший почерк? – Ленин настроился на деловой лад.

– Владимир Павлович Милютин – лучший из нас писарь.

Будущему наркому земледелия Советской России очистили место за столом. Он вооружился карандашом и бумагой.

– Так как назовем наше правительство? – задал кто-то первый вопрос. – Министры-то хоть останутся?

Ленин рассуждал вслух:

– Только не министры! Гнусное, истрепанное название.

– Можно было бы комиссарами назвать, – предложил Лев Троцкий. – Но только теперь слишком много развелось комиссаров. Может быть, верховные комиссары? Нет, «верховные» звучат плохо. Нельзя ли «народные»? Народные комиссары.

– Что же, это, пожалуй, подойдет, – одобрил Ленин. – А правительство в целом?

– Правительство назвать Советом народных комиссаров, – предложил Каменев.

– Это превосходно! – обрадовался Ленин. – Ужасно пахнет революцией. Принято. Начнем с председателя.

Председателем Совета народных комиссаров стал Ленин, как лидер победившей партии. Народными комиссарами были утверждены:

по внутренним делам – Алексей Иванович Рыков;

земледелия – Владимир Павлович Милютин;

труда – Александр Гаврилович Шляпников;

торговли и промышленности – Виктор Павлович Ногин;

народного просвещения – Анатолий Васильевич Луначарский;

финансов – Иван Иванович Скворцов-Степанов;

продовольствия – Иван Адольфович Теодорович;

почт и телеграфов – Николай Павлович Авилов-Глебов;

юстиции – Георгий Ипполитович Оппоков (псевдоним А. Ломов);

по делам национальностей – Иосиф Виссарионович Сталин;

иностранных дел – Лев Давидович Троцкий.

Жена Троцкого Наталья Ивановна Седова записала в дневнике: «Я вошла в комнату Смольного, где увидела Владимира Ильича, Льва Давидовича, кажется, Дзержинского, Иоффе и еще много народу. Цвет лица у всех был серо-зеленый, бессонный, глаза воспаленные, воротнички грязные, в комнате было накурено… Мне казалось, что распоряжения даются как во сне».

Пост наркома по железнодорожным делам (путей сообщения) оставался вакантным до 20 ноября, когда его занял Марк Тимофеевич Елизаров, женатый на старшей сестре Ленина Анне Ильиничне. Владимир Ильич его и уговорил. Должность была незавидной: предстояло взять под контроль дороги, а Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профессионального союза (Викжель) выступил против большевиков. В январе 1918 года Марк Тимофеевич попросился в отставку, принял более скромную должность главного комиссара по делам страхования. В марте 1919 года умер от сыпного тифа.

Состав правительства постоянно менялся.

Скворцов-Степанов и Оппоков-Ломов так и не приступили к исполнению своих обязанностей, поскольку находились в Москве. Вместо них наркомом финансов назначили Вячеслава Рудольфовича Менжинского, а юстиции – Петра Ивановича Стучку. Учредили Комиссариат государственного призрения (социального обеспечения), его 30 октября 1917 года возглавила Александра Михайловна Коллонтай. И комиссариат государственного контроля, наркомом 20 ноября стал Эдуард Эдуардович Эссен.

Бывший офицер Владимир Александрович Антонов-Овсеенко, балтийский матрос Павел Ефимович Дыбенко и прапорщик Николай Васильевич Крыленко вошли в состав правительства коллегиально как члены Комитета по военным и морским делам. Почему именно эти трое? Выбор был неширок и определялся чисто политическими соображениями: бывший офицер Антонов-Овсеенко взял Зимний дворец, прапорщик Крыленко был популярен среди фронтовиков, матроса Дыбенко выдвинул революционно настроенный Балтийский флот.

Когда на скорую руку формировали правительство, решили обязательно ввести в состав Совета народных комиссаров представителя балтийских моряков – главной военной силы, принявшей сторону большевиков.

С Дыбенко связались из Петрограда по прямому проводу:

– Правительство Керенского свергнуто. Ленин избран главой правительства. Состав Военной коллегии: Антонов-Овсеенко, Крыленко и ты, Павел. Ты должен немедленно выехать в Петроград.

Дыбенко, не очень понимая, что он с этой минуты становится руководителем военно-морского флота России, ответил:

– Считаю совершенно неправильно в данный момент отрывать меня от флота. В Петрограде вас много. Когда будете уверены в успехе и больше от флота не потребуется поддержки, тогда и выеду.

28-летний Павел Дыбенко оказался самым молодым наркомом в первом советском правительстве. Впрочем, остальные члены коллегии по военным и морским делам были немногим старше. Антонову-Овсеенко было тридцать семь. Крыленко – тридцать два.

На второй день после победы большевиков – в перерыве между заседаниями съезда Советов в Смольном – меньшевик Николай Николаевич Суханов отправился в буфет, где была давка и свалка у прилавка. В укромном уголке Суханов натолкнулся на Льва Борисовича Каменева, впопыхах глотавшего чай. Спросил:

– Так вы окончательно решили править одни? Я считаю такое положение совершенно скандальным. Боюсь, что, когда вы провалитесь, будет поздно идти назад…

– Да, да, – нерешительно и неопределенно выговорил Каменев, смотря в одну точку. – Хотя… почему мы, собственно, провалимся? – также нерешительно продолжил он.

«Коллонтай не верит в окончательную победу большевиков, – пометил после встречи с одним из наркомов представитель французской военной миссии в России Жак

Садуль. – Над меньшевиками и большевиками должны в скором времени возобладать умеренные партии. Может быть, удастся создать подлинно демократическую республику? Однако, какую бы судьбу ни уготовило будущее революции, каким бы коротким ни было пребывание у власти русского народа, первое правительство, непосредственно представляющее крестьян и рабочих, разбросает по всему миру семена, которые дадут всходы… Коллонтай производит сильное впечатление поистине убежденной, честной, искренней женщины…»

Четыре наркома-большевика – Алексей Рыков (будущий глава правительства), Владимир Милютин (до революции он был восемь раз арестован, пять раз сидел в тюрьме), Виктор Ногин (он был противником вооруженного захвата власти) и Иван Теодорович (будущий председатель Крестьянского интернационала) – через десять дней после Октябрьского переворота, 4 ноября, вышли из состава первого советского правительства по принципиальным соображениям: товарищи по партии не поддержали их мнения о «необходимости образования социалистического правительства из всех советских партий».

Некоторые последствия этот демарш имел. В ночь с 9 на 10 декабря 1917 года большевики договорились о коалиции с левыми социалистами-революционерами, которые получили семь мест в Совнаркоме, а также должности заместителей наркомов и членов коллегий. А из тех четырех наркомов, которые проявили тогда принципиальность, только один – Ногин – умер своей смертью, совсем молодым. Остальных Сталин со временем уничтожил…

Не принял власти большевиков и один из патриархов русской социал-демократии Георгий Валентинович Плеханов. 28 октября он опубликовал «Открытое письмо к петроградским рабочим»:

«Товарищи! Не подлежит сомнению, что многие из вас рады тем событиям, благодаря которым пало коалиционное правительство А.Ф. Керенского и политическая власть перешла в руки Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Скажу вам прямо: меня эти события огорчают…

Несвоевременно захватив политическую власть, русский пролетариат не совершит социальной революции, а только вызовет гражданскую войну, которая в конце концов заставит его отступить далеко назад от позиций, завоеванных в феврале и марте нынешнего года… Власть должна опираться на коалицию всех живых сил страны…»

Поразительно, как точно Плеханов предсказал будущее. Разразилась жестокая Гражданская война, и русское общество лишилось прав и свобод, полученных после Февральской революции.

Ненавидевший большевиков эсер Борис Викторович Савинков, член Совета казачьих войск, в ноябре 1917 года предложил Плеханову возглавить новое правительство, когда казаки свергнут ленинский Совнарком.

– Я сорок лет своей жизни отдал пролетариату, – ответил ему Георгий Валентинович, – и я не буду его расстреливать тогда, когда он идет по ложному пути. И вам не советую этого делать. Не делайте этого во имя вашего революционного прошлого.

Но предложения Плеханов не отверг… Подробно расспросил Савинкова о состоянии казачьих войск. Сказал, что готов взяться за формирование правительства.

Один из основателей российской социал-демократии не любил Ленина. Плеханов даже дал показания против него, когда летом 1917 года вождя большевиков обвинили в предательской работе на немцев. С точки зрения Плеханова, «неразборчивость» Ленина могла толкнуть его на то, что он «для интересов своей партии» мог воспользоваться средствами, «заведомо для него идущими из Германии». Плеханов обратил внимание на то, что немецкая печать «с нежностью» пишет о Ленине как об «истинном воплощении русского духа». Но Плеханов счел своим долгом заметить, что говорит «только в пределах психологической возможности» и не знает ни одного факта, который бы свидетельствовал о том, что эта возможность «перешла в преступное действие».

Федору Степуну Плеханов сказал о Ленине:

– Как только я познакомился с ним, я сразу понял, что этот человек может оказаться для нашего дела очень опасным, так как его главный талант – невероятный дар упрощения.

Это Георгий Валентинович еще со Сталиным, подлинным мастером упрощения, не успел познакомиться поближе…

Плеханов вернулся на родину из эмиграции 1 апреля 1917 года. Его встретили восторженно как признанного вождя социал-демократии. Но его скептическая позиция относительно перспектив немедленного построения социализма в России вызвала непонимание. А Плеханов сказал так: «Русская история еще не смолола той муки, из которой будет со временем испечен пшеничный пирог социализма…»

Отношение к нему быстро менялось к худшему. Большевики его презирали.

«С Октябрьским переворотом, – писал один из первых российских социал-демократов Лев Григорьевич Дейч, – вошло в обычай критиковать этого «властителя дум» как самого последнего изменника. Лица, не осмелившиеся раньше разинуть рта, смотревшие ему заискивающим взором в глаза, обрушились на него самым грубым, нахальным образом, извращая и клевеща на него и его взгляды».

Плеханов был болен, горестно повторял:

– Судьба дала мне хорошую голову, но плохое здоровье.

Известный прозаик Борис Аркадьевич Пильняк собирался писать роман о революции. Он пришел к Плеханову и нашел его в бедственном положении.

«Осунувшийся, изнуренный болезнью Плеханов голодал. Извинившись, я бегом помчался на рынок. На барахолке продал фамильные драгоценности: серебряный портсигар, бабушкино золотое кольцо, часы. У окрестных крестьян купил масло, яйца, молоко, хлеб и немного мяса».

– Сегодня, Борис Андреевич, вы для меня сделали гораздо больше, чем Ленин, – с горькой укоризной говорил Плеханов, – и все, вместе взятые, товарищи большевики. Прошу вас о нашем разговоре нигде не упоминать, нынче время злобно-крутое. Войны и революции не считаются с жертвами.

Плеханов умер в мае 1918 года. Гроб доставили в Петроград и похоронили на Волховом кладбище, рядом с неистовым Виссарионом Белинским.

«Умер Плеханов, – записала в дневнике Зинаида Гиппиус. – Его съела родина… Его убила Россия, его убили те, кому он, в меру сил, служил сорок лет. Нельзя русскому революционеру: 1) быть честным, 2) культурным, 3) держаться науки и любить ее. Нельзя ему быть – европейцем. Задушат.

Еще при царе туда-сюда, но при Ленине – конец… Во всем сказывался его европеизм. Мягкие манеры, изысканная терпимость, никакой крикливости…»

После большевистского переворота другие левые социалисты растерялись. Меньшевики не могли понять, как их товарищи по подполью и эмиграции могли узурпировать власть. Член исполкома Петроградского Совета Федор Ильич Дан говорил на заседании ВЦИК (он входил в состав президиума):

– Для всякого мыслящего политически здраво – ясно, что вооруженные столкновения на улицах Петрограда означают не торжество революции, а торжество контрреволюции, которая сметет в недалеком будущем не только большевиков, но все социалистические партии.

19 ноября лидер меньшевиков Юлий Осипович Мартов писал товарищу по партии и члену исполкома Петроградского Совета Павлу Борисовичу Аксельроду:

«Самое страшное, чего можно было ожидать, совершилось – захват власти Лениным и Троцким в такой момент, когда и менее их безумные люди, став у власти, могли бы наделать непоправимые ошибки. И еще, может быть, более ужасное, – это то, что настал момент, когда нашему брату, марксисту, совесть не позволяет сделать то, что, казалось бы, для него обязательно: быть с пролетариатом, даже когда он ошибается.

После мучительных колебаний и сомнений я решил, что в создавшейся ситуации на время «умыть руки» и отойти в сторону – более правильный исход, чем остаться в роли оппозиции в том лагере, где Ленин и Троцкий вершат судьбы революции».

Павел Аксельрод, известный своим нравственным чутьем, выражался еще резче. Аксельрод считал большевистский переворот «колоссальным преступлением», писал, что большевики насильственно прервали революционное развитие России и отбросили страну «назад – в экономическом отношении чуть ли не в середину прошлого века, а в политическом – частью ко временам Петра Великого, а отчасти – Ивана Грозного»…

Юлия Мартова называют «великим неудачником», потому что он потерял свою партию – партию меньшевиков. На

I съезде Советов в июне 1917 года меньшевиков было в два с половиной раза больше, чем большевиков. Совет в Петрограде создали меньшевики. Во ВЦИК меньшевики в сентябре-октябре 1917 года играли ведущую роль. Сам Мартов был избран членом ВЦИК, затем депутатом Моссовета. Но умеренность в России не ценится, и меньшевики быстро утратили свои позиции.