Глава 19

Упадок Османской империи вскоре проявился в ослаблении власти султана, которого в общем не интересовали дела государства, а также правительственного аппарата, пренебрегающего ответственностью и игнорирующего основополагающие принципы. В государстве, ранее полагавшемся на абсолютную личную власть суверена, которую он уверенно применял, и эффективный контроль администрации, это привело к неразберихе и быстро распространяющемуся беспорядку. Частично это было вызвано тем фактом, что империя исчерпала свою сферу деятельности и способность к территориальным завоеваниям в Европе, которые с самого начала были для нее главной движущей силой. Века войн породили в османах единство цели, дали им богатство в виде не только военной добычи, но и территорий для оседлой жизни. Теперь осталось совсем немного таких возможностей и таких наград. При отсутствии врага, которого можно грабить, люди грабили друг друга. Они стекались в города или разбредались по сельской местности, сея беспорядки.

Стал очевидным недостаток земельной реформы Сулеймана. Он был следствием того факта, что, из лучших побуждений, но, как становилось очевидным, с течением времени с отнюдь не лучшими результатами, распределение главных фьефов было сосредоточено в столице, а не децентрализовано, как прежде, в руках провинциальных властей. Поэтому оно стало меньше зависеть от справедливых претензий на землю, а больше — от дворцовых интриг и коррумпированного распределения благ. Это привело к развитию крупных земельных владений, что шло вразрез с намерениями Сулеймана, и по ходу дела к развитию принципа наследования. Закрепление этого принципа шло параллельно с постепенным завершением периода непрерывных турецких завоеваний с постоянными выгодами для землевладельцев, что вело к изъятию земли у крестьянства и увеличению желания богачей иметь еще больше земли.

К тому же владельцы фьефов, сипахи, до того времени бывшие оплотом Османского государства, поскольку жили на доходы от своей земли и трудов своих крестьян, теперь перестали отвечать прежнему назначению — быть источником формирования вооруженных сил. Сплоченные старыми османскими традициями, привыкшие к коротким летним военным кампаниям, сипахи не могли приспособиться к современной войне, с общей потребностью в пеших солдатах, обученных обращению с огнестрельным оружием, и в технических родах войск. В Европе они не могли противостоять профессиональным германским фузилерам с их более тяжелым вооружением. В результате превратились в сокращающийся или, по крайней мере, изменяющийся класс, а на самом деле в разрастающийся элемент неподчинения и раскола. Теперь часть сипахов отказывалась принимать участие в кампаниях, которые предполагали лишения и опасности, но не компенсировали их материальными приобретениями. Они могли покинуть поле, когда им это было удобно, как поступили в сражении при Мезе-Керестеше в Венгрии в 1596 году. После этого тридцать тысяч сипахов были лишены своих поместий — явный признак того, что система к этому времени изжила себя.

За любое нарушение служебного долга, если только он не был готов к выплате денег вместо несения воинской службы, сипах лишался земельного надела, что в результате вело к росту числа безземельных крестьян — потенциальных мятежников. Их земли могли присваиваться другими людьми, иногда в рамках закона, иногда за взятку судьям, занимавшимся удовлетворением требований. Так разрастался новый класс крупных землевладельцев, которыми нередко становились государственные чиновники, придворные и служащие дворца, а нередко и посторонние люди. С помощью коррупционных средств один человек получил возможность аккумулировать любое количество наделов и, следовательно, собрать большую земельную собственность. Когда сипахи были в состоянии сохранить свои наделы, они зачастую стремились сделать их наследственными, передавая своим сыновьям, которые не имели обязанностей по выполнению воинской службы и вполне могли отказаться от тягот седла, чтобы вести, как скупщики фьефов, праздную жизнь в городе. Так разрасталась за счет крестьянства система наследственного землевладения без участия владельца в обработке земли. Она была в принципе и на практике полностью противоположна государственной системе, сознательно построенной предыдущими султанами. Это постоянно увеличивало разрыв между образом жизни и интересами крестьянства и образом жизни и интересами городского населения.

В самой столице характер правительственной службы — порядок назначения на должности — также претерпел радикальные изменения. До этого времени штат султана, который управлял страной, набирался исключительно из порабощенных христиан, следовательно, в основном из крестьян, выросших в деревнях, сохранивших близость к земле и понимание нужд села. Но эта система начала ослабевать в последней фазе правления Сулеймана, и в конце XVI века назначения в состоящий из рабов султана штат стали доступными для его мусульманских подданных. Речь шла о свободных людях, выросших в городах. Такие люди нередко попадали на службу благодаря семейному влиянию или покупке должности и имели теперь право завещать свои посты сыновьям. В результате в системе государственного управления укоренилась традиция наследования постов с ее неизбежным непотизмом. Теперь честолюбивые молодые мусульмане с хорошими связями, достаточными финансовыми ресурсами, боевым настроем и обостренным политическим чутьем могли пробиваться наверх, к собственной выгоде, переходя с одного доходного места на другое. Тем не менее, чтобы достичь вершины, как и в прошлом, все еще требовалось обладать энергией и умом. Но империя уже не имела правительства, составленного из элиты, обученной и отобранной сувереном на основании заслуг и личных качеств.

Этим разнообразным элементам османского упадка были присущи некоторые фундаментальные факторы социального и экономического развала. Первым был прирост городского населения, превысивший рост в районах культивируемых земель. Вторым был рост цен, последовавший за притоком испано-американского золота и серебра из Нового Света. Это привело к обесцениванию османской серебряной монеты и высокому уровню инфляции, обычному в то время в значительной части средиземноморской Европы.

Из-за последовавшего экономического кризиса османское правительство (по примеру Персии) было вынуждено в 1584 году вести масштабные операции со своей валютой. Золотые монеты были девальвированы на 50 процентов, тогда как асперсы — стандартные серебряные монеты, которые служили основным расчетным средством при выплате солдатского жалованья, — были переплавлены и вновь отчеканены в более тонком виде и с большим содержанием меди. Эти монеты стали (по словам турецкого историка того времени) «легкими, как листья миндального дерева, и бесполезными, как капли росы». Обесценивание денег продолжалось до отметки, по достижении которой посол Испании в Стамбуле мог с полным основанием объявить Филиппу II: «Империя так бедна и настолько истощена, что единственные монеты, имеющиеся сейчас в обращении, — это асперсы, сделанные целиком из железа». К концу века, в условиях продолжающегося кризиса, империя действительно стала настолько слабой экономически, что была почти полным банкротом, часто неспособным содержать собственные вооруженные силы, и в обстановке широкого недовольства падающим авторитетом центральной власти, бессильной перед восстаниями и беспорядками.

Тем временем на протяжении XVI века население империи удвоилось, и с ограничением возможностей экспансии в Европе, в которой давление населения сыграло свою роль, обнаружилась нехватка земель, на которых это избыточное население могло бы осесть. Земельный голод гнал молодежь из деревни на поиски средств существования в другие места. И государство османов, и традиционная средневековая система гильдий не были приспособлены к развитию других экономических ресурсов, кроме продуктов земледелия. Только с завоеванием Кипра появилась возможность для дальнейшего масштабного расселения людей. Другие подобные «отдушины» теперь были блокированы. Вследствие этого Анатолия, в особенности, была переполнена безземельными, не имеющими корней крестьянами, стремившимися попасть в нерегулярные войска или на любую другую официальную службу. Потерпев неудачу, они пополняли ряды потенциальных бунтовщиков и бандитов. Проблему безработицы усугубляли, из-за девальвации, удвоение цен, фальсификация и подделка денег, спекуляция, высокие процентные ставки и ростовщичество.

Чтобы покрыть дефицит, казначейство было вынуждено искать новые источники доходов за счет повышения ставок налогообложения. Тяжесть от этого в конечном счете легла на плечи крестьян, официально — через наложение увеличенных сборов как центральными, так и провинциальными органами управления. Но в реальности это было бремя, многократно увеличенное злоупотреблениями и незаконной практикой. Ведь последствия инфляции больше всего ощущались классами, жившими на фиксированные доходы, теперь наполовину обесценившиеся, и, следовательно, самими чиновниками, военными, гражданскими или судейскими. Ситуация толкала людей на взятки и коррупцию, поборы и вымогательство у крестьян с помощью незаконных действий. Практика, преобладавшая в конце XVI века, была в деталях изложена в правовом указе, разосланном провинциальным чиновникам в 1609 году султаном Ахмедом I. В нем было сказано: «Вы не объезжаете свои провинции, исполняя свои обязанности. Вместо этого вы только незаконно берете деньги с людей… Во время этих так называемых „патрулирований“… вы допускаете следующие злоупотребления: если кто-то падает с дерева, вы доказываете, что это убийство, вы идете в деревню, размещаетесь там и для того, чтобы обнаружить предполагаемого убийцу, пугаете людей, заковывая их в цепи. Наконец, помимо того, что забираете сотни золотых или серебряных монет, называя их „кровавыми деньгами“, вы бесплатно берете у сельчан в качестве так называемой „реквизиции“ лошадей, мулов, рабов, ячмень, солому, древесину, сено, овцу, ягнят, цыплят, масло, мед и другие продукты питания. Вы отдаете сбор своих доходов сборщикам по чрезмерным ставкам. Со своей стороны, они выходят на сбор с избыточным количеством всадников, и, вместо того чтобы самим удовлетвориться сбором ваших доходов, согласно закону и так, как это предписано записями, они пытаются извлечь столь много денег, сколько они хотят».

Судьи были так же коррумпированны, как и другие чиновники. Назначаемые в качестве инспекторов, чтобы выслушивать жалобы сельских жителей и выявлять случаи путаницы в делах, все они использовали указы султана к своей собственной выгоде и брали взятки с тех, кто обвинялся в нарушениях. Составляя регистрационные налоговые книги, судьи преувеличивали численность тех, кто облагался налогом, чтобы вымогать деньги для себя. Облеченные полномочиями назначать заместителей в пределах своей юрисдикции, они назначали тех, кто давал им наибольшую взятку. Эти многочисленные поборы вынуждали крестьян брать взаймы у ростовщиков, часто по ставке, достигавшей 50 процентов, чтобы уплатить налоги и долги, работая на них задаром и по существу превращаясь в их рабов.

Для того чтобы разрушить деградировавшую феодальную систему сипахов, государство должно было увеличить численность регулярной армии. Это относилось как к янычарам, так и к другим получавшим жалованье войскам, причисленным ко двору султана, которые включали таких «людей султана», как регулярные сипахи Порты. Для этого были нужны новые источники вербовки. Невольников христианского происхождения, которые были захвачены в бою или куплены, для этой цели было уже недостаточно. Впервые стало необходимым зачислять в большом количестве на военную службу подданных мусульманского происхождения, ранее не допускавшихся в ряды вооруженных сил, как и в гражданскую администрацию. Их вербовали не только в янычары, но и в другие виды войск регулярной армии, капыкулу.

Это означало «разжижение» войск: внедрение новых смешанных элементов, становившееся причиной изменений в их эксклюзивном характере, глубоко затронуло не только воинскую дисциплину, но и тот дух командной солидарности, который был основой османской армии.

Уже и янычарам во время все более частых случаев безделья в казармах разрешалось работать ремесленниками, пополняя свое жалованье доходом от продажи изготовленных ими изделий. Так, впервые занявшись коммерцией, воины стали сливаться с гражданским ремесленным населением Стамбула и других гарнизонных городов. Они, по существу, становились городскими жителями, утрачивая дисциплину и готовность воевать. Все это, наряду с тем, что начиная с правления Сулеймана янычарам было разрешено жениться, неизбежно вело к усилению среди них, как и среди управленческого и земельного классов, наследственного принципа. Отсюда оставался лишь один шаг до допуска их сыновей в корпус. Первоначально, поскольку это был корпус, сформированный из рабов, это приходилось делать в обход закона, так как было незаконным превращать в раба человека, рожденного мусульманином. Но при Селиме II была официально установлена определенная квота на их допуск. Наконец, при Мураде IV традиционный набор только рабов христианского происхождения, как в янычары, так и в ряды других служащих султана, был полностью упразднен и тем самым узаконен процесс, который уже стал свершившимся фактом.

Начиная с последней декады XVI века и далее они становились, как и их хозяева-султаны, слабее, все более несдержанными и категоричными в своих требованиях. В 1589 году янычары всерьез обеспокоили Мурада III, протестуя против нового снижения курса металлических денег, в которых они получали жалованье. Впервые в истории они штурмом проложили себе дорогу в Сераль, где проходило заседание дивана, и потребовали головы министров, ответственных за обесценивание денег.

Предпочтя не встречаться с мятежниками лично, султан отступил перед их превосходящими силами, санкционировав две казни. Еще дважды за последующие три года янычары успешно использовали свои преимущества, потребовав и добившись смещения подряд двух великих визирей. В 1593 году подняла восстание султанская охрана из регулярной кавалерии, сипахи Порты. На этот раз, повернув против них оружие, янычары сами восстановили порядок, причем власти проницательно воспользовались — как это будет и впредь — соперничеством между двумя родами войск. Позже другие подобные восстания войск султана сотрясали различные провинции империи. Вассальному княжеству Молдавии янычары достаточно дерзко навязали, в ответ на взятку, губернатора по своему усмотрению, который, однако, был вскоре смещен с должности за невыплату дани. Позже этот губернатор был ограблен и убит самими же янычарами в Стамбуле.

Начиная с 1596 года более серьезные беспорядки возникли в Анатолии, которая в тот момент была ввергнута в состояние полной анархии мятежными элементами, известными как джелали. Дворцовые войска были теперь размещены в Анатолии в значительном количестве. Параллельно возросло число секбан, нерегулярной пехоты и кавалерии, которых вооружили мушкетами, чтобы стать, под началом губернаторов, основной провинциальной армией. Однако в мирное время, не получая никакой оплаты и завидуя привилегиям регулярных имперских войск султана, секбаны становились источником постоянных беспорядков — банды безземельных, лишенных корней крестьян толпами скитались по сельским местностям как бандиты и грабители.

Джелали пополняли свои силы из этих солдат нерегулярных войск, безработных секбан; туркоманских, курдских и других азиатских племен; и, не в последнюю очередь, из лишившихся земельной собственности сипахов. Большая их группа вместе с другими солдатами нерегулярных войск, все дезертиры из армии в Европе, подверглась безжалостным наказаниям со стороны их командиров и была вынуждена бежать как фирары (беглецы) в Анатолию, выходцами из которой было большинство из них. Дополнительные силы вливались в ряды джелали из тех нерегулярных войск, направленных провинциальными властями на их подавление, которые нередко предпочитали присоединиться к мятежникам. Первоначально, в попытке взять все эти силы под контроль, правительство, сосредоточенное на подготовке кампании в Венгрии, назначило одного за другим двух командиров-вербовщиков, чтобы пополнить войска. Но те сами восстали вместе с мятежными войсками, вымогая у населения деньги и продовольствие на их содержание.

Наиболее способный из этих двух командиров, Кара-Языджи, собрал вокруг себя повстанческий отряд джелали в несколько десятков тысяч человек, в основном из недовольных элементов в Анатолии. Объединенные в большие группы, они вынуждали города платить дань и в результате стали доминирующей силой в ряде провинций Центральной Анатолии. Джелали, оттесненные правительственными силами в Юго-Восточную Анатолию, оказали сильное сопротивление в крепости Урфа. После смерти Кара-Языджи восстание распространилось по всей Анатолии под руководством его брата Дели-Хасана, или Хасана Бешеного, который присвоил себе титул шаха и, после разгрома губернаторов ряда провинций, хвастался: «Я сбросил в этих странах османскую власть, и теперь мне принадлежит безраздельное господство».

В последовавшем массовом исходе крестьян, ставшем известным как Великое бегство, крестьяне, уходившие массами от людей Хасана Бешеного, рассеивались на больших территориях, бросая собственные деревни и укрываясь в крепостях. Более зажиточные анатолийцы бежали в Стамбул, Румелию и даже в Крым. В конце концов Дели-Хасан был принужден центральным правительством сложить оружие и в качестве компенсации был назначен губернатором Боснии. Это позволило ему использовать свои неуправляемые войска в Европе. В ходе нового вторжения полуобнаженных длинноволосых азиатских «варваров» была опустошена Румелия, причем убивали как мусульман, так и христиан. Но в 1603 году «варвары» были наконец истреблены на берегах Дуная войсками венгров.

Восстание в Анатолии продолжалось, пока правительства тщетно пытались вновь утвердить свою власть. Большая часть ее территории стала разоренной пустыней с заброшенной, необрабатываемой землей, что вызвало вспышки голода. Последовавший отказ крестьян от земли привел к ее присвоению военными лидерами и другими лицами. Они создавали крупные частные поместья, которые чаще превращали в ранчо, выращивая крупный рогатый скот и, следовательно, радикально меняя традиционную аграрную ориентацию землепользования во всей Анатолии.

Восстания джелали препятствовали всем усилиям османского правительства сформировать имперскую армию для возобновления войны против Персии. В 1603 году шах Аббас, активно восстанавливавший боеспособность персидских армий, воспользовался моментом, чтобы начать наступление. В ходе его он быстро вернул Тебриз, бывшую столицу своего отца, Эривань и взял османскую крепость Карс. За пять лет шах вновь занял различные провинции, отданные туркам его предшественником, и фактически разрушил ненадежную структуру османского правления на Кавказе, которая подтвердила свой временный характер. Легко отражая контрнаступления, шах смог в 1612 году навязать мирное соглашение, по которому турки уступили большую часть территории, приобретенной ими по мирному договору 1590 года.

К этому времени на трон взошел очередной незначительный султан, уже четвертый после смерти Сулеймана. Это был Ахмед I, четырнадцатилетний внук Мурада III и сын Мехмеда III. Мурад заранее получил предупреждение о смерти во сне одного своего фаворита, за которым последовал спазм желудка. Перенесенный в беседку на берегу Босфора, Мурад лежал, наблюдая за проплывавшими за окнами кораблями. Его музыканты наигрывали меланхоличную мелодию, под которую он шептал слова: «Приди и присмотри за мной сегодня, о Смерть». Две египетские галеры произвели салют, от которого разбилось стекло купола беседки. Осколки рассыпались вокруг, заставив султана заплакать. «В другое время, — жаловался он, — залпы целого флота не разбили бы это стекло, а теперь оно раскололось… Эта беседка есть беседка моей жизни». Перенесенный обратно во дворец, султан на следующий день скончался.

Первым деянием его сына, наследовавшего ему под именем Мехмеда III, было удушение немыми слугами его девятнадцати братьев — крупнейшее братоубийство в османской истории. Затем он устроил торжественное государственное погребение, захоронив братьев с почестями рядом с отцом, в гробах, украшенных тюрбанами и плюмажем. Тем временем шесть беременных рабынь, их фавориток из гарема, были зашиты в мешки и брошены в Босфор, чтобы не смогли дать жизнь претендентам на трон. Позже Мехмед предал смерти своего собственного сына и преемника Махмуда, несмотря на молодость, умного и энергичного человека, который просил доверить ему командование армиями, сражавшимися с мятежниками в Анатолии, тем самым возбудив завистливую подозрительность отца. Мать Мехмеда и фавориты были брошены в тюрьму и позже разделили ту же участь. Когда сам Мехмед вскоре после этого скончался, на надгробии было высечено изречение: «Всемогущий Аллах сказал: все обращается в прах, кроме здравого смысла, и они вернулись к тебе».

Мехмед III был последним наследником престола, которому довелось служить провинциальным губернатором и, как следствие, приобрести опыт ведения государственных дел при жизни своего отца. С тех пор из-за опасения восстаний все принцы крови постоянно содержались в Серале, отрезанные от мира, в здании, известном как «Клетка», и не имели подобного опыта. Мехмед находился целиком под влиянием своей матери, венецианской фаворитки отца, султанши Валиде Баффо. Министры Мехмеда стремились, чтобы, следуя примеру предшественников, султан лично возглавил свои армии в войне против Венгрии, которая уже много лет тянулась с переменным успехом. Говорили, что его присутствие могло возродить боевой дух солдат после потери Грана и других османских городов. Но султанша возразила против этого плана, боясь отпускать султана из Стамбула и, следовательно, из сферы своего влияния. Она предпочитала отвлекать сына, тщательно подбирая ему наложниц.

Слабый по природе, Мехмед тем не менее не был чужд некоторой решимости и, в конце концов приняв в расчет страшное землетрясение и требования янычар, которые, ожидая вознаграждений, отказывались идти в поход без своего султана, уступил призывам министров. Летом 1596 года Мехмед с соответствующей помпой отправился во главе своих армий в Европу. Османов впервые благословило и вдохновило развевающееся перед ними святое знамя Пророка, которое было доставлено из Дамаска по столь чрезвычайному случаю.

Османские силы осадили и захватили Эгер (Эрлау), затем сошлись в бою с противником на равнине Мезе-Керестеш. Сражение было долгим, и не обошлось без неприятностей (в том числе массовое дезертирство сипахов), которые совершенно обескуражили султана. После первых неудач Мехмед настаивал, восседая на спине верблюда, на общем отступлении — по крайней мере, своем собственном отступлении. Но после военного совета султан схватил знамя Пророка, надел его священный плащ и согласился остаться со своими войсками. Картина изменилась. Христиане нарушили боевой порядок, чтобы заняться разграблением лагеря противника. Но в это время турецкая кавалерия пошла в атаку, и они бежали в полном беспорядке.

Это было поражение христиан, в котором более 30 тысяч немцев и венгров были убиты и захвачены значительные трофеи, включая несколько сотен пушек прекрасной работы. Это была решающая победа турок, которая в опасный момент, безусловно, спасла для Османской империи Болгарию, Македонию, половину Венгрии и, за исключением Трансильвании, большую часть территорий к северу от Дуная, которые все еще оставались в ее руках. Так продолжалось еще несколько веков. Тем временем султан Мехмед, который, по крайней мере, мог считаться зрителем своей собственной победы, вернулся с облегчением и триумфом и был с овациями встречен в Стамбуле. Здесь он, как и раньше, предавался удовольствиям гарема, оставив управление делами своей матери-венецианке. Говорят, что в конце октября 1603 года он повстречал дервиша, который предсказал, что по истечении 55 дней на него обрушится большое несчастье. Охваченный суеверным страхом, он скончался ровно 55 дней спустя.

Подросток Ахмед, который наследовал ему, вряд ли воздержался от братоубийства только потому, что его оставшийся в живых брат Мустафа был лунатик, а мусульмане испытывали священное почтение к безумным. Ахмед был, выражаясь словами турецкого поэта, «первый среди всех сыновей Османа, кто обладал империей до того, как взял штандарт». Ахмед был, однако, вскоре подвергнут обрезанию — первый из османских султанов, перенесший эту операцию, находясь на троне. Вскоре он заразился оспой, что стало причиной свертывания обычных торжеств по случаю Байрама.

Поправившись, Ахмед продемонстрировал в своем подростковом возрасте определенные признаки решительности и даже жесткости. Когда его великий визирь отказался продолжать Венгерскую кампанию без очень крупной субсидии казначейства, султан направил ему послание: «Если ты ценишь жизнь, то немедленно отправишься в поход». Когда янычары и сипахи Порты пожаловались на задержки с выдачей жалованья и стали швырять камни в офицеров, мальчик-султан появился в ярко-красных одеждах, как это делал халиф Гарун аль-Рашид в дни казни, вызвал к себе высших чиновников и властно потребовал ответа. Им было сказано, что жалованье на пути к войскам. «Почему вы не считаетесь с этим? Почему позволяете себе оскорблять мою Блистательную Порту? Выдать виновных!»

После удивленного молчания один из ага ответил, что те, кто несет ответственность, не были собственными рабами султана, но чужаками, завербованными в войска для гарнизонной службы по приказу Ахмеда. Их имена были названы, и они были немедленно казнены. Их начальники, получив приказ убрать тела, были сурово предупреждены: «В следующий раз, если вы переступите границы покорности, я всех вас казню, без различия».

Но Ахмед, взрослея, отступился от своих первоначальных обещаний. Председательствуя на заседании дивана в мае 1606 года, в связи с грядущей кампанией против Персии, для которой армия уже была сосредоточена в Скутари, султан предложил ее отложить. Последовало удивленное молчание. Тогда великий муфтий возразил, преведя аргумент, что бунчуковые знамена империи уже установлены на азиатском берегу, чтобы их мог видеть весь мир. Теперь невозможно разрушить лагерь и уйти без позора. Тогда султан предложил ограниченную кампанию, проводимую частью армии под руководством Ферхад-паши. Муфтий поинтересовался, не мог бы султан, если, как он заявляет, государственная казна пуста, выделить средства, необходимые для этой цели, как это сделал султан Сулейман из собственных денег для своей последней кампании. На это Ахмед просто ответил, что времена изменились и то, что тогда было необходимо, сегодня больше не подходит. Диван был распущен. Так Ферхад-паша, известный как Ферхад Безрассудный, направился с войсками в Азию, не имея необходимых средств на жалованье или закупку припасов. Его поход был вскоре прерван мятежом среди янычар, побежденных первыми же бандами мятежников, попавшихся им на пути.

В остальном Ахмед в ходе своего правления мало что сделал по собственной инициативе. Капризному и ограниченному в суждениях султану не хватало способности подбирать хороших советников, и он непрерывно менял великих визирей, в значительной степени по требованию гарема. Его обитатели, преследуя свои корыстные интересы, оказывали на султана все большее влияние, особенно глава черных евнухов, который содержал свой собственный двор, не менее пышный, чем двор его господина. Как заметил один итальянец — современник событий, «никто доподлинно не знает, кто является сувереном». Гарем, более того, теперь распространил свое коррумпированное влияние повсеместно, с появившимся обычаем заключения браков между женщинами из семьи султана и его чиновниками и фаворитами. Под прикрытием этих родственных связей при дворе они могли свободно заниматься вымогательствами и злоупотреблениями, опустошавшими земли и деморализовавшими государственные службы империи.

Ахмед I скончался в 1617 году в возрасте двадцати семи лет. Последнему из четырнадцати поколений османских султанов, в которых империя передавалась от отца к сыну, наследовал его слабоумный брат Мустафа I, которого в ошеломлении доставили из темницы в Серале. Там он провел четырнадцать лет, почитаемый многими (согласно английскому посланнику, сэру Томасу Роу) как святой человек, поскольку ему бывали «видения и ангельские явления, попросту говоря, он пребывал между состоянием сумасшедшего и дурака». Одним из развлечений в жизни Мустафы в заточении было бросать рыбам в Босфор вместо хлебных крошек золотые монеты. Но диван положил конец этой практике по настоянию главы черных евнухов, который предположил, что было бы лучше сберечь золото для полагающихся пожертвований янычарам, когда он взойдет на трон.

Ахмед, желая сохранить прямое наследование престола, когда у него появились собственные сыновья (так информирует нас Рихард Кноллес), дважды замышлял убийство Мустафы. В первый раз его остановили накануне ночью «привидения и страшные сны». Второй раз, взбешенный видом брата, прогуливавшегося с охраной в саду Сераля, он взял лук и стрелу и приготовился выстрелить. Но, ощутив внезапно сильнейшую боль в руке и плече, султан воздержался от выстрела, заключив, что Пророк не хочет смерти Мустафы. Таким образом, доведенный до полной невменяемости длительным заключением, Мустафа взошел теперь на трон. Сразу же стало ясно, что править он не сможет. Вскоре он был смещен и отправлен обратно, в свое привычное уединение, а султаном стал его племянник, четырнадцатилетний сын Ахмеда Осман.

Свержение Мустафы было ускорено янычарами, которые теперь фактически господствовали в столице и с появлением нового суверена выиграли от двух существенных денежных выплат в течение всего лишь трех месяцев. Подросток Осман грезил о воинской славе в подражание своему великому предку Сулейману Законодателю. Он отличался умением обращаться с оружием и был известен тем, что демонстрировал свое мастерство владения луком, ставя перед собой в качестве живых мишеней военнопленных или даже собственных пажей. Хотя на обоих внешних фронтах воцарился относительный мир, Осман, вопреки совету своих министров, настаивал на развязывании войны против Польши. Предлог для этого мог быть найден в периодически возобновляющихся пограничных конфликтах из-за хищений рабов и скота между вассалами султана крымскими татарами и казаками Украины, которые считались подданными Польши.

Вдохновленный предыдущей победой османов, султан собрал в 1621 году могучую армию, самую крупную со времен Сулеймана. Облачившись в доспехи, которые принадлежали его предку, Осман повел свою армию через Адрианополь и Дунай к берегам Днестра. Это был трудный поход, осложненный ранним наступлением зимы, мятежным духом наемников и многими другими препятствиями. За наведением моста через реку последовали безрезультатные атаки на укрепленный опорный пункт Хотин, который был хорошо подготовлен к обороне. Войска султана были недовольны и (как выражается Кноллес) «скорее умерли бы, убегая, занимаясь грабежами или же кушая, чем встретив врага лицом к лицу», тогда как сам султан, хотя и был готов подвергнуть собственную персону риску боя, не смог, в отличие от своих предшественников, заставить солдат сражаться. Вследствие этого Осман был вынужден отступить с большими потерями и обратиться к полякам с предложением мира. После этого султан вернулся в Стамбул и заявил о победе. Но — такое сообщение было отправлено в Лондон — «Великий господин вошел в город 1 января, одетый как простой солдат, без большого обоза и с меньшей помпой. Его потери в этой войне были исключительно большими, особенно в лошадях».

Юный Осман настроил против себя янычар не только неудачей в сражении, за которую, по сути, именно они были ответственны, но и характерной для него ошибкой — проявлением алчности, в чем янычары поспешили тут же обвинить султана. То ли из-за жадности Османа, то ли из-за хронической пустоты имперской казны выплаты жалованья и размеры дополнительных доходов упали ниже ожидавшегося янычарами уровня. Они жаловались, например, что вознаграждение за голову врага, отсеченную в бою, составляло теперь не более одного дуката — и ради этого человек будет рисковать своей собственной головой?

Янычары также возмущались, как и многие другие подданные султана, его привычкой бродить по улицам города, нередко ночью, переодевшись, вместе с несколькими чиновниками из дворца, «заглядывая в дома и таверны подобно младшему офицеру», чтобы обнаружить случаи нарушения его законов против потребления вина и табака, подвергая арестам и наказаниям нарушителей. Говорят, в ходе таких рейдов его главный садовник швырял в Босфор янычар и сипахов, застигнутых в винных лавках, и отправлял пьяных солдат рабами на галеры.

Янычары действительно стали представлять для империи серьезную угрозу. Будучи на протяжении веков самой могущественной османской силой в их имперских завоеваниях, они в своей алчности и недисциплинированности за границей постепенно утрачивали боевые качества и превращались в подрывную силу внутри страны. На полях сражений среди современных иностранных армий они приобретали репутацию бездарных и даже тупоумных людей с оружием в руках. Янычары, по наблюдениям их противников, были по-прежнему быстроногими и зоркими, но только для того, чтобы точно уловить момент, когда сипахи начинают колебаться, и бежать как можно быстрее. В столице, поскольку один неадекватный султан сменял другого по воле коррумпированного Сераля, янычары превратились в доминирующую силу и центр крамолы.

Восемнадцатилетний султан Осман, крайне уязвленный клеймом превращения «в подданного своих собственных рабов» и подталкиваемый советниками, сторонниками реформ, придумал изощренную схему противостояния такой угрозе своему суверенитету. Ее движущей силой был доставленный с азиатских границ империи «человек великого ума» по имени Дилавер-паша Храбрый. Будучи губернатором большой провинции Диярбакыр, он пользовался широким уважением в этих воинственных регионах благодаря своему авторитету. Поэтому было решено, что Дилавер-паша наберет в сотрудничестве с провинциальными губернаторами из числа самых стойких жителей большую азиатскую армию, чтобы служить султану в качестве новой милиции. Призванная действовать как противовес придворным войскам Стамбула, эта армия должна была состоять из примерно сорока тысяч человек, включая большой отряд курдов и представителей других воинственных племен наряду с отличавшимися дисциплинированностью наемными подразделениями из Египта и Сирии.

Когда армия будет собрана, султан отправится в Азию и оттуда приведет ее обратно в столицу, где целью Османа было подавление янычар и сипахов.

Как прикрытие этой операции весной 1622 года было объявлено, что султан намерен отправиться со своей личной свитой на паломничество в Мекку. На самом деле Осман собирался проследовать в Дамаск — в Сирии, где альтернативным предлогом было подавление восстания друзов. Но, к несчастью, Осману по молодости и неопытности не хватило осмотрительности, требующейся в столь амбициозном предприятии, успех которой зависел от строгой секретности. Тем более что его министры разделились во взглядах на этот план. Великий муфтий открыто противился затее и пытался предотвратить отъезд султана «в Мекку». Более того, янычары и сипахи довольно скоро заподозрили неладное, когда были отданы приказы о переброске шатров султана и его свиты в Азию. Осман даже готовился увезти все свои драгоценности и казну и вообще «все, что могло быть превращено в драгоценные металлы».

В ответ на это янычары исполнились решимости восстать. Они собрались на ипподроме. Оттуда «мнением большинства» воины направили султану требование сдать оскорбивших их министров. Получив отказ, они ворвались во дворцы великого визиря и еще одного министра и разграбили их. Султан уступил им, пообещав отказаться от своей поездки в Азию. Но теперь разъяренные янычары ворвались в Сераль, который, в нарушение всех мер предосторожности со стороны Османа, желавшего иметь внутри дворца преданный только ему вооруженный отряд, в основном оборонялся его садовниками. Здесь, по мере того как нарастала их ненависть, янычары явили беспрецедентное намерение напасть на священную особу самого султана.

Когда мятежники собрались во дворе дворца, раздался возглас: «Мы хотим султаном Мустафу!» Остальные немедленно повторили призыв и разбежались по помещениям дворца в поисках Мустафы. Задержанные воротами гарема, солдаты сорвали часть крыши и, спустившись вниз по шнурам занавесей, нашли слабоумного Мустафу в темнице, где он провел последние три дня без еды и питья, в компании двух черных рабов. Принеся ему воды, мятежники схватили его, пораженного страхом за свою судьбу, и унесли, чтобы еще раз провозгласить султаном. Вскоре после этого великий визирь и глава черных евнухов появились из дверей гарема, чтобы попытаться остановить мятежников, и были разорваны на куски. Мать Мустафы, султанша Валиде, взяла сына под свою опеку, стремясь успокоить словами поддержки: «Иди, мой лев», а затем принялась за формирование нового правительства от его имени.

Тем временем войска продолжали поиск Османа, который бежал из своих апартаментов во дворце. Он был найден в тайнике — жалкая фигура, одетая в нижнее белье и тюбетейку, — сипахом, который презрительно снял свой собственный тюрбан и водрузил его на голову султана, а затем заставил его проехать на старой кляче сквозь толпу, выкрикивающую оскорбления и насмешки, к казармам янычар. По пути туда они наткнулись на труп бывшего великого визиря и фаворита Хусейна, которого обезглавили восставшие. При виде тела, лежащего посреди дороги, Осман горестно сказал: «Он невиновен. Если бы я последовал его совету, это несчастье никогда бы не обрушилось на меня». В казармах, едва не плача, султан обратился к своим пленителям с вопросом: «Что вы предполагаете сделать со мной? Вы превратите в руины империю и свою собственную жизнь — вы, янычары». Затем, сняв тюрбан, Осман жалобно обратился к лидерам восставших, умоляя: «Простите меня, если я, сам того не ведая, обидел вас. Вчера я был падишахом. Сегодня я раздет донага. Взгляните на мой пример. Вы тоже можете столкнуться с превратностями судьбы в этом мире». В присутствии нового великого визиря и султанши Валиде он умолял, убедившись, что ему предстоит умереть от удушения шнурком, дать возможность обратиться к его «слугам», войскам, находящимся снаружи.

Окно было открыто, и несчастный юноша произнес последнюю речь. «Мои аги сипахов и вы, старейшины янычар, кто годится мне в отцы, с юношеской опрометчивостью я послушался плохого совета. Почему вы так унижаете меня? Вы больше не хотите меня?»

Ответом на это был единодушный выкрик: «Мы не хотим ни твоего правления, ни твоей крови». После этого Османа препроводили сквозь большую толпу народа в ужасную тюрьму Семи башен. Позже, уснув от переутомления, он был грубо разбужен в камере Дауд-пашой с тремя помощниками, которые сразу же навалились на Османа. Будучи молодым и сильным, он отчаянно боролся. Но в конце концов (как пишет сэр Томас Роу) «сильный негодяй нанес ему удар по голове боевым топором, остальные навалились на него и удушили без особых хлопот». Затем у Османа отрезали одно ухо и отправили неумолимой султанше Валиде, которая дала разрешение на казнь. Похороны султана состоялись вечером того же дня. Хотя братоубийство было обычным делом, это был первый случай убийства коронованной особы, запятнавший анналы Османской империи. Его жертва, по словам Роу, — «первый император, на которого когда-либо наложили руки; полагаю, это был фатальный признак османского упадка».