Дома со свастиками: опасные гиперзнаки после Большого террора

Итак, в 1930?е годы практика поиска тайных знаков носила характер настоящей эпидемии: чекисты, цензоры, редакторы и рядовые граждане, следуя призывам к «бдительности», массово искали и находили опасные знаки, оставленные «скрытыми вредителями», — свастику, изображение Троцкого или контрреволюционные высказывания — в самых невинных, на первый взгляд, предметах. Нельзя сказать, что идея скрытого присутствия опасных знаков в советских вещах совершенно исчезла в послевоенные годы. Она продолжала существовать, но уже не провоцировала массовых паник и не имела столь трагических последствий. И функция ее стала совсем иной.

Эта смена функции, о которой и пойдет речь в настоящем разделе, произошла не сразу. В моменты политических кризисов, когда в воображении властей угроза, исходящая от могущественного внешнего врага, становилась реальной, идея «семиотического вредительства» оживала и снова, как и во времена сталинского террора, могла привести к судебным преследованиям невинных людей.

Одна такая трагическая история случилась в 1956 году. Двое украинских колхозников, Николай Доцяк и Иван Зорий, сначала хотели высеять на поле серп, но у них не получилось, поэтому они решили сделать из кривого серпа «на колхозном поле тризуб». Это действие было расценено как проявление украинского национализма: Доцяк и Зорий были осуждены на четыре и шесть лет тюрьмы с последующим пятилетним запретом на проживание на территории Украины. В Министерстве юстиции в правильности такого приговора усомнились — ведь осужденные, по их словам, «высеяли тризуб, не усматривая в этом преступного умысла». Однако прокурор эти сомнения отклонил, замечая, что Доцяк и Зорий совершили преступление во время «возвращения из мест заключения лиц, осужденных за националистическую деятельность, которые в период венгерских событий активизировали враждебную деятельность в Западных областях Украины». Прокурор говорил о Венгерском восстании, которое произошло осенью 1956 года (как раз после того, как Доцяк и Зорий высеяли на колхозном поле злополучный знак), имело антисоветскую направленность и не на шутку встревожило советских руководителей. Между надзорными органами и прокуратурой развернулась дискуссия, суть которой сводится к следующему: если за действиями полуграмотных колхозников стоит могущественный враг — «националистическое подполье», то они заслуживают того наказания, на которое были осуждены. В случае обнаружения связи с этим «подпольем», которое активизировало свою зловредную деятельность именно после Венгерского восстания, будет доказан факт «семиотического вредительства», исполнителями которого и стали колхозники. Поскольку таких связей у осужденных не обнаружилось, они были выпущены из лагеря досрочно, отбыв там почти по три года[174].

Этот случай, как мы увидим дальше, не очень характерен для послесталинского СССР. По мере того как враг теряет свои демонические черты, все менее опасными становятся попытки «семиотического вредительства» с его стороны.

Но такие примеры были редкими. Истории об «опасных знаках» в послевоенном советском мире были, как правило, совсем другими.

«Мне сверху видно все — ты так и знай»: гиперзнак как конструктивистский эксперимент и городская легенда

Пускай судьба забросит нас далеко, пускай,

Ты только к сердцу никого не подпускай.

Следить буду строго:

Мне сверху видно все — ты так и знай!

Такое обещание дают летчики своим девушкам в невероятно популярном советском кинофильме 1945 года «Небесный тихоход». Родной, но контролирующий взгляд «сверху», о котором «житель снизу» должен быть прекрасно осведомлен, — это по сути «паноптикон» Фуко — ты всегда находишься в поле зрения власти и знаешь об этом. И это представление о взгляде сверху, воспетом в «Небесном тихоходе», имеет свою историю.

В конце 1920?х — первой половине 1930?х годов, незадолго до появления концепции скрытого врага и «семиотического вредительства», в советской архитектуре возникают весьма специфические конструктивистские проекты: здания строят таким образом, чтобы «взгляд сверху», с «высоты птичьего полета», сбоку или с любого другого неожиданного ракурса увидел знак, причем не любой, а означающий победу нового строя: серп и молот, пятиконечную звезду или символ индустриализации. Согласно мнению Владимира Паперного, в этом и заключался конструктивистский эксперимент. Автор проекта, помещая зрителя не в строго отведенное для него место, а в любую произвольную точку (сбоку, сверху) разрушает привычную парадигму «чтения» архитектурного объекта. Зритель теперь не обязательно должен находиться рядом со зданием, взирая на него снизу вверх, а может быть помещен куда угодно[175]. Конструктивистские эксперименты были рассчитаны на новые «техники чтения», причем такие же техники чтения предполагалось использовать для дешифровки скрытого знака врага: повернуть листок бумаги или спичечный коробок вверх ногами или, как в случае с якобы скрытым профилем Троцкого в шарфе колхозницы в статуе «Рабочий и колхозница» Веры Мухиной, надо было занять специальную позицию, чтобы увидеть скрытое послание.

Важно отметить, что такой знак (точнее будет называть его «гиперзнаком») мог «прочитать» только взгляд наблюдателя издалека или извне: житель советского города, каждый день проходящий мимо того или иного здания, никак не мог увидеть, что оно имеет форму серпа и молота, это можно было сделать, только посмотрев на здание с высоты птичьего полета. Именно поэтому подобными «гиперзнаками» становились, как правило, не жилые дома, а государственные учреждения, символизирующие новую эпоху: фабрики-кухни, школы, театры. В виде советского символа серпа и молота построили несколько зданий: в Ленинграде школу имени 10-летия Октября[176] (1927) и Академию железнодорожного транспорта[177] имени товарища Сталина (1933), в Самаре — фабрику-кухню[178] (1932). В начале и середине 1930?х годов, уже на излете архитектурного конструктивизма, архитекторы используют звезду. Один из примеров таких построек — здание театра Советской армии в Москве, построенное в виде пятиконечной звезды (проект утвержден в 1934 году); годом позже, в 1935 году, в форме звезды был сделан вестибюль станции метро «Арбатская».

Кроме серпа с молотом и звезды большой популярностью пользуются проекты зданий, которые сверху или со стороны выглядят как объекты, символизирующие собой торжество советской техники и индустриализации. Конструктивист Иван Николаев проектирует в 1929 году Дом-коммуну на улице Орджоникидзе таким образом, чтобы воображаемый «читатель сверху» видел самолет. Такую же форму придает дому конструктор Главного павильона Строительной выставки на Фрунзенской набережной (1933) и Центрального научно-исследовательского института туберкулеза на Лосином острове в Москве. В 1929 году[179] начинается строительство Театра драмы в Ростове-на-Дону в виде трактора. Видимо, той же целью (сделать здание похожим на гигантский трактор) задались авторы проекта Дома Советов в Нижегородском кремле (1929) и кинотеатра имени Пушкина в Челябинске (1935).

В послевоенный период такие конструктивистские эксперименты почти совсем прекращаются. Из поздних проектов можно назвать институт биоорганической химии[180] в Беляево, который был выстроен в форме только что открытой цепочки ДНК.

В 1930?е годы в архитектуре начинает утверждаться сталинский имперский стиль. Когда советский человек 1920?х годов подходил к театру в виде трактора или фабрике в виде серпа и молота, то он просто не мог увидеть и «прочитать» в здании идеологически нагруженный символ — его можно было увидеть, только поднявшись в воздух. Имперская архитектура действует более прямо и рассчитана на то, чтобы донести идеологический месседж до рядового зрителя. Здания, выполненные в стиле «сталинский ампир», доходчиво сообщали современникам о мощи советского государства, поражая их своей величественностью и высотой (тот же месседж здания должны были сообщать и потомкам). Многие исследователи отмечают, что стремление заставить архитектуру говорить об идеологии и делать зрителя частью этого процесса было свойственно в равной степени советской и нацистской архитектуре. Именно с дискуссии на эту тему Владимир Паперный начинает свою книгу «Культура Два»[181]. Нацисты, как показывает в своем исследовании Шэрон Макдональд, воспринимали и описывали архитектуру как «слова в камне»[182]. Генриху Гиммлеру, который как глава СС отвечал также и за ввод в эксплуатацию разных зданий, приписывается фраза «когда люди молчат, камни говорят». Архитектурный ландшафт, окружающий человека, должен был представлять собой модель государства и нести месседж о его величии. Именно для этой цели был построен огромный комплекс зданий в Нюрнберге: в нем проходили партийные съезды. При этом ни сталинской «культуре два», ни нацистской архитектуре не было свойственно стремление к созданию сложной игры с неочевидными гиперзнаками — им гораздо ближе по замыслу была гигантская статуя вождя или огромный дом с барельефами, заметный и вблизи, и издали. Возможно, именно поэтому эпоха гиперзнаков закончилась как масштабный архитектурный эксперимент.

Однако знание о таких экспериментах — вместе с желанием присвоить себе новое пространство — продолжало жить и после эпохи 1920–1930?х годов. Так появлялись городские легенды о «домах-знаках», причем количество историй о таких зданиях явно больше реального числа таких домов. Однако эти истории — совсем не просто документально точные воспоминания о странных экспериментах прошлого. Городские легенды меняют прагматику «зданий-знаков». Если реальные проекты предполагали, что изображение серпа и молота должно складываться из частей одного здания, предназначенного для общественных нужд, то фольклор чаще говорит о сокрытии гиперзнака именно в жилых домах. Мало того: городская легенда, как правило, увеличивает силу гиперзнака: в его «производстве» задействовано не одно-два, а много зданий — целые кварталы жилых домов. Так, например, жители Екатеринбурга любят рассказывать о том, что местный памятник конструктивизма — архитектурный ансамбль «городок чекистов» — имеет форму серпа и молота (или, реже, — букв СССР), хотя в действительности это не так. Расположение зданий в жилом комплексе НКВД, построенном архитекторами В. Д. Соколовым, И. П. Антоновым и А. М. Тумбасовым, определяется, согласно историческим источникам[183], «их функциональным предназначением», а не гипотетическим «взглядом сверху». Комплекс домов возле Институтского проезда в Черноголовке, микрорайон «Восток» в Минске, общежитие в Кабульском политехническом университете (построенное советскими специалистами), жилые кварталы в Дзержинске[184] и Харькове — все они, согласно местным городским легендам, тоже построены в виде букв СССР.

Иногда встречается легенда о недостроенном (по недосмотру или по злому умыслу) гиперзнаке. Согласно городским легендам, так случилось с одним домом в Перми:

«Дом чекиста» начали строить в форме буквы «С», соседний дом стали строить в форме буквы «Т», чтобы дома выстроились в слово «Сталин», но после его смерти второй дом не достроили, осталась верхняя перекладина[185].

Самые частые рассказы такого типа — о якобы недостроенных домах в форме аббревиатуры СССР. Согласно рассказам одних наших информантов, такой дом планировали построить в Ростове-на-Дону: «архитектор задумал надпись СССР, но успел построить только первую C». Другие информанты рассказывают совершенно такую же историю про комплекс домов, которые называются «эсками» в городе Новополоцк Витебской области в Беларуси: здания должны были сверху составляться в надпись «СССР», но букву «Р» не достроили[186]. Несмотря на распространение подобных идей среди горожан, специалисты по архитектуре уверены, что это именно городская легенда, а не факт. Бывший главный архитектор Новополоцка Макс Шлеймович объясняет, что при создании микрорайона проектировщики думали совсем не о создании гигантского знака, а о том, чтобы дома выполняли свои утилитарные функции: «Думали не о виде сверху, а о том, чтобы сделать свободное дворовое пространство, чтобы не мешали машины, а дети могли погонять мяч». Сходство жилого комплекса с тремя буквами «С» также было связано с особенностями ландшафта, на котором возводился микрорайон. Но оно никак не было результатом желания проектировщиков сложить из домов аббревиатуру СССР[187].

Существуют и более экзотические варианты легенды. Так, жители Харькова говорят, что в корпусах здания Госпрома, чье строительство начато в 1926 году, отображены (если смотреть сверху) первые ноты Интернационала[188]. В Смоленске экскурсоводы рассказывают, что некий жилой комплекс был построен (около середины 1930?х) в форме фразы «пятилетка в 4 года» или «5 в 4 года». Согласно исследованию нашего коллеги Демьяна Валуева[189], историка из Смоленского государственного университета, это не соответствует действительности, хотя бы потому, что немецкая аэрофотосъемка времен войны совершенно этого не показывает. При этом в газете «Рабочий путь» за 1934 год эти дома упоминаются уже под таким названием. Скорее всего, официальное название, данное комплексу зданий, было позже переинтерпретировано: его стали воспринимать как гиперзнак, скрытый в этих домах.

Как мы уже подчеркнули выше, очень многие информанты уверены в том, что тот или иной дом-знак существовал на самом деле. Вполне возможно, что на устойчивость таких легенд повлияли не только воспоминания о прошлых архитектурных экспериментах, но и современная этим городским легендам тенденция создавать гигантские надписи «ЛЕНИН» к 100-летию вождя с помощью ландшафта. Известно не менее двадцати таких случаев — все они появляются к 100-летнему юбилею Ленина или к 60-летию Октября, то есть в промежутке между 1967 и 1970 годами. Так, в частности, лесничий Василий Подолинский из деревни Лясковичи в Беларуси в 1962 году высадил березы и сосны таким образом, чтобы к 1970 году, столетнему юбилею вождя, из них получилось слово «Ленин»[190].

И советская практика создания гигантских посланий, сделанных с помощью ландшафтных объектов (вспомним приведенную в начале главы историю 1956 года о невезучих колхозниках, которые высеяли тризуб, за что жестоко поплатились), и легенды о домах-знаках вписывали и рукотворные, и природные объекты в пространство идеологии. Однако у таких практик и легенд была и другая цель. В вышеупомянутой истории с жителями деревни Лясковичи, которые «придумали» (то есть поучаствовали в инициированной властями пропагандистской кампании), есть важный нюанс. Земля, которая им была отдана, не годилась для сельскохозяйственной обработки. Высадив березы и сосны в соответствующем порядке, они надеялись, что более высокое начальство обратит на них внимание и оценит их усердие. Эти надежды не оправдались, однако созданный ими знак «Ленин» стал способом подчеркнуть собственную уникальность: местные жители с удовольствием рассказывают об этой надписи и при возможности стараются ее показать. Так легенды о домах-знаках, которые якобы были построены в виде советских идеологических знаков, становятся для сообщества способом говорить об уникальности и важности советской типовой застройки, подчеркнуть свою идентичность. Последнее было особенно важно в том случае, когда никакой другой причины говорить об уникальности того или иного дома или района не было. Недаром один наш собеседник отметил по поводу жилого комплекса, якобы построенного в виде букв СССР в Новополоцке: «И [было] выражение „живу в первой эске“ — и не надо адреса»[191].

Но слухи и легенды «видели» в архитектурных объектах не только правильные советские знаки.

Скрытый гиперзнак как наводка для врага

Городские легенды о домах-знаках показывают, что сама идея семиотически нагруженного городского пространства кажется жителям советских и постсоветских городов естественной и правдоподобной. Другое дело, что смысл и происхождение знака, «заложенного» в архитектурный объект местными городскими легендами, может быть разным. Как мы видели, архитекторы начинают создавать такие дома в виде знаков раньше, чем начинается борьба против скрытых посланий, оставляемых вредителями. Тем не менее, хотя проекты таких зданий возникают до 1934 года, их возведение и бурное обсуждение приходится как раз на пик семиотической паранойи 1930?х годов. Возможно, именно поэтому появляются рассказы, утверждающие, что спрятанный в архитектурной конструкции знак может не только «говорить» о торжестве советской индустриализации, но также указывать врагу на местонахождение важных объектов.

Легенды первого типа рассказывают, например, про уже упоминавшийся театр Советской армии в Москве, который советский архитектор специально построил в форме звезды, чтобы один его луч указывал на Кремль, а другие — на стратегически важные объекты. Так автор проекта будто бы пытался дать наводку немцам и был за это расстрелян[192]. В действительности архитекторы театра Советской армии Каро Алабян и Василий Симбирцев не пострадали от репрессий и умерли один в 1959?м, второй — в 1982 году.

Но более распространенным был второй тип легенд — о здании в виде свастики.

Еще перед войной знак свастики искали и истребляли везде, где он мог проступить (с. 104). Естественно, что во время войны и после любой намек на это изображение расценивался уже как «пропаганда нацизма» и в СССР, и в послевоенной Германии. Страх перед нацистскими символами продолжал существовать в послевоенном мире. Так, например, в 1945 году в Нюрнбергском дворце съездов, построенном для партийных собраний нацистов, все изображения свастики торжественно уничтожили. Несмотря на это, в 1965 году израильский студент нашел свастику на потолке одного из этих строений — знаменитого Здания Цеппелина. Было большое разбирательство, которое постановило, что студент принял за этот знак пересечение линий совершенно невинного орнамента[193]. Вспомним уже упоминавшуюся историю 1952 года, когда КГБ получил жалобы о появлении свастики на ободках зеркал: это объяснили ошибкой технологического процесса — для ободка зеркала использовали старую кинопленку[194].

И где-то в промежутке между 1944 годом, когда труд пленных немцев начинает активно использоваться при восстановлении зданий, и 1950?ми годами, когда «немецкие дома» уже стали привычной частью городского ландшафта, в разных городах СССР независимо друг от друга появлялись истории о том, что некий архитектурный объект имеет форму свастики (или «фашистского креста», или украшен орнаментом со свастиками):

Про архангельский лесотехнический рассказывали, что немцы выстраивали его в виде свастики, но не успели. То ли их разоблачили, то ли война началась. А в войну недостроенная свастика стала мишенью для бомбардировщиков. Бомба попала прямо в центр[195].

Очень часто (как и в примере выше) здания в форме свастики объявлялись делом рук немецких инженеров, работавших в СССР до войны (в 1930?е годы в СССР работало много немецких технических специалистов). Таким образом они будто бы создавали ориентир для гитлеровской авиации:

Говорят, на Автозаводе, в автозаводском районе города Горького [Нижнем Новгороде], до войны немцы строили больницу, и когда началась война, люди удивлялись точности бомбежек автомобильного завода, пока не выяснили, что это здание [больница], построенное немецкими архитекторами по немецкому проекту, оно было построено в форме свастики ‹…›. Они наводились вот на эту свастику и кидали бомбы[196].

Нашей собеседнице из Нижнего Новгорода эту историю про больницу в конце 1960?х в соседнем городе Павлово рассказывала ее бабушка «как правду»: «Мол, начали строить больницу где-то поблизости, и такое здание сложное получалось, такое сложное! А потом поглядели с самолета, а там — свастика!»[197] Ровно этот же сюжет рассказывают про школу в Москве, располагающуюся по адресу улица Онежская, 7. Посетитель форума, со ссылкой на свою старую учительницу, рассказывает, что школу во время войны строили немецкие военнопленные и чтобы дать фашистским бомбардировщикам ориентир, они стали строить в виде фашистского креста, но наши это заметили и «обрубили» здание[198].

Истории о зданиях-свастиках сообщают, что опасный знак был не только обнаружен, но и обезврежен властями, а виновные в его появлении — наказаны. Эту особенность городская легенда унаследовала от практик поиска опасных посланий 1937 года. Так, согласно городской легенде о симферопольском фонтане, при сооружении которого пленные немцы будто бы рассадили каменных голубей в виде свастики, опасный знак был своевременно обнаружен и демонтирован, а немцы-строители понесли наказание:

На строительстве [вокзала в Симферополе] точно были задействованы пленные немцы. Во внутреннем дворике вокзала есть фонтан с фигурками голубей на каменной чаще, по городской легенде пленные немцы рассадили голубей в форме свастики (при виде сверху), но охранник увидел с крыши (другая версия — с самолета), немцев наказали, фонтан переделали[199].

Несмотря на красоту легенды, в реальности события развивались не совсем так. По сообщению нашего коллеги, историка Алексея Попова из Симферопольского университета, пленные немцы вообще не участвовали в сооружении фонтана, поскольку работали в Симферополе до 1949 года, а фонтан был построен позже.

Еще более экзотичной кажется нижегородская история про конструктивистский Дом-коммуну на ул. Пискунова. Его, согласно словам одной из наших собеседниц[200], живущих в Нижнем, специально выстроили в виде свастики, однако неизвестно, кто это сделал и зачем.

В 1930?е годы обнаружение профиля Троцкого, спрятанного «врагами» в штриховке газетного рисунка, требовало специальной «техники чтения» — например, газетный лист нужно было рассматривать с лупой, под определенным углом зрения и т. п. Подобные техники распознавания опасного знака зачастую «рекомендовала» и послевоенная легенда о «домах со свастиками». Например, согласно симферопольской легенде, профиль Гитлера на «башне с часами» можно увидеть, если посмотреть на нее с определенной стороны и в определенное время суток[201]. Однако между поиском вражеских знаков в 1930?е годы и аналогичной позднесоветской практикой есть одно существенное различие. В сталинское время она была частью целого комплекса практик (в том числе и никак не связанных с вещами и знаками) по обнаружению замаскированного и внешне не отличимого от обычных советских людей врага. Эта практика была нацелена на то, чтобы уничтожить объект, на котором «враг» оставил свой «семиотический след». Обнаружение опасного знака неизменно приводило к физическому уничтожению объекта, а часто — и людей, причастных к его изготовлению и распространению. В позднесоветский период и само наличие «вражеского знака», и его обнаружение становятся частью легенды.

Скрытый гиперзнак как месть пленных немцев

Один из наших собеседников, житель Петербурга, рассказал, что скульптор Клодт изобразил портрет императора Николая I на гениталиях коня не просто так, а потому что хотел отомстить ему то ли за недостойную оплату, то ли за то, что Николай отправил первую пару коней в Берлин в подарок немецкому императору[202]. Наличие «скрытого знака» в этой городской легенде 1960?х годов объясняется местью подчиненного лица. Этот мотив очень распространен, и в случае с домами-свастиками он создает целую группу легенд, где скрытый гиперзнак — это не способ дать наводку врагу, но акт мести за поражение в войне со стороны пленных немцев.

Послевоенная практика строительства пленными различных объектов, в том числе и жилых домов, в легенде подвергается «творческой переработке»: так, легенда часто приписывает свастичную форму архитектурным объектам, проектировкой которых довоенные немецкие специалисты в реальности никогда не занимались; она предполагает, что военнопленные проектировали здания и целые архитектурные комплексы, тогда как в реальности они были заняты лишь на строительстве. Иногда она объясняет «фашистским» происхождением свастичный орнамент на здании, которое было построено задолго до войны. Так, в Ленинграде появилась легенда о том, что пленные немцы-строители, движимые ненавистью и желанием мести, оставили знак свастики на доме № 7 в Угловом переулке. Хотя в орнаменте дома действительно можно рассмотреть знак свастики, построен он был в 1875 году архитектором Г. Прангом[203].

В начале 2000?х годов при аэрофотосъемке немецкие власти обнаружили, что в лесном массиве возле небольшого города Церников (Уккермарк, Бранденбургская земля) проступает свастика, составленная из сочетания лиственных и хвойных деревьев (после этого ее уничтожили). Несколько журналистов провели расследование: согласно одной из версий, эта свастика была высажена лесничим, который решил таким образом сделать подарок фюреру[204]. Такие случаи не часто происходили в реальности, зато о них нередко рассказывают послевоенные городские легенды. Кроме историй о свастиках, спрятанных в домах, легенды указывают на свастики, созданные из соображений мести с помощью «ландшафтного дизайна». Возле поселка Таш-Башат в Кыргызстане есть склон холма, на котором растут хвойные деревья, вроде бы образующие рисунок свастики. Согласно местным легендам, записанным журналистом К. Дж. Чивером, их высадили пленные немцы во время войны, желая отомстить советским гражданам. Автор статьи доказывает, что пленные немцы в этом районе никогда не работали, и приходит к выводу, что эта легенда возникает, скорее всего, десятилетием позже — на основании показаний трех жителей поселка, которые, по их собственным утверждениям, участвовали в высадке этих деревьев в 1950?е годы[205]. Точно такую же историю рассказывал наш собеседник о черноморском побережье, подчеркивая ее достоверность: «Я даже видела в детстве под Новороссийском склон горы, на котором была почти заросшая просека в форме свастики, которую сделали немцы во время оккупации»[206].

Представление о том, что городские объекты и даже ландшафт могут нести в себе тайные знаки, оказалось устойчивым. Именно это представление, связанное с «семиотической тревожностью» 1930?х годов, ответственно за «долгую жизнь» историй о домах-свастиках, благополучно переживших Советский Союз. Их рассказывали в постперестроечные годы и продолжают рассказывать сейчас: их можно прочитать в региональных СМИ и интернет-путеводителях по разным городам, можно услышать от жителей и экскурсоводов. Сегодня советские истории о домах-свастиках становятся элементом брендирования российских городов.

В последние десятилетия существования СССР страх перед свастикой, уже не очень актуальный для взрослых, постепенно «спускается» в детскую среду, где приобретает отчетливый магический ореол. Многие из поколения 1970–1980?х годов вспоминают, как в детских садах и младших классах у одних возникало неудержимое и навязчивое желание рисовать запрещенную свастику[207], а у других — стирать:

‹…› мы старались стереть нарисованную на асфальте свастику. Водой или просто сшаркивали ногой мел с асфальта. Но при этом кто-то всегда рисовал, много было нарисованной свастики повсюду[208].

Многие слышали рассказы сверстников о том, что такой рисунок может принести беду. Одну нашу московскую информантку в 1980 году «в детском саду мальчик пугал, что нельзя рисовать свастику даже на борту фашистского самолета в рисунке про войнушку, а то война начнется!»[209]. Она все равно рисовала опасный знак, но делала это с осторожностью. Примерно в то же время наш информант из Нижнего Новгорода узнал, что «свастику нельзя было рисовать, было ощущение, если нарисуешь, то сразу появится Сатана или демоны. Но особо смелые дети рисовали и сразу стирали»[210]. Это навязчивое состояние рисовать и сразу стирать свастику еще раз нам демонстрирует, что если в культуре есть запрет на совершение какого-либо действия, то немедленно будет возникать его нарушение.

…И вдруг проступает звезда Давида: еврейские гиперзнаки

Легенды о домах-свастиках утверждали, что с помощью запрещенного знака враги государства (немцы) подавали сигнал противнику или тайно мстили советским людям за победу в войне. В позднесоветские времена структурно похожие легенды возникали и о других знаках, спрятанных в зданиях (и не только) — если были подозрения, что к их строительству имели отношение евреи.

Евреи в СССР были той группой населения, которая вызывала постоянные подозрения и тревогу. Известная идеологическая антисемитская кампания 1948 года предлагала искать настоящие еврейские имена в литературных псевдонимах. В позднесоветское время появились слухи о якобы «настоящих» еврейских фамилиях известных диссидентов: якобы Сахаров — это «Цукерман», а Солженицын — это на самом деле «Солженицер». Низовые антисемитские настроения 1940–1950?х годов, идеологические кампании по борьбе сначала с «безродными космополитами», а потом — с сионизмом, сложные отношения с молодым государством Израиль, стремление евреев эмигрировать — все это поддерживало представления о евреях как об ущемленной в правах (и нелюбимой) группе, для которой единственный способ высказаться — это оставить некоторый скрытый знак своей религиозной идентичности. Органы госбезопасности всерьез искали следы «сионистской пропаганды» буквально везде: от частных писем до публичных высказываний (c. 341). Неудивительно, что в позднесоветское время появились легенды об опасных «сионистских» знаках, которые евреи будто бы оставляют в архитектурных объектах в качестве «сионистской пропаганды». Так, например, высотные дома на Новом Арбате (так называемые «дома-книжки», построенные в 1960?х годах), как слышал однажды наш информант, были спроектированы «архитекторами-евреями в виде Торы, раскрытой книги»[211]. Согласно другой версии, пять этих домов символизируют собой Пятикнижие. Эта легенда, видимо, объясняет, почему один из наших информантов во время интервью называл дома-книжки на Новом Арбате «еврейские книжки». Городская легенда подмосковного города Фрязино говорит о подобной, но неудачной, попытке: согласно рассказу нашей молодой собеседницы из этого города, во Фрязине в поздние советские времена было запланировано строительство синагоги, однако его остановили, потому что «сверху увидели очертания звезды Давида»[212]. Согласно другим версиям, в конце 1980?х годов образ синагоги углядели в строящемся в том же Фрязине Дворце бракосочетаний[213], что привело к протестам против строительства.

Совершенно неслучайно уже в конце советской эпохи поиск подобных скрытых знаков стал практикой антисемитского общества «Память», члены которого были объединены острым ощущением угрозы «сиономасонского заговора» и везде видели знаки тайного еврейского общества. Представители «Памяти» утверждали, что если взять новые жетоны для метро, прозрачные и с буквой М, и наложить друг на друга, то получится звезда Давида. Другой наш собеседник рассказывал, что слышал от сына лидера общества «Память», с которым он учился в школе в 1990?х, следующую историю о скрытом еврейском знаке: «Линии московского метрополитена спроектированы так, что, когда их взорвут, на месте Москвы образуется звезда Давида»[214].

Легенды о гиперзнаках как следствие «семиотической тревожности»

Эпоха 1930?х годов была эпохой повышенной «семиотической тревожности». Архитекторы-конструктивисты наносили на карту советских городов дома в виде гигантских государственных символов, присваивая таким образом пространство. В то же время бдительные чекисты, цензоры и рядовые граждане подозревали, что враги (умело замаскированные и неотличимые от обычных советских людей) коварно вписывают и в обычные, и в сакральные советские объекты свои вражеские знаки.

Эта эпоха оставила нам в наследство два типа городских легенд.

Первый тип городских легенд отражает желание советского человека отметить свою новостройку, завод или район советским знаком с позитивной коннотацией, например рассказать, что они выстроены в форме аббревиатуры СССР.

Легенды второго типа повествуют о происках врагов, которые оставили свои вражеские знаки назло советскому человеку. Такие рассказы о домах-свастиках изображают мир, где вылазки врагов сурово пресекаются властями, при этом фактически описывают реальные практики 1930?х годов, когда предметы — носители «опасных знаков» уничтожались. Легенда может подтолкнуть к поиску «опасного знака» (например, посмотреть на такой-то дом с определенного ракурса, чтобы увидеть свастику), но если такой поиск и практикуется, то исключительно в виде игры. Обнаруженный знак перестает быть по-настоящему опасным.

Легенды обоих типов в позднее советское время приобретают новую функцию — они создают неофициальную историю городского пространства, особенно актуальную в том случае, когда яркой официальной истории нет. И в таком виде позднесоветская легенда о домах-свастиках легко встраивается в широкий ряд подобных ей историй в объектах городского пространства в разных странах. Например, в 1980–1990?е годы во Франции стала популярной городская легенда о пирамиде Лувра, которая будто бы состоит из 666 стекол и потому является знаком сатаны[215], а на Филиппинах говорят, что церкви Свидетелей Иеговы построены в форме самолетов, чтоб подняться в воздух в Судный день[216].