Глава 34

На протяжении всего периода между окончанием Крымской войны и подписанием Парижского договора лорд Стрэт-форд упорно работал с Портой над новой Хартией реформ для Османской империи. В начале 1856 года она была обнародована в имперском рескрипте, хатти хумаюн. Она была предназначена Портой для удовлетворения участников парижских переговоров, демонстрируя благие намерения империи, желавшей показать себя цивилизованным государством, достойным уважения Запада. В хартии подтверждались принципы и расширялся масштаб реформ Танзимата, составив турецкую Хартию вольностей XIX века.

Хартия подчеркивала, более подробно, чем раньше, свободный и равный статус всех османских подданных, независимо от религии, национальности и языка, в отношении таких вопросов, как налогообложение, образование, правосудие, владение собственностью, право на занятие государственных должностей, выборная администрация и «равное поощрение хорошего гражданства без ссылки на сословия или веру». Кроме того, она предусматривала конкретные меры по реформированию финансовой и денежной системы страны, стимулирование торговли и сельского хозяйства, сооружение дорог и каналов. Она стала венцом реформаторской карьеры лорда Стрэтфорда, удостоверяя его заслуги в деле возрождения Османской империи, тем более что они были достигнуты в условиях широко распространившейся враждебности мусульман и европейского безразличия.

Но его оптимизм оказался недолговечным. Чуда не произошло. Хартия действительно была включена в статьи Парижского договора. Это подразумевало признание «щедрых намерений султана в отношении христианского населения его империи». Но все это сразу же сводилось к нулю отказом принять меры для реализации этого положения. Великие державы отказались от права «вмешательства коллективно или индивидуально в отношения султана с его подданными или во внутреннее управление империей».

Эта оговорка была расценена как предательство Англии Францией, которая стремилась к миру любой ценой и умиротворению России. В этом, как отчетливо видел Стрэтфорд, был смертельный удар по реформам в империи. «Предоставленная самой себе, без иностранного давления со стороны Франции или Англии или союзников совместно, Порта уступит своей природной косности и сделает фирман с реформами… безжизненной бумагой, ценной лишь тем, что на ней записаны правильные вещи».

Отсюда его заявление при подписании Парижского договора: «Я бы скорее позволил отрубить себе правую руку, чем подписал этот договор». Союзники конфликтовали с самого начала переговоров, как и на последнем этапе войны. Подъем престижа Франции и возобновление ее влияния на Порту, по мнению Стрэтфорда, могли сработать против тех высоких устремлений, которым он посвятил свою турецкую карьеру.

Тем не менее, несмотря на его отрицательное отношение, можно по праву утверждать, что именно Стрэтфорд сблизил Восток и Запад и их образ жизни больше, чем это можно было предположить в первые десятилетия XIX века. Миссия лорда Стрэтфорда вскоре должна была закончиться. Прежде чем это произошло, он выполнил церемонию с историческим, если не ироническим, смыслом. От имени своего суверена, королевы Виктории, лорд Стрэтфорд торжественно вручил султану Абдул Меджиду орден рыцаря Подвязки. Любопытно, что голубая лента Святого Георгия формально обязывала султана, будучи сувереном ислама, подражать карьере мученика и воина Христа. Великий элчи в последний раз покинул Турцию в октябре 1858 года и был сменен на посту посла сэром Генри Булвером, по мнению которого лорд Стрэтфорд «верил, что может обнаружить антитезу всего, к чему стремился, отказ от всего, что завоевал».

Как выяснилось, проблема долга, а вовсе не внутренняя реформа отныне стала занимать все внимание правителей Османской империи и обусловила ее отношения с Западом. Турция, реформаторы которой никогда не блистали как финансисты, медленно, но верно погружалась в пучину неплатежеспособности. Постоянно сохранялись превышение объема импорта над экспортом и неспособность развивать внутренние производственные ресурсы. Имперская казна была практически пуста, выплаты жалованья военнослужащим задерживались, стоимость жизни росла, и стремительно нищавшее население становилось все более враждебным и к реформаторам, и к иностранцам. Чтобы покрыть стоимость Крымской войны, Порта заняла значительные суммы у своих британских и французских союзников. Теперь, в течение двух десятилетий, в отсутствие умелого управления национальной экономикой, вредная привычка брать в долг в Европе укоренилась очень прочно. Она выросла в национальный долг в сотни миллионов фунтов, который постоянно увеличивался. Долг складывался из непогашенных займов и размещения невыкупленных облигаций, при высоких комиссионных финансистам и взяток пашам, продвигавшим дела.

Султан Абдул Меджид скончался в 1861 году в возрасте тридцати восьми лет. Мягкий, гуманный правитель, имеющий симпатии к Западу и добрые либеральные намерения, он не обладал необходимой решимостью и энергией, чтобы их выполнить. Неактивный по природе, склонный к потворству своим желаниям, безответственный в расходах, он ослабел как реформатор, не удовлетворив ни мусульманских, ни христианских подданных. Он не сумел поддержать внутреннее единство и не выполнил большинство прогрессивных мер Танзимата, созданного его отцом.

Абдул Меджиду наследовал его брат Абдул Азиз, который, поддерживая достаточно хорошие отношения с братом, еще при его жизни активно участвовал в политических интригах вместе с силами реакции. Абдул Азиз внешне был красивым, физически развитым, крепким здоровьем человеком, но малообразованным, непостоянным и обладал взрывным характером. В начале правления он, следуя примеру двух своих предшественников, объявил о реформистских намерениях. Он взял на себя обязательство контролировать расходы двора и наладить надлежащее использование ресурсов государства. Но дальше намерений и обязательств дело не пошло. Во дворце, отправив на пенсию бесчисленных наложниц своего покойного брата, он превзошел его в экстравагантности, собрав собственный гарем, настолько большой, что потребовалось три тысячи евнухов. В политике он препятствовал своим министрам во всех их реформистских планах, что устраивало реакционеров, в то время как иностранные державы поначалу слишком усердствовали, из уважения к Парижскому договору, в отказе от индивидуального давления на Порту. Они вмешались коллективно в 1867 году, когда французское правительство при поддержке Британии и Австрии направило ноту, содержавшую призыв к более активной политике реформ. Вызвавшая резко отрицательное отношение султана, нота приветствовалась только двумя его прогрессивными министрами — Али и Фуад-пашой, которые тем не менее сумели в течение трех следующих лет реорганизовать Высший совет и внедрить ряд новшеств в области правосудия и просвещения.

Но уже зародилось совершенно новое направление реформ. Они шли не от правителей, а от тех, кем правили, и его акцент был не только на социальные, но и на конституциональные перемены. Махмуд Реформатор в начале XIX века был султаном-патерналистом, защищающим и дарующим блага своему народу в духе благожелательного деспотизма. С самого начала он осознал парадокс: он сможет преуспеть в принятой на себя либеральной задаче только при посредстве терпеливого уничтожения всех препятствий абсолютной власти султана, которые в последнее время разъедали ее. Поэтому он узурпировал даже более автократические полномочия, чем имели его османские предшественники. Ответственное использование власти волевым султаном, исполненным решимости навязать свои просвещенные взгляды, вело по крайней мере к первым стадиям прогресса. Махмуд II начал решать в позитивном аспекте некоторые неотъемлемые несовместимости между европеизированным обществом и заложенными в исламе социальными традициями.

Но продолжение его работы зависело от наличия такого же волевого преемника, каковым, при всех его прогрессивных устремлениях, Абдул Меджид не был. Его отец, ликвидировав все альтернативные источники власти, оставил после себя потенциальный вакуум, который никто, кроме него самого или другого суверена такого же калибра, не мог заполнить. Когда реформы Танзимата оформились, ясно обнаружились пустоты в его функциональной структуре. Для эффективного применения Танзимата к правам и интересам подданных султана нельзя было опираться на посреднические институты, как те, что создали разные источники провинциальной власти и улема. На высшем уровне весь механизм консультаций и гарантий в отношении Танзимата опирался на единоличную власть султана — его эдиктов, часто созданных под влиянием безответственных министров.

По факту, если не по духу, Абдул Меджид осуществлял то же самое диктаторское правление, пусть и не столь решительно, которое завещал ему отец — Махмуд. После переходного периода растущая власть неограниченного диктатора достигла высшей точки во время правления султана Абдул Азиза. Реакционер по мировоззрению, не сдерживаемый никакими либеральными принципами, он правил как абсолютный деспот, имея сильное централизованное правительство со сплоченной бюрократией, послушной его жесткой воле. Так, во второй половине XIX века османский режим вернулся от ответственной автократии к безответственной. Это породило, при посредстве резкого процесса реакции, совершенно новую стадию реформ, более фундаментально продуманную и дальновидную, чем старая, основанная на конституционных принципах демократии. Махмуд II, которого сменил Абдул Меджид, стремился к просвещению и прогрессу в рамках существующей системы. Он стремился к европеизации в области науки, права, образования и правительственного механизма. Но теперь, среди созревшей элиты, которую он ввел в администрацию, существовал молодой средний класс интеллигенции, вооруженной знанием иностранных языков, идеями и опытом жизни на Западе, который начал подходить к проблеме реформ с идеологической точки зрения, видя ее в политическом аспекте. Запад перед их глазами претворял принципы либеральной демократии в практику конституционного и парламентского правительства. Пока продолжалось правление Абдул Азиза, эти люди начали понимать необходимость продвигать вовсе не ограниченные европеизированные реформы, такие как Танзимат. Надо было идти дальше и найти фундаментальные, в западном контексте, средства ограничения автократической власти в государстве.

Стремление к идеалу свободы через национализм, к которому европейские народы активно двигались после революционного 1848 года, содействовало возникновению оппозиционной группы, состоящей из молодых турок, в основном имевших светское образование, которые были ориентированы в совершенно новом направлении. Их девиз — Хюриет — свобода. А девиз Танзимата — Адалет — справедливость. Они уверенно двигались вперед, устремляясь за прежние рамки реформ по пути, который мог привести к революции. Их целью было установление в Турции конституционного правительства. Являясь сторонниками западной либеральной концепции, они тем не менее старались объединить ее со всем, что было лучшего в идеях и традициях ислама.

Вооруженные индивидуалистическими идеями, они пребывали в постоянных разногласиях, как идеологических, так и личных, относительно формы реализации своей конечной цели. В 1865 году небольшая группа их представителей на историческом пикнике в лесу Белграда образовала Патриотический союз, ставший, по существу, первой политической партией в турецкой истории. Она стала известна как партия «новых османов» и вскоре уже насчитывала 250 членов. Тайное общество, организованное по образцу общества карбонариев в Италии и еще одного — в Польше, где участники работали в отдельных подпольных ячейках, образовало то, что, по сути, являлось революционным комитетом. Новые реформаторы были не политиками, навязывавшими перемены сверху, а интеллектуалами, требовавшими перемен снизу. Они излагали свои идеи в литературе, но больше всего при посредстве нового способа передачи информации — журналистики. Результатом Крымской войны стало широкое распространение и рост влияния турецкой прессы.

Двое из новых османов были протеже Решид-паши, который умер в 1858 году. Одним был Ибрагим Шинаси, который учился в Париже во время революции 1848 года, потом издавал влиятельную газету в Стамбуле и также был поэтом и драматургом. Другим был Зия-паша, который занимал незначительные должности при дворе, а в 1867 году отправился в добровольное изгнание в Париж, Лондон и Женеву, чтобы стать выдающимся пропагандистом конституционного правительства и создания султаном Османской национальной ассамблеи с постепенным приданием ей парламентских полномочий. Более молодым и радикальным деятелем был Намык Кемаль. Он родился в семье высшего османского чиновника, работал политическим журналистом и эссеистом и стал поборником двух близких концепций — Свободы и Отечества. Он выдвинул идею свободы и самоуправления, согласно закону, при особом уважении политических прав граждан. Его прогрессивное революционное послание включало суверенитет народа, идею о том, что полномочия правительства должны идти от тех, кем оно управляет. Таким образом получал развитие принцип консультаций, «при условии, что законодательная власть будет отнята у правительства».

Как истинный мусульманин, Намык Кемаль старался примирить свою программу с принципами ислама, ища прецеденты в исламском прошлом, всячески стараясь оправдать словами Корана принцип консультативного и репрезентативного правительства и желая показать, что нечто подобное уже практиковалось в Османской империи до начала движения реформ. Хотя все это было трудно подтвердить мусульманским правом и теологией, его идеи пришлись по вкусу новому образованному поколению, которое, приемля западные ценности, больше не было полностью удовлетворено традиционным исламом. При разработке формы репрезентативного правительства, для которого не было параллели в исламе, Намык Кемаль опирался на либеральную парламентскую конституцию Англии, предпочтя ее конституции Франции, которая, по его мнению, при Наполеоне III была слишком авторитарной. Лондон, с его «непобедимой силой общественного мнения против власти», он видел «моделью мира» в части политических принципов.

Весь свой опыт, как в Лондоне, так и в Париже, Намык Кемаль почерпнул в период изгнания. Его поездки поддерживались влиятельным союзником новых османов, богатым и амбициозным египетским принцем Мустафой Фазилем. Он был наследником правящей в Египте династии, пока его брат Исмаил-паша, который был старше Мустафы на сорок дней, не получил от султана титул хедива с изменением в египетском законе о наследовании в пользу его собственного сына. Фазиль стремился править, и если уж не как хедив Египта, то хотя бы в качестве премьер-министра конституционной Турецкой империи. Из Парижа он прислал султану открытое письмо на французском языке, критикующее состояние империи и, в заключение, требующее конституции. Этот документ был переведен на турецкий язык Намыком Кемалем и его коллегами и распространен через газету, редактором которой он стал.

Реакция правительства на эту публикацию была весьма острой. В данном случае имело место нарушение недавно принятого закона о печати, заложившего основы строгого регламентирования деятельности газет и предусматривавшего создание специального комитета по вопросам печати, чтобы обеспечить его выполнение и преследование за нарушения. Кемаль и Зия-паша, будучи государственными чиновниками, были в результате переведены в провинции. Но вместо этого по приглашению принца Фазиля они тайно бежали в Париж, где он ввел их во французские политические и официальные круги и позволил использовать свой дом в качестве штаб-квартиры новых османов. Здесь вместе с редактором другой оппозиционной газеты Али Суави, который бежал из ссылки в Анатолии, они издавали, используя шрифты, привезенные из Стамбула, газету на турецком языке, называвшуюся «Хюрриет» («Сво бода»).

Летом 1867 года султан Абдул-Азиз нанес государственный визит сначала в Париж, а затем в Лондон. Он был первым османским сувереном, совершившим выезд за границы своей империи не во главе армии. По вежливой просьбе французского правительства, подсказанной турецким послом, Намык Кемаль и его группа отбыли в Лондон, где принц Фазиль финансировал их деятельность на протяжении нескольких следующих лет. Когда султан прибыл в Лондон, они смешались с толпой во время официального фейерверка-представления в Хрустальном дворце, где их красные фески привлекли внимание султана. На вопрос, кто они такие, он получил лаконичный ответ своего министра иностранных дел: «Они — оппозиция вашему величеству».

После визита в Вену Намык Кемаль, который в это время трудолюбиво изучал право и экономику, а также занимался переводом работ французских авторов на турецкий язык, в конце 1870 года вернулся в Турцию. Здесь он написал патриотическую драму под названием «Ватан», что значит «Отечество», которая была сыграна в Стамбуле перед восторженной аудиторией и с ничуть не меньшим энтузиазмом восхвалялась на страницах влиятельной газеты «Ибрет», редактором которой стал Кемаль. Живописуя героическую оборону Силистрии от русских во время Крымской войны, пьеса была основана на идее лояльности, но не султану или исламскому сообществу, а менее знакомой концепции «нации». Последовавшие комментарии прессы были, по официальному мнению, равносильны подстрекательству к мятежу. После вызывающей редакционной статьи газета была закрыта, а сам Намык Кемаль выслан под надзор полиции на Кипр. Там он находился в течение трех лет.

Тем временем в 1871 году умер Али-паша, последний из просвещенных государственных деятелей эпохи Танзимата, партнер которого, Фуад-паша, скончался двумя годами раньше. Только Али, один из всех визирей, был в состоянии влиять на султана Абдул Азиза, который после кончины визиря заявил, что стал «наконец свободным человеком». Он действительно был свободен утверждать свою неограниченную власть, подавляя власть Порты, чтобы проводить курс на исламскую реакцию, антиевропейский шовинизм и личный абсолютизм — с возможностью невоздержанных финансовых расходов. Он освободился и от сдерживающего влияния французского либерализма, благодаря поражению Наполеона III во Франко-прусской войне и ставшего его результатом падения престижа Франции. Реформы Танзимата и последовавшая хартия теперь оказались утратившими значение и невостребованными, тем самым подтверждая мрачные предсказания лорда Стрэтфорда де Редклиффа. С 1871 года Османская империя прочно утвердилась на нисходящем курсе, ведущем к глубинам реакции и финансовой катастрофе.

В последовавшем политическом вакууме центр власти сместился от Порты к собственно дворцу, поскольку султан заявил о своем намерении править как русский царь и каждый министр будет ответствен не перед великим визирем, а лично перед ним. Великим визирем он назначил честолюбивого и беспринципного Махмуда Недима, отметив, что тот первым из министров сделал именно то, что хотел он, султан. Результатом его деятельности вскоре стал административный хаос. Он изгнал прежних министров и производил бесконечную ротацию чиновников, увольняя их или перемещая с места на место, чтобы никто не мог соперничать с его собственным влиянием или служить противовесом абсолютной личной власти его хозяина султана.

Сместив Недима с поста в 1872 году, Абдул Азиз за три года сменил шесть великих визирей, обращаясь с ними как с номинальными руководителями и настаивая на их полном подчинении его воле. Он даже не советовался с ними, назначая министров. Первым и самым примечательным из них был Мидхат-паша, прочный столп конституционной реформы, который ускорил смещение Недима. Он вырос на службе Порте, став выдающимся провинциальным администратором, дающим провинциям, которыми управлял, при реформированной системе администрации, степень безопасности и процветания, которых они уже давно не знали. Но Мидхат оказался слишком волевым и независимым для султана и под влиянием многочисленных интриг продержался в должности всего три месяца. Тогда великим визирем снова стал Недим.

Причуды султана стали такими непредсказуемыми и необычными, что можно предположить мегаломанию и усомниться в его умственной и эмоциональной стабильности. Он становился все более властным, требуя, чтобы министры падали перед ним ниц и целовали ноги его сына. Также он настаивал, чтобы любой чиновник, которого звали, как и его, Азиз, писал другое имя на официальных документах и играл в солдатиков настоящими солдатами, заставляя их устраивать потешные баталии. Он ел огромное количество яиц и был настолько одержим своими бойцовыми петухами, что награждал тех, кто выиграл, и изгонял проигравших.

Вернувшись из поездки по столицам Европы, Абдул Азиз захотел подражать роскоши европейских дворов, которая произвела на него сильное впечатление. Принимая с ответными визитами иностранных гостей королевской крови, он устраивал пышные развлечения во дворце Долмабахче, выдержанном в европейском стиле, содержание которого теперь ему обходилось в два миллиона фунтов в год. Что касается более конструктивного аспекта, пораженный во время своего турне чудесами европейской технологии, султан начал выделять огромные суммы на постройку бронированных военных кораблей и прокладку железных дорог в империи. Когда государственный финансовый кризис стал очевидным, султан упрямо объявил, что построит Багдадскую железную дорогу за собственный счет.

Его цивильный лист теперь достиг 15 процентов от общих расходов имперской казны. Позаимствовать средства у западных банкиров было довольно просто. Европейских инвесторов привлекали оптимистические рассказы об огромных природных богатствах Турции. При этом они закрывали глаза на ее полную неспособность их разрабатывать и неумение вести финансовые дела. Текущая доходность по займам османского казначейства вдвое превышала доходность других английских капиталовложений. Да и инвестора не слишком интересовал тот факт, что проценты выплачиваются не из возросших государственных доходов, а из других иностранных займов и выпуска облигаций. По словам Ричарда Кобдена, «Турция никогда не выплачивала никаких процентов вообще, потому что все деньги для выплаты процентов заимствовала». Процесс нарастал как снежный ком в течение двадцати лет, и османский долг увеличился с четырех до двухсот миллионов фунтов и не был сбалансирован никаким ростом государственных доходов. Платы за него поглощали более 50 процентов годовых ресурсов правительства. Экономическая катастрофа была уже не за горами.

С 1873 года и позже правительство сталкивалось с периодом засухи и голода в Анатолии, что привело к масштабному обнищанию населения и повсеместному росту недовольства. Кульминацией стала суровая зима, когда голодные волки рыскали в окрестностях Стамбула и нападали на одиноких путников. Овцы и крупный рогатый скот погибали в катастрофических масштабах, люди голодали в деревнях, а в городах падали замертво на улицах, и их никто не хоронил. Спад сельскохозяйственного производства оказался таким, что о сборе налогов не могло быть и речи. В результате казна осталась без средств, необходимых для работы правительства.

Итогом стал большой финансовый крах. В октябре 1875 года османское правительство объявило в газетах, что из-за дефицита бюджета кредиторы Порты отныне будут получать наличными только половину причитающихся им процентов. Другая половина будет им возвращена через пять лет облигациями с пятипроцентной доходностью. Это был дефолт, который поколебал положение османского правительства за границей и доверие к нему. Внутри страны он вызвал недовольство султаном и его правительством со стороны официальных кругов турок, не говоря уже об армянах и греках, вложивших средства в правительственные облигации. После заявления в прессе появилась грустная шутка, что пассажиры на пароме через Босфор предлагают платить за проезд только половину цены билета, а вторую половину — пятипроцентными облигациями.

Проблемы правительства, связанные с финансовой несостоятельностью, осложнились начавшимся внутри страны восстанием. Вызванное плохим урожаем и последовавшими вымогательствами имперского налога у крестьян, восстание против местных властей вспыхнуло в Герцеговине. Оно распространилось на Боснию, где вскоре разразилась гражданская война между мусульманами и христианами. Монтенегро (Черногория) и Сербия — хотя последняя, фактически являясь независимым государством, не имела серьезных оснований для жалоб на Порту — вмешались в войну, направив вооруженные отряды. Летом 1876 года пламя восстания перекинулось на Болгарию. Здесь фактически началось революционное движение на Балканах, которому было суждено привести к следовавшим друг за другом войнам, которые в конечном счете полностью изменили облик всего Балканского полуострова.

В Болгарии мятежный лидер, возомнивший себя славянским Наполеоном, вовлек своих последователей в борьбу террористическими методами. Славяне свирепо обрушились на турок-мусульман, которых начали массово убивать. Но через десять дней их восстание было подавлено с еще большей жестокостью турецкими нерегулярными войсками, которых никто не сдерживал в жажде мести. Они совершали зверства, названные британским комиссаром из Стамбула, «пожалуй, самым гнусным преступлением этого века». Дотла сжигая множество деревень, турки не различали ни возраста, ни пола, убив за один лишь месяц не менее двенадцати тысяч христиан. Их оргия убийств, поджогов и насилия достигла своего пика в горном селении Батак. Здесь тысяча христиан нашла убежище в церкви, которую турки подожгли факелами, смоченными нефтью, уничтожив всех находившихся в церкви, кроме одной-единственной старухи. Всего, как сообщалось, от рук турецких солдат погибли пять тысяч жителей деревни Батак из семи.

Первым об этой истории, как и о сражениях Крымской войны, рассказал миру корреспондент английской газеты «Дейли ньюс». Он описал своим читателям двор церкви, который на 3 фута в высоту был «завален лишь частично прикрытыми телами мертвых — руки, ноги, предплечья, головы, все вперемежку, — а на полу церкви лежали ничем не прикрытые разлагающиеся трупы». Подобные преступления в Средние века были слишком хорошо известны на протяжении всего долгого периода «священных войн» турок. Совершенные в более цивилизованном XIX веке примитивной и фанатичной солдатской массой из нерегулярных войск, состоявших главным образом из татар, и впервые показанные миру вездесущей прессой, они вызвали всеобщий ужас и возмущение. Либерал мистер Гладстон поднял вопрос об этом в шедшем нарасхват памфлете «Болгарские ужасы», в котором он потребовал: «Пусть турки поскорее уберутся… со всеми пожитками… из провинции, которую они опустошили и осквернили».

Совпав по времени с масштабным невыполнением турецким казначейством его финансовых обязательств, эти зверства в Болгарии придали туркам новый, внушающий ужас облик, вызвав по всей Британии настроения туркофобии. Все это не оказалось большим сюрпризом для сэра Генри Эллиота, британского посла в Стамбуле, который пояснял: «Мы поддерживали то, что, как нам известно, было лишь полуцивилизованной нацией», но произвело сильное негативное впечатление на британское общество. Англичане резко изменили дружественное отношение к туркам, которое обеспечило народную поддержку Крымской войне. Они подтолкнули министра иностранных дел кабинета тори лорда Дерби к заявлению, что теперь «даже если Россия объявит Порте войну, правительство ее величества сочтет невозможным вмешаться». И действительно, после опубликования памфлета Гладстона генерал Игнатьев, русский посол в Порте, сообщил царю: «Болгарская резня дала России то, чего она никогда не имела раньше, — поддержку британского общественного мнения».

С 1820 года Россия последовательно проводила свою политику поддержки восстаний среди христиан славянского происхождения в балканских провинциях. Одновременно она с усердием преследовала русские интересы и в самой Порте. Генерал Игнатьев нашел готового к сотрудничеству пособника в лице великого визиря Махмуда Недима, разделявшего его враждебность к любой политике реформ как средству, ведущему к усилению западного влияния. Когда на короткое время к власти пришел реформатор Мидхат-паша, Игнатьев стал умело интриговать против него. После увольнения Мидхата, в чем была, несомненно, и заслуга Игнатьева, русский генерал стал убеждать Абдул Азиза в целесообразности той формы правительства, которая существует в России, где суверен является абсолютным правителем.

Когда же Недим вновь занял свой пост, Игнатьев мог торжествовать — теперь он был «хозяин положения в Константинополе, где (как доносил его русский коллега) великий визирь, преданный России, и султан, враждебный Западу, более склонны следовать его предложениям, чем прислушиваться к советам наших противников». Приветствуя расстройство английских и французских держателей ценных бумаг, Игнатьев вновь ликовал по поводу невозврата Турцией кредита, который, как многие подозревали, он и спровоцировал. Но в этом случае русский генерал перегнул палку. Ведь теперь смещенным оказался Махмуд Недим, а вскоре после этого пал и сам султан Абдул Азиз.

В начале лета 1876 года около шести тысяч софтов, студентов, изучающих теологию, оставили занятия в медресе трех главных мечетей Стамбула, чтобы собраться на массовую демонстрацию перед зданием Блистательной Порты. Они требовали отставки великого визиря Махмуда Недима и главного муфтия. Говорят, что некоторые из них измеряли высоту ограды перед зданием, определяя, достаточно ли она высока, чтобы повесить на ней великого визиря. Хотя волнения студентов-теологов были начиная с XI века традиционной практикой в общественной и политической истории Турции, нынешние волнения отличались от предыдущих тем, что они были намеренно заранее оплачены и организованы, с целью добиться перемен в министерстве. Так в Турции появилась традиция, давно существовавшая в некоторых частях Европы, которая здесь создала зловещий прецедент на будущее. Предполагалось, что они организованы и профинансированы Мидхат-пашой, который теперь возглавлял конституционное движение «новых османов».

Султан уступил студентам, уволив главного муфтия и Махмуда Недима, которого он заменил на Рюшди-пашу, тогда как Мидхат вернулся в правительство в качестве председателя Государственного совета. Но это было лишь начало. Отныне и впредь, как докладывал британский посол, «слово „конституция“ было у всех на устах». Мидхат подразумевал под этим словом учреждение, в духе принципов свободы, равенства и министерской ответственности, подлинно всенародной консультативной ассамблеи, представляющей без различия все сословия, все национальности и вероисповедания в империи. Впредь султан и министры должны были нести ответственность перед этой ассамблеей. Таким образом, абсолютная власть султана была бы ограниченной подчинением совету и воле нации — по модели английской системы управления.

С целью оправдать это особый упор делался на наиболее демократичные предписания Корана. Согласно их трактовке, абсолютная власть султана в ее нынешней форме узурпировала права его народа и тем самым нарушала священный закон. Согласно его принципам послушание народа не полагалось суверену, который игнорировал интересы государства. Предложения Мидхата отражали позицию принца Мустафы Фазиля, недавно скончавшегося, изложенную им в письме султану, написанном в 1867 году, где он просил султана произвести именно такого рода перемены. Теперь, однако, подразумевалось, что перемены больше не ожидались сверху, а угрожали прийти снизу. План преобразований был изложен в манифесте, подписанном «мусульманскими патриотами» и распространенном за рубежом государственным деятелям Европы, чтобы продемонстрировать прогрессивные намерения османов. Но на этом этапе у себя дома манифест еще держался в секрете. Все дело в том, что в нем рассматривалась возможная необходимость смещения султана, который характеризовался как «жалкий безумец».

Таковы были намерения министров на ближайшее будущее. Сначала они заручились постановлением нового великого муфтия, санкционировавшего смещение султана. Затем, перед рассветом 30 мая 1876 года дворец Долмабахче был окружен двумя батальонами со стороны суши и военными кораблями со стороны Босфора, и еще один корабль стал напротив летней резиденции русского посольства выше по побережью, чтобы предотвратить любое вмешательство Игнатьева. Затем Мидхат и его коллеги-министры встретились в военном министерстве, где великий муфтий зачитал фетву о смещении султана на основании «умственного расстройства, невежества в политических делах, использования государственных доходов на личные цели и поведение в целом опасное для государства и общества». Министры принесли клятву верности его племяннику и наследнику Мураду V, который был заранее вызван из своих личных апартаментов.

На рассвете залп 101 орудия военных кораблей возвестил о смене султанов. Абдул Азиз не оказал никакого сопротивления, написал письмо об отречении и согласился на заключение в старом Серале за Босфором. Этот бескровный государственный переворот с энтузиазмом приняло население Стамбула, а один из министров приветствовал его, как «благоприятное событие», имеющее такое же значение, как уничтожение янычар. Спустя полвека в государстве появился сопоставимый источник силы в виде массы студентов, но теперь используемый против тирании, а не как ее инструмент.

Восхождение на трон султана Мурада приветствовали либеральные элементы, и ряд должностей при дворе теперь получили новые османы, в первую очередь Намык Кемаль, вернувшийся с Кипра, чтобы стать новым личным секретарем султана. Давний приверженец делу новых османов, Мурад олицетворял собой надежду на конституционную реформу в империи. К сожалению, надежда оказалась несбыточной. Мурад V в юности считался человеком большого ума. Он получил хорошее образование, познакомился с западной культурой и живо интересовался ею, так же как и восточной. Он всегда производил благоприятное впечатление на иностранцев, когда сопровождал Абдул Азиза в Европу. Но султан отнесся к нему с подозрительностью, когда после возвращения юноша начал устанавливать тайные контакты с либералами. И потому Абдул Азиз держал племянника под строгим надзором и обрек почти на полное уединение. Это не могло не сказаться на еще не окрепшем характере молодого человека, и он нашел спасение в алкоголе.

Он стал подвержен приступам безумия и со страхом отреагировал на внезапный ночной вызов для восхождения на престол. Самочувствие нового султана ухудшалось, когда Абдул Азиз, умственное состояние которого тоже нельзя было назвать стабильным, через несколько дней был найден мертвым. Он покончил жизнь самоубийством, вскрыв себе вены с помощью маленьких ножниц, которые получил, выразив желание подстричь бороду. Для рассудка нового султана шок оказался слишком сильным. Положение еще больше ухудшилось после убийства, совершенного прямо на заседании кабинета министров войны и иностранных дел разъяренным черкесским офицером, который мстил за то, что посчитал убийством Абдул Азиза.

Мурад, которому предстояло подпоясаться, как султану, мечом Османа, не мог появляться на публике и вести государственные дела. Его осмотрели доктора, турецкие и иностранные, и диагностировали сильный нервный срыв, вылечить который может только время. Учитывая срочность, созданную политическим кризисом дома и за границей, министрам пришлось — не без нежелания — подумать о новом кандидате на трон суверена. Следующим в очереди был младший брат Мурада Абдул Хамид, «темная лошадка», ранее живший в уединении.

Министры делегировали к Абдул Хамиду Мидхата, чтобы тот выяснил, удовольствуется ли он ролью регента до выздоровления Мурада. Такого прецедента в османской истории еще не было. Абдул Хамид решительно отказался. Он страстно желал взойти на трон, но без всяких условий, настаивая, чтобы сначала был написан медицинский сертификат, удостоверяющий, что Мурад не может править. Ради этого он был готов на многое. Мидхат снова посетил его с проектом конституции, сформулированным в начале года под его надзором комитетом государственных деятелей и членов улемы на основе конституций XIX века Бельгии и Пруссии. Абдул Хамид выразил готовность взять на себя три обязательства: он обнародует конституцию; он будет править только через ответственных советников; он снова назначит на должности придворных секретарей своего брата.

Намык Кемаль, который был одним из них, со слезами на глазах просил отсрочить смещение Мурада. Но его мольбы не были услышаны. От великого муфтия была получена фетва о смещении султана — после всего лишь трехмесячного правления — на основании умственной недееспособности. Была принесена клятва верности, и полноправным султаном стал Абдул Хамид II. Мурад был переправлен в другой дворец на Босфоре, где он прожил до первого десятилетия ХХ века.

Новая конституция Османской империи была обнародована в декабре 1876 года новым султаном, который прежде всего назначил Мидхат-пашу своим великим визирем. Итоговый документ несколько отличался от версии Мидхата. Султан отредактировал первый проект, подчеркнув необходимость строгого соблюдения священного закона, сохранив свои привилегии, уклонившись от ряда условий и в некоторых случаях заменив точные формулировки Мидхата своими обтекаемыми определениями, и, наконец, не проявил рвения к быстрому созданию конституционного правительства. Эти несовершенства в будущем привели к проблемам.

Тем не менее принятие и обнародование султаном конституции представлялось достойной кульминацией столетия, основным содержанием которого были реформы. По крайней мере, появился инструмент будущего политического развития, основанный на главном принципе: народ Османской империи имеет право на то, чтобы с ним считались и чтобы его слушали. Дрожащим голосом Мидхат-паша, вознося благодарности султану, провозгласил наступление «новой эры устойчивого процветания». На следующий день, отступив от всех мыслимых прецедентов, он посетил греческого и армянского патриархов — обычно они сами посещали великого визиря — с заверением, что при этом конституционном режиме люди всех вероисповеданий будут считаться равными. Греческий патриарх в ответ заявил: «Мы считаем, что вы воскресили Османскую империю». Тем временем грохот пушек объявил народным массам Стамбула, мусульманам и христианам, о новых свободах, предназначавшихся для них.