Жизнь на чаше весов

Жизнь на чаше весов

В Красногорском госпитале медленно умирает летчик-«афганец».

В декабре 1986-го в Афганистане Александр Дундич до последней минуты пытался удержать управление подбитым вертолетом. Благодаря ему спаслись 12 человек. Он — не успел. С тех пор Александр буквально живет в госпиталях. Из двадцати послевоенных лет десять он провел на больничной койке. За это время ему было сделано сорок семь операций. Но ничего не помогает. У него сломан позвоночник, отказали почки, и Александр медленно умирает. Последние полтора года Дундич безвылазно находится в госпитале имени Вишневского в Красногорске.

— Не вовремя вы, — говорит дежурная сестра, когда я называю фамилию Александра Дундича, — Он еще от наркоза не отошел, спит. Опять операцию делали — сорок восьмую уже по счету. Свищ все никак не затянется. Уже десять лет…

Она ведет меня в палату. В коридоре курят двое солдатиков. У одного почти совсем сгоревшая голова — волосы остались только над левым виском, остальное — красные бугристые язвы. Но лицо не затронуто. И глаза в порядке. Повезло.

Александр Дундич лежит, укрывшись одеялом до подбородка. Наркоз еще не отошел и говорит он медленно.

— Садись. Бери вон стул. Я, с твоего позволения, лежа буду.

— Может, я потом приеду? — я чувствую, что лишний.

— Да ладно, садись. Поговорим. Значит, когда это все случилось, да? В восемьдесят шестом. На подлете к Гардезу. Мы уже садились, уже показалась взлетка…

Показалась взлетка и Дундич потянул рукоятку шаг-газа на себя. Вертушка, как обычно, на долю секунды провалилась в невесомость, затем снова зацепилась за воздух и пошла ровнее. Осталось перевалить через излом, и они дома.

Это был обычный рейс, каких за полгода войны Дундич выполнил уже десятки. На этот раз он должен был перебросить десантников, двенадцать человек, из Кабула в Гардез. Дорога недолгая, почти все время над равниной, только на подлете горы, но ничего сложного этот рейс не предвещал. Обычная работа.

Гардез растянулся по пустыне плоским блином и заслонил горизонт. Взлетка увеличилась до размеров простыни, и Дундич пошел на снижение.

Два дымных следа он увидел как-то сразу и сразу понял, что это ракеты. Дальше все происходящее воспринималось рывками и очень быстро.

Первая ракета ушла выше, и он еще успел заметить её дымный след над кабиной. Вторая ударила в задний створ, ближе к двигателю. Вертолет дернуло, развернуло боком и бросило на скалу. Осколки лопастей брызнули в разные стороны. "Только бы в кабину не попало…" Освободившийся от винта двигатель взревел, в отсеке заорали десантники, взлетка накренилась и задралась в небо, земля стала вертикально, и по ней, размахивая руками, к падающей машине бежали люди…

От удара перед глазами все поплыло, охватила слабость, но сознание не ушло. Дундич успел еще сообразить, что вертолет упал на небольшую площадку на краю обрыва, и, раскачиваясь, завис над пропастью. Как в кино. Бровка обрыва — середина весов. На одной чаше — жизни 12 пацанов, которые своим суммарным весом удерживают машину на уступе. На другой — его, Дундича, жизнь. Он живет только до тех пор, пока в хвосте сидят двенадцать десантников. Они живут до тех пор, пока он пытается держать машину. Все просто. Так уж получилось. Никто не виноват. Но кому-то надо умирать. Александр решил, что его жизнь весит меньше, чем жизни двенадцати пацанов, и приказал прыгать им.

— О себе я тогда как-то не думал. Главное было спасти пассажиров. Машина сползала вниз и я орал, чтобы прыгали. Пытался как-то держать вертолет, регулировать его рулями, чтобы подольше удержать на обрыве…

Когда последний десантник выпрыгнул, вертолет качнулся еще раз, а затем, унося в своей кабине Александра Дундича, перевернулся и полетел вниз.

— Помню еще, далеко внизу увидел землю и подумал: "Это конец". Потом — удар и темнота…

От падения вертолет загорелся. Когда десантники спустились вниз и вытащили Дундича из огня, он был уже почти мертв — при ударе ему переломило позвоночник, раздробило руку и почти оторвало ногу — она держалась только на штанине и сухожилиях.

Очнулся он в комнате с белыми стенами. Рядом была женщина в халате. От неё вкусно пахло сигаретами.

— Где я?

— В госпитале. В Кабуле, — ответила женщина.

— Почему я не чувствую ног? Ноги на месте?

— На месте. У тебя сильный ушиб. Это пройдет. — Она говорила с ним, как с ребенком.

— Я хочу видеть свои ноги. Подними меня.

Женщина откинула одеяло и приподняла ему голову. Ноги были на месте. Правая вроде в порядке, а левая изуродована так, что страшно смотреть. Но врачам все же удалось собрать её по кусочкам и прилепить на место.

— Дай закурить.

Женщина зажгла сигарету и поднесла к его губам. Затянувшись два раза, Дундич снова потерял сознание.

Когда он очнулся окончательно, в палате никого уже не было. Потом пришли врачи. Говорили, что состояние стабильное, что все будет хорошо. А его мучил один вопрос — почему тело его кончается на поясе, а дальше — чужие, будто приставленные к этому телу ноги?

— Первые полгода я ног вообще не чувствовал. Врачи не стали мне говорить, что позвоночник сломан. Говорили — ушиб, а я никак не могу понять — ушиб ушибом, но почему же я ноги-то не чувствую? Потом сказали почему… Это был удар. Жить не хотел. Гнал жену от себя — живи сама, у меня теперь не жизнь, борьба. Но у меня дети были маленькие, только они меня и удержали. Как всякий мужик, я обязан был поставить их на ноги. Только ради них и начал жить, бороться. Надо было учиться всему заново…

Надо было учиться всему заново и для начала надо было научиться сидеть. Год он пролежал без движения, и организм попросту отвык от вертикального положения. Как только медсестры чуть-чуть приподнимали его над подушкой, он сразу терял сознание. Но упрямо тренировался. Через какое-то время мог сидеть уже минуту, прежде чем сваливался в обморок. Потом две. Потом — пять, десять, пятнадцать. Рекорд — три часа.

Как только научился сидеть, начал делать упражнения для ног. Дважды, трижды в день по двадцать тысяч раз сжимал и разжимал пальцы. То есть пытался сжимать и разжимать — ноги оставались бесчувственными. Но он боролся. И когда через полгода на правой ноге зашевелился палец, на это сбежался смотреть весь госпиталь.

— Это было как чудо. Тогда я поверил, что буду ходить. Что инвалидная коляска мне не понадобится. Начал учиться стоять. Тоже с одной минуты. Мужики к стенке поставят — я стою.

Для того, чтобы выбраться из той пропасти под Гардезом, куда он свалился вместе с горящим вертолетом в декабре восемьдесят шестого, Александру Дундичу понадобилось много лет. Каждый день для него был сражением, каждый день он ставил новый рекорд — в минутах, потом в шагах, потом в метрах. Сначала на костылях, потом с двумя тросточками, потом с одной. Очередной рекорд — сто шагов без посторонней помощи — означал для него, что следующая ступень в возвращении к нормальной жизни взята. Тренировался каждый день, шаг за шагом, час за часом.

Только один раз у него был перерыв — когда он упал. Уборщица мыла пол, Дундич стал обходить её, но на мокром линолеуме ноги разъехались, и Александр полетел спиной прямо на ведро. Каким-то чудом еду удалось перевернуться и упасть на живот. После этого неделю не вставал — не мог побороть страх. И с тростью больше никогда не расставался.

Когда сняли с позвоночника шарниры — две металлических пластины, соединенные между собой болтами — начал ходить в спортзал. Упросил командование отвезти его к Дикулю и тот согласился взять его к себе. Госпиталь выделил машину, и каждый день Дундича возили к академику на занятия.

— Он отобрал у меня тросточки и стал учить ходить по стенке. А однажды завел меня в узкий коридор — такой узкий, что, расставив руки можно было дотронуться до обоих стен — но это для страховки, за стены он мне держаться не разрешил — поставил посередине и говорит — иди. И я сделал два шага. Это была победа. Радость была великая. Я снова мог ходить.

А потом опять все стало плохо. Пришла боль и больше не покидала его ни на секунду. На спине опять открылась рана, пошли свищи. Раздробленная нога так и не срослась, от нагрузки осколки кости сместились и полезли наружу. Загнила кость, начался остеомиелит. Свищи не зарастали целый год, и снова стал вопрос об ампутации.

В 93-м ребята из областной организации воинов-афганцев сумели организовать Дундичу бесплатное лечение в Германии. Добирался туда Александр транспортным самолетом — это был последний год, когда в Германии еще стояли наши части.

— В России я гнил семь лет. Семь лет у меня на спине была дыра, которая никак не затягивалась. Уже было видно позвоночник. В Германии меня залечили за четыре дня. Заштопали, на следующий день: "Александр, ауфштейн", — и я встал. Я не могу сказать, что у них врачи лучше — наши им ничуть не уступают, как мне ногу сумели спасти, до сих пор не пойму. Но вот лекарства…

Лекарства оказались большой проблемой. Когда Александр вернулся из Германии, выяснилось, что на Родине теперь все решают деньги. Заниматься у Дикуля он больше не мог — тому тоже надо было платить за аренду, и клиника стала платной. И лекарства тоже стали платными. Опять начались нагноения, и больше их загасить уже не удавалось. Он жил в госпиталях, а домой приезжал как в гости. За это время его резали, чистили и сшивали сорок семь раз. Все это привело к тому, что у Александра отказали почки.

— Двадцать лет день за днем мне кололи антибиотики. Я ж тогда не знал, как это вредно. И, естественно, посадили почки… Уже полтора года я лежу на гемодиализе — процедуру приходится делать каждые три дня. Иначе я умру. Теперь мне нужна операция по пересадке почек. Это единственная моя надежда. Надежда пожить еще хоть немножечко…

Но эта надежда очень слаба. В России трансплантация сейчас практически вне закона. Врачи не могут проводить операции по пересадке органов из-за страха уголовного преследования. Александра опять готовы принять в Германии, но на этот раз за операцию придется платить. Нужны деньги. Очень много денег — несколько десятков тысяч евро. Такой суммы у бывшего воина-афганца, кавалера ордена Красной Звезды, командира экипажа Ми-8 Александра Дундича, естественно, нет. Пенсию он получает по выслуге, по закону время пребывания в госпитале считается как день за три, и фактически получается, что Александр Дундич отслужил в армии пятьдесят лет. За эти полвека службы государство начислило ему шесть с половиной тысяч рублей. Двести двадцать долларов.

— В Московской области нас афганцев, инвалидов 1 группы, несколько лет назад было 120 человек. Сейчас половина, наверное, уже умерло. Неужели нам так сложно помочь? Неужели у правительства не найдется денег на то, чтобы оплатить лекарства полусотне ветеранов? Я не боюсь умирать. Просто жить очень хочется…

Приходит врач и Дундича увозят на очередную процедуру. Снова чистить свищи. Снова колоть антибиотики, от которых у него отказывают почки, отчего не заживают свищи. Замкнутый круг, выход из которого можно купить только за деньги.

Я выхожу на улицу. Обгоревшего солдатика больше нет. Вместо него другой, с перебитыми ногами. Я прохожу через КПП и направляюсь через поле к станции. Пахнет летом и свежескошенной травой. На небе собираются тучи — будет дождь. Но я не думаю об этом.

Я думаю о том, что за моей спиной в палате умирает человек, который спас двенадцать жизней и вот уже двадцать лет расплачивается за ту последнюю секунду своей войны, когда мужество в нем перебороло страх смерти и он вместе с машиной полетел в пропасть.

Если он не найдет деньги на операцию, он умрет.

P.S. Помочь Александру Михайловичу Дундичу можно, переведя деньги на его счет, или передать лично, позвонив ему домой: 503-15-31. Трубку возьмет его жена, Ольга Васильевна. Или сыновья — Александр и Дмитрий.

Реквизиты центрального отделения 8641 Сбербанка России г. Москвы:

Счет МФР 30301 810 5 0000 06 03 836

БИК 0445 25 225

ИНН 7707083893

Корр. счет Сбербанка России

30101810400000000225

филиала 8641/01584 счета 42301.810.1.3824.2717704