ПОЛИТЕХНИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ И АРМИЯ

ПОЛИТЕХНИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ И АРМИЯ

Сразу после выпускного бала я уехал в Краснодар. Там меня ждало то, к чему я рвался всей душой: выдающийся тренер по гребле Владимир Константинович Долгов пригласил меня в экспериментальную группу олимпийского резерва. Я был одним из перспективных молодых гребцов, входил в молодежную сборную Советского Союза, и вся моя дальнейшая карьера должна была быть выстроена по всем канонам большого спорта: выступления на соревнованиях, медали, загранпоездки, квартира, машина.

Конечно, мне было грустно оставлять родительский дом, но здесь я видел свое будущее. Только в Краснодаре тогда существовал физкультурный институт с кафедрой «Гребля на байдарках». Я принял решение посвятить спорту всю жизнь.

Родители не очень одобряли мое решение, они страшились выпускать меня из родительского гнезда неоперившимся семнадцатилетним юнцом, но ничто в мире не влекло меня так, как спорт, и они нехотя смирились с моим решением. Прощание получилось холодным. Обуреваемый неясным чувством вины, я сел в поезд, и он умчал меня в далекий чужой город.

Но когда я открыл дверь нашего спортивного домика и увидел знакомых ребят, у меня словно гора с плеч свалилась – здесь было мое место, здесь я чувствовал биение жизни.

Меня встретили радостно и объявили изумительную новость – завтра едем купаться на море! Рано утром мы загрузили палатки, провизию и уже через несколько часов весело плескались в море. Мне, мальчишке, вырвавшемуся из стен школы, это был настоящий подарок. Нас было четверо, мы смеялись, мы купались, боролись, по очереди готовили безумно вкусную еду. Два дня, двое суток непрерывного счастья. Звездное небо, яркое солнце и друзья – эти дни я запомнил на всю жизнь.

И вновь наступили трудовые будни. Я вошел в привычный ритм тренировок. Снова ранние подъемы, снова бешеные нагрузки, снова мечтаешь о сне. Но мне все это ужасно нравилось. Да я был просто счастлив! У меня была возможность реализовать свою мечту. Я был абсолютно уверен, что поступлю в физкультурный институт, у меня были хорошие показатели на тренировках, и все было прекрасно. Поэтому я работал с утроенной энергией. Мы ездили на соревнования, на сборы, где присутствовал командный дух, я действительно попал в волшебный мир, о котором всегда мечтал.

Нельзя сказать, что я совсем не скучал по дому. Как бы занят я ни был, я всегда старался послать родным весточку о себе или вырваться к ним хотя бы на денек. Однажды мы поехали на сборы в Таджикистан, в маленький городок Курган-Тюбе. Зная, что уже через месяц я могу рассчитывать на поездку домой, я набрал своим близким и родным кучу сувениров. Больше всего я гордился тем, что мне удалось купить брату, который учился тогда уже на третьем курсе Тольяттинского политехнического института, целую пачку чертежных карандашей фирмы «Koh-i-noor». В условиях тогдашнего дефицита каждый такой карандаш для студента шел на вес золота. Я уже предвкушал, как вручу брату эти карандаши и как он будет рад.

Я еще не знал, что судьба приготовила мне страшное испытание.

Однажды в одно мгновение вся моя жизнь изменилась. Словно кто-то выключил в комнате свет, и стало темно, мрачно и холодно.

Мы приехали из Курган-Тюбе поздно вечером, и только начали разбирать свои сумки, как в домик вошел сын нашего тренера. Пряча глаза, он молча протянул мне телеграмму.

В этот момент моя жизнь полетела под какой-то страшный откос. У меня было ощущение, что я попал в ад, упал в пропасть. В телеграмме было написано: «Володя, приезжай срочно. Валентин погиб».

Земля ушла из-под моих ног. Больше я ничего не соображал – удар, шок, боль, в глазах потемнело, и я только смутно помню, как меня везут в аэропорт и сажают в самолет. Я приехал домой и увидел страшную картину.

Совершенно седой отец, постаревшая сгорбленная мать, слезы, в комнате стоит гроб с моим братом. Он погиб нелепой, случайной смертью – в тумане автобус, в котором он ехал, налетел на стоявший на обочине грузовик. Из всего битком набитого людьми автобуса погибло шесть человек. Среди них был и мой брат.

Для нас это была самая страшная трагедия. Да, мы жили небогато, многие вещи нам были недоступны, но касательно любви, дружбы, пониман ия, родного человеческого тепла мы были самой дружной и самой близкой семьей. Валентин для меня был буквально всем: это пример, это человек, на которого я всегда равнялся, он воплощал в себе все позитивное, все благородное, для меня он был как свет маяка в черной тьме океана жизни.

Психологи утверждают, что запах является самым сильным психологическим якорем. И это действительно так. Я не забуду свою последнюю встречу с братом, когда я прилетел из Краснодара буквально на два дня. Я позвонил в дверь нашей квартиры поздно ночью и сразу же с порога спросил у отца: «А где Валентин?». «Он спит», – сказал отец. Я забежал в комнату, начал тормошить своего брата, прижался к нему. Полусонный, он облапил меня: «Вовка! Приехал!» И вот этот запах тепла, запах дорогого человека остался у меня на всю жизнь.

Я был абсолютно уверен, что Валентин и есть тот стальной стрежень, вокруг которого будет держаться наша семья. Я помню, как он меня учил, сколько души он вкладывал в мое воспитание, как он меня защищал, как он помогал мне в жизни.

По поводу моего отъезда в Краснодар Валентин переживал даже больше, чем родители. Ему было не по душе, что я живу один, вдали от дома, и он часто говорил родителям: «Давайте уговорим его, пусть приедет обратно. Я помогу ему поступить в наш политехнический, мы будем учиться вместе!» Я всегда чувствовал его внимание и заботу. Я знал, что есть старший друг, верное плечо, который поможет, который спасет, который поддержит, который научит. И вот этого человека не стало… Осталась только боль и отчаянная бессильная злость на судьбу, отнявшую у нас любимого человека так внезапно и грубо.

Целый месяц после похорон прошел как в тумане, в каком-то забытье. Мы ходили как потерянные, ничего не понимая, убитые, раздавленные этим горем. И без того слабое здоровье матери сильно пошатнулось. К нашему подъезду зачастили «скорые», и это добавляло мне и моему отцу еще больше страданий. Как-то вдруг я сразу повзрослел – я понял, что вся ответственность за моих родителей лежит теперь на мне.

Однажды я обнаружил в почтовом ящике письмо. Оно было от тренера. Он писал: «Скоро Кубок Советского Союза. Приезжай, я тебя жду!». Посоветовавшись с родителями, я с тяжелым сердцем поехал на сборы.

Сборы проходили в одном из красивейших мест земли, в Абрау-Дюрсо, рядом с Новороссийском. Мы тренировались на прекрасном горном озере, в пяти километрах от моря. Ребята тренировались, а я выходил на воду, смотрел в это холодное и глубокое озеро и задавал себе вопрос: «Почему не я, почему Валентин? За что на наши головы свалилось такое несчастье?»

В тот момент я находился будто в полусне, я не осознавал происходящего вокруг. Что бы я ни делал, рядом со мной словно черная вдова неотступно стояло мое горе. Через несколько дней мы выехали в Гали, в Абхазию, на первенство Советского Союза.

До этого я показывал очень сильные результаты. Все указывало на то, что я на пути к чемпионскому титулу, все говорило о том, что вот он – мой великий шанс, мой большой успех. Но сейчас, после смерти брата, для меня это уже не имело никакого значения. На отборочных соревнованиях я на автомате отгонял 500 и 1000 метров, попал в полуфинал, вернулся в гостиницу и лег спать.

Ночью я проснулся от страшной боли. Мне показалось, что мою голову стягивают железными обручами и она сейчас треснет или взорвется. Прибежал встревоженный тренер, вызвал врача, померили давление. Оказалось – 240 на 200. Гипертоники могут понять, что это такое, если еще вчера у меня было 110 на 70. Меня напичкали таблетками, но боли не проходили. От дальнейшего моего участия в соревнованиях пришлось отказаться, потому что речь шла уже о борьбе не за золотые медали, а за мою жизнь.

Меня срочно переправили в Краснодар и уложили в диспансер. Супруга моего тренера была врачом, кандидатом медицинских наук. И она, и другие врачи искренне хотели мне помочь, но ничего не получалось: боли не утихали, давление не падало. Дошло до того, что я пил в день больше 60 таблеток, мне ставили по 50 уколов, но мое состояние не улучшалось.

Промучившись так месяц, я понял, что в большой спорт мне дорога закрыта. Рухнули все мои мечты, все мои надежды. Хотя в тот момент мне было на все наплевать. У меня было только одно желание – избавиться от этой боли. Я не мог ходить в туалет, потому что я просто терял сознание от малейшего движения, я не мог читать, я не мог смотреть телевизор. Все нормальные люди просыпаются от звона будильника или от пения птиц, я же просыпался от страшной боли. Мои глаза были еще закрыты, но мой мозг уже буравила страшная боль.

Я раньше слышал выражение «лезть на стенку от боли», но не понимал его. Мне оно казалось слишком натянутым. Теперь же мне хотелось на эту стенку не просто влезть, но пробить ее кулаком, расколошматить в мелкие обломки.

Ребята прибегали ко мне в палату такими веселыми, счастливыми, жизнерадостными, я же был как живой труп, я просто умирал. Родители, испуганные моим состоянием, добились, чтобы меня отправили на лечение домой. Но дома мне было еще хуже. Приехав в Тольятти, я постоянно натыкался на вещи, которые напоминали мне о трагедии. Однажды я обнаружил в столе коробку карандашей «Koh-i-noor». Я так радовался, когда покупал их, я так мечтал, что сделаю приятное своему брату, теперь же эти чертовы карандаши никому не были нужны. Я со злостью сломал их и заплакал.

Я не понимал, что со мной происходит. Вся моя жизнь превратилась в круговорот непрерывного лечения. Днем приходил доктор и, хмыкая, осматривал меня. Затем шел черед разных процедур: от обертывания до массажа. Потом меня поили какими-то горькими, как желчь, настойками, таблетками – и уколы, уколы, уколы… Сначала уколы мне делала медсестра, затем я научился делать их сам. Я просыпался ночью и тупой иглой делал себе укол, затем кипятил шприцы и опять ложился спать. Одного укола мне хватало на три часа. Затем голову снова раскалывала невыносимая боль, и, полусонный, шатаясь, я снова вставал и с содроганием вкалывал себе очередную порцию лекарств. Кожа на моей бритой голове от постоянных притирок и мазей сморщилась и покраснела. Глаза ввалились, от непрерывного напряжения начали дрожать руки.

Все мое существо, казалось, распадается на молекулы. Я таял на глазах. Адский круг болезней начал раскручиваться со страшной неизбежностью маховика. Кроме гипертонии у меня обнаружился гастрит, хронический бронхит перерос в астму, и я начал задыхаться. Непрерывный кашель согнул меня в столетнего старика, в развалюху. Меня никто не узнавал. Я сам, глядя в зеркало, не узнавал себя в этом обритом наголо, худом, как щепка, чужом человеке.

Так в 17 с половиной лет я стал инвалидом, который боролся за выживание. О каком спорте, о какой карьере могла идти речь, если главной задачей было просто выжить. Даже сейчас мне тяжело вспоминать об этом, потому что кажется, что все это было только вчера.

Мои родители очень переживали за меня. Моя бедная мамочка валилась с ног, готовя настои, разыскивая для меня по всему городу лекарства, без конца приглашая докторов и сиделок, отец, приходя с работы, прежде всего заглядывал ко мне и только потом шел переодеваться. Потеряв одного сына, они ужасно боялись потерять и второго. Услышав однажды незнакомое стариковское шарканье в прежде легких и уверенных шагах отца, я чуть не расплакался. Я должен, обязан был выжить! Хотя бы ради моих родителей. Слово «жизнь» приобрело для меня более чем конкретный смысл и значение.

Так мы, задыхаясь в этой гнетущей атмосфере боли и непреходящего горя, прожили до конца зимы.

Однажды в погожий весенний денек я лежал на кровати и, следя глазами за солнечным зайчиком, весело поблескивающим на моем письменном столе, тяжело раздумывал. Мне было ясно, что я не смогу стать великим спортсменом, тренером. Висеть тяжким грузом на плечах родителей я тоже не хотел. Каждый день видеть страдания матери, горе отца и переживать свою страшную боль мне уже было невмоготу.

Нужно было что-то делать. Мне пришло в голову, что меня может спасти только какая-то большая цель. Такой целью для меня могла стать учеба. Пусть не в спортивном, физкультурном вузе, но хотя бы в таком, где я мог бы получить профессию и зарабатывать себе на кусок хлеба. Нужно напомнить молодым читателям, что в наше время, в бытность Советского Союза, если у тебя не было диплома о высшем образовании, то ничего добиться ты не мог, ты не мог сделать никакой карьеры. У тебя был только один путь: работать дворником, кидать снег, таскать кирпичи, месить бетон, – все пути к интеллектуальной работе были закрыты раз и навсегда. Поэтому для меня так важно было преодолеть этот рубеж. Даже тогда, находясь на краю жизни и смерти, я мечтал стать руководителем, я мечтал о какой-то другой жизни.

В нашем городе был только один институт – Тольяттинский политехнический. Это было совершенно непрестижное учебное заведение, там был самый низкий проходной балл. Про него говорили: «У кого ни тех, ни тех, те идут в наш политех», потому что с его дипломом в лучшем случае можно было рассчитывать только на должность инженера на ВАЗе. Но, с другой стороны, это образование могло стать и трамплином к карьере. Я знал, что многие руководители местного и даже областного уровня получили свое образование здесь.

Может быть, свою роль сыграл случай, а может быть, это была моя судьба, но я принял решение. У меня появилась конкретная цель – поступить в Тольяттинский политехнический институт, продолжить дело брата. Цель, признаюсь, недосягаемая, а с тем багажом знаний, который у меня был, просто неисполнимая. Я не знал толком ни физики, ни математики, ни химии – моя школьная подготовка оставляла желать много лучшего.

Может быть, моя цель, может быть, безвыходность ситуации дали мне силы, я стал бороться. На два фронта. С одной стороны, меня осаждала болезнь, с другой – недосягаемая цель поступить в институт.

Уже в спортивной жизни я привык все планировать загодя, расписывать все тренировочные циклы, все тренировки. Здесь я поступил точно так же. Я взял бумагу и рассчитал, сколько дней осталось до вступительных экзаменов. Времени оставалось не так много – 104 дня.

Я пошел в школьную библиотеку и попросил у знакомого библиотекаря учебники, начиная с третьего по десятый класс: математику, физику, химию – все предметы, которые нужно было сдавать на экзаменах. Затем я попросил отца сделать мне очень жесткую кровать из ДСП. Я практически спал на голых досках, покрытых одной простыней, и накрывался легким одеялом. Для чего мне это было нужно? Просто для того, чтобы быстрее высыпаться и не расслабляться во сне. В день я работал по 12 часов. Все стены в моей комнате были увешаны плакатами с формулами, с таблицами – всем тем, что нужно было запомнить.

На пятый день я понял, что работа моя неэффективна, потому что нужно давать мозгу какую-то передышку. Несмотря на страшную боль я стал на один час приезжать на гребную базу и садиться в лодку. Конечно, это нельзя было назвать тренировками, потому что разрывающее вены давление и все мои болезни не давали мне напрягаться. Но даже само присутствие на гребной базе, в байдарке потихоньку возвращало меня к жизни. Я видел освобожденную от ледяных оков Волгу, слушал шум сосен, солнышко ласково пригревало мое бледное лицо, и я, успокоенный, умиротворенный, возвращался к своим учебникам.

Это еще нельзя было назвать жизнью, потому что при ходьбе я по-прежнему задыхался, сердце мое колотилось, страшные стальные тиски сдавливали мои виски, но это было уже первым шагом к выживанию. Хотя бы внешне я стал жить. Пусть я так же болел, мне так же было плохо и я так же оставался потерян, но хотя бы тело мое стало куда-то перемещаться: приезжать на базу, уезжать с базы, мыть лодку. Я зачехлял весло, я снимал мокрую одежду и развешивал ее сушиться – я начал совершать какие-то действия. И сами действия потихонечку давали мне какую-то жизнь, какую-то энергию.

Каждая минута была на вес золота. Я спал ровно по четыре часа в сутки, а все остальное время отдавал учебе. Штудировал математику, продирался сквозь физику и химию. А родители несмотря на нашу нужду – все средства уходили на мое лечение – выделили какие-то деньги и нашли мне репетитора по математике. Я прикладывал нечеловеческие усилия, чтобы запомнить все эти формулы, голова раскалывалась, страшная боль пронизывала мое тело, я задыхался, но зубами грыз каждую страницу учебника. Прошел третий класс, взялся за четвертый, за пятый, за шестой. Родители меня просто не узнавали, они никогда не видели столько страсти, столько энергии во мне.

Когда я перевернул последнюю страницу учебника физики, до экзаменов оставалась одна неделя. Эти семь дней я прожил в каком-то лихорадочном состоянии. То я бросался писать шпаргалки, утешая себя тем, что таким образом хоть что-то запомню, то усаживал мать и заставлял экзаменовать меня.

В день первого экзамена я чувствовал себя словно медведь в зверинце. Мне казалось, все указывают на меня пальцем и говорят: «Вот олух, он ничего не знает!» Однако вопрос билета оказался удивительно легким, и я как-то внутренне мобилизовался.

Экзамены я сдал. Но для поступления мне все равно не хватило одного-единственного балла. Я не знал, что мне делать, возвращаться обратно в пропахшую болезнью комнату было выше моих сил. И вновь меня спас спорт. В институтском коридоре я встретил выдающегося, замечательного тренера, мастера спорта международного класса по гребле Константина Никитина, заведующего кафедрой физкультуры института. Он и декан факультета Александр Васильевич Гордеев, которого я безгранично люблю, который прекрасно знал еще моего брата, помогли мне. На учебном совете было решено в виде исключения принять меня на первый курс института.

День зачисления в институт был самым счастливым днем в моей жизни. Представьте, что это означало в тот момент для меня – закомплексованного мальчишки, разбитого болезнями, не имеющего ни одного шанса получить высшее образование, и отдавшего абсолютно все силы достижению этой мечты! Учитывая мои страшные болезни мою борьбу за жизнь, поступление в институт для меня было великой победой, великим событием.

Впервые в жизни я стал чуть-чуть гордиться собой. Человек, которому учителя поставили клеймо «дебил, идиот», все-таки смог поступить в институт! Пусть не в самый престижный вуз, пусть не на самый престижный факультет, но для меня это была великая победа.

Я, честно говоря, не представлял, как я буду справляться с высшей математикой, с теоретической механикой – у меня не было реальной базы. Мое поступление было скорее большой удачей, чем закономерностью, основанной на знаниях.

Но к этому испытанию у меня неожиданно прибавилось еще одно. Не обращая никакого внимания на то, что я очень занят и болен, мой уважаемый тренер Никитин настоял на том, чтобы я снова начал заниматься спортом. Я пытался объяснить ему, что я уже труп, я пытался втолковать, что я никогда не смогу показать серьезных спортивных результатов. Но все было бесполезно. Более того, в этот момент он сказал мне важную мысль, которую я вспоминал потом на протяжении всей жизни: «Поверь мне, – сказал он, – тебе будет очень тяжело, ты будешь ездить на сборы, ты будешь тренироваться, тебе будет невероятно тяжело. Но именно эти годы ты будешь вспоминать потом как самые счастливые». Смысл этой фразы я понял только через десятилетия, когда уже стал руководителем, лидером, вел за собой людей.

Были периоды, когда моя команда выносила сверхнагрузки, сверхнапряжение. Но по прошествии времени все вспоминали потом это время как самые счастливые дни, недели в их жизни.

Почему? Ответ очень простой. Дело в том, что один из главных законов нашей жизни – закон совершенствования. Это один из главных законов вселенной. Каждое живое существо постоянно совершенствуется в борьбе за жизнь, в борьбе за выживание. Как утверждают ученые, эволюция человека насчитывает пять миллионов лет. И вот, представьте, пять миллионов лет борьбы, пять миллионов лет совершенствования, развития и роста. А когда происходит рост? В преодолении, в изменении, в открытии нового.

Почему мы с такой радостью вспоминаем институт, какие-то трудные соревнования или события в жизни? Да потому, что именно в этот момент мы растем духовно, растет наша воля, растет наш опыт. Состояние роста для нас с вами генетически является главным смыслом жизни, поэтому в этот момент мы испытываем наибольшее удовольствие. Со временем усталость, слезы, пот и кровь забываются, остаются только воспоминания нашего роста, нашего развития.

И в то же время, может быть, вам это тоже удалось заметить, когда мы расслабляемся, когда мы довольствуемся своей жизнью, мы превращаемся в животных, мы начинаем деградировать. Несмотря на все удовольствия тихой спокойной жизни наша душа начинает опускать свои крылья, наша душа страдает. Потому что без испытаний, без трудностей, без закалки она начинает умирать, она становится слабой. Дальше идет цепная реакция: страдает душа, разрушается воля, слабеет наш интеллект. Вот почему вы часто можете увидеть богатых людей с очень грустными глазами. Да, они напыщенны, у них дорогие машины, костюмы, они сверкают и переливаются богатством, как надутые мыльные пузыри. Но когда поговоришь с ними, они очень часто начинают плакаться: какая тяжелая у них жизнь, их не радует ни дорогое шампанское, ни черная икра, ни дорогие машины. Почему? Да потому, что в этот момент страдает их душа.

Тогда, на первом курсе политехнического института, я получил большой жизненный урок. Чем трудней, тем лучше, тем мы становимся сильней, тем больше потом испытываем счастья и гордости.

Болезнь не выпускала меня из своих цепких пальцев, и поэтому мне приходилось тренироваться в прямом смысле слова на таблетках. Собираясь на сборы, я загружал полчемодана таблеток и спреев, чтобы убрать астматические спазмы, всевозможные полоскания, кучу шприцов, кучу таблеток, – моя спортивная сумка напоминала саквояж доктора. Но несмотря ни на что я уже не лежал пластом в своей одинокой комнате, не жил от укола к уколу. Я начал жить! Ко мне вернулась жизнь, ко мне вернулись какие-то человеческие эмоции, и я стал адекватно воспринимать реальность.

Да, я болею, да, я разрушен болезнью и горем, но я живу…

Забегая вперед, скажу, что полностью от своих болезней я избавился только через годы. И здесь мне снова пришла на помощь природа. Однажды я поехал в деревню к бабушке, она жила тогда уже недалеко от Тольятти, в Федоровке. Стоял солнечный морозный день, в воздухе пахло крепким, бодрящим, каким-то яблочным ароматом. За огородами на километры вдаль тянулась огромная ширь Волги. К тому времени я уже перепробовал множество методик оздоровления, от иглоукалывания до голодания, но ни одна из них не помогла мне стать по-настоящему здоровым. Я решил сделать кардинальный шаг. Или я – или болезни.

Схватив огромный дедовский лом, я, как был в своем длинном городском пальто, по колено в снегу спустился к реке. Выдолбив в полуметровом льду достаточно широкую прорубь, я быстро скинул с себя всю одежду прямо на снег и прыгнул в ее темную глубину.

Огромная сила сдавила мое тело, я ослеп и оглох, меня просто не стало… Тысячи иголок вонзились в меня и распяли на ледяном кресте, я растворился в бездне. Затем меня словно выбросило вверх… Когда очнулся, я уже стоял на снегу и меня буквально захлестнула волна радости и ощущения грандиозной победы. Я победил, я смог это сделать!

С тех пор я обрел мощного союзника – природу. Скоро исполнится 20 лет, как я купаюсь в проруби и не болею абсолютно ничем. Мой личный опыт я положил в основу своей методики эффективного оздоровления, и она помогла избавиться от болезней уже тысячам людей.

Но все это произошло только спустя несколько лет. Пока же я выносил просто нечеловеческие нагрузки, пытаясь возвратиться к жизни. Приезжая со сборов, а сборы мне давались потом и кровью, я набрасывался на учебники, я набрасывался на чертежи.

Когда я находился в Тольятти и должен был ликвидировать отставание по многим предметам, мой сон сокращался до трех – трех с половиной часов. Глаза под утро практически уже не видели, потому что огромное количество вспомогательных чертежей необходимо было выполнять вручную – тогда еще не было ксероксов и компьютеров. Я чертил их целыми пачками. Иногда я просто валился с ног.

Вы, наверное, знаете из своего опыта: когда ты занят днями и ночами, перенапряжен, время летит мгновенно. Я даже не успел оглянуться, как пролетел целый год – первый курс.

И вот новый поворот судьбы – меня забирают в армию. Прощай, институт, прощайте, родители – я стал солдатом. Мне повезло, у меня как у спортсмена была возможность попасть в спортивный клуб ЦСКА. Но судьба распорядилась так, что я прослужил в ЦСКА только чуть больше половины срока, остальное время я провел в обычной военной части ракетных войск где-то далеко в лесу под Казанью.

Армейский период моей жизни – это особая история. Я не знаю, что сейчас происходит в Российской армии, но могу точно сказать, что Советская армия напоминала мне тогда огромный сумасшедший дом, огромное сюрреалистическое действо глупости, злости, бессмыслицы и унижения. Присягу я принимал в Казанском артиллерийском училище и, к счастью, задержался там недолго, всего лишь десять дней, потом меня вызвали на спортивные сборы мои спасители-тренеры. Слава советскому спорту! Но даже этих десяти дней мне хватило, чтобы полностью познакомиться с нравами, которые царили в армии. Постоянные драки, страшная дедовщина, варварское унижение человеческого достоинства. Не спорю, может быть, в армии так и должно быть. Армия состоит из людей, которые должны быть готовы выполнить абсолютно любой, даже самый абсурдный приказ. Но я-то не хотел быть военным, и для меня подчиняться глупым приказам тупых и пьяных командиров было страшной болью и страшным испытанием.

Вместе со мной принимали присягу еще несколько спортсменов: кто-то боксер, кто-то легкоатлет, и каждый из них, как и я, молился, чтобы его как можно быстрее вызвали в спортивный армейский клуб. Мне повезло, я уехал уже через десять дней. Но мой товарищ Валера, биатлонист из Уфы, задержавшись на несколько месяцев, попал в психушку, потому что его свели с ума побои старослужащих. Мне повезло, я пришел из армии живым и здоровым, пусть и несколько потрепанным морально и духовно, но тело мое осталось целым. Многие ребята на моих глазах лишились здоровья: кто-то заболел гепатитом, кто-то менингитом, кого-то избили и покалечили, кто-то отморозил себе ноги, руки, – таких случаев в моей части среди моих друзей и знакомых было очень много.

Не буду утверждать, что вся Советская армия была такой, возможно, мне просто не повезло с местом службы. Но то, что я увидел в той части и что пережил, нельзя вспоминать без содрогания.

Первый год службы в ЦСКА вспоминается как год очень успешных выступлений. Мы стали выигрывать все подряд. Мы тренировались, как сумасшедшие, мы, как говорят спортсмены, рвали когти, чтобы еще раз в жизни не попасть в этот ад под названием «Советская армия».

Командование давало спортсменам поблажки, нас чаще отпускали домой, и, выезжая на тренировки в южные регионы, мы практически отдыхали, как на курорте. Этот отдых нас и сгубил. Почувствовав себя непобедимыми, мы расслабились, увлеклись девчонками, стали откровенно пропускать тренировки. Расплата пришла быстро.

Приехав в Ростов на первенство Вооруженных сил, мы все продули. И это была катастрофа! Самой жестокой мотивацией на победу в первенстве Вооруженных сил для спортсменов была отправка проигравших обратно в те части, из которых их призывали. Что посеешь, то и пожнешь. Рисковали, не тренировались, расслабились —теперь нужно держать ответ. Так, отслужив год в ЦСКА, я попал обратно в свой сумасшедший дивизион.

Нас обрядили «по высшему разряду»: кирзовые сапоги образца 1941 года, портянки, которые нужно наматывать на ноги, и совершенно идиотская форма. Когда я начал ее надевать, я просто был в шоке. И к тому же, ты должен был каждый день пришивать к этой форме белый воротничок. А я в жизни никогда ничего не пришивал! Да еще огромное количество всяких ненужных ритуалов, всяких традиций, которые, может быть, были нужны в армии лет сто-двести назад, но сейчас это выглядело каким-то дебилизмом, все это меня просто убивало.

Мне повезло в тот момент, потому что вместе со мной служили два моих друга. Александр Воробьев – кандидат в мастера спорта по штанге, удивительный парень, решительный, смелый. Он так же, как и я, примерно год отслужил в ЦСКА, и, подравшись с тренером, угодил в наш сумасшедший дивизион. В отличие от меня он был хулиганом, «авторитетом» на гражданке, и, конечно, в нашей части он был заводилой. О его характере говорили дни, которые он провел «на губе». Из года службы в нашем дивизионе 108 дней он просидел под арестом. Весельчак, балагур, он прекрасно играл на гитаре, и в бою был просто ураганом. Если начиналась драка, из добродушного обычного парня он превращался в жесточайшую боевую машину. Представьте удары штангиста, который к тому же имеет огромный опыт уличных боев. С нами была еще одна ударная сила – Александр Огольцов – кандидат в мастера спорта по боксу, парень, которого мы звали «кувалдой». Очень добродушный парень, но обладающий поистине нокаутирующим ударом.

В армии принято такое понятие, как землячество. Мы – три земляка из Тольятти. Комбат называл нас не иначе как «тольяттинская мафия». Мы держались друг за друга и готовы были броситься в самую страшную драку, лишь бы помочь своему земляку. Мы называли друг друга – «зема», сокращенное от «земляк». Про нас с Александром Соловьевым говорили в части: «Пошли в наряд два земы».

Вся глупость ситуации заключалась в том, что мы должны были драться. В нашей части было так: если ты дерешься и побеждаешь, то ты авторитетнейший человек, тебя уважают. Но ты можешь попасть на «губу», в дисбат или угодить под срок, потому что драки были по-настоящему жестоки. Если тебя забили, запинали и ты сломался морально, то тебя называют – «человек морально опущенный», что сокращенно звучит как «чмо», и совершенно лишают права на человеческое достоинство, твоя жизнь превращается в кошмар. Подчеркиваю, так было в нашей части. В других частях, возможно, было по-другому.

У нас не было выбора, мы дрались, мы сражались. Из-за чего? Из-за всяких пустяков. Это не имеет значения, потому что в первобытной среде, бытующей в армии, главную роль играет не разум, не культура, а твои инстинкты. Единственное, что останавливало, чтобы не убежать из части, это дисбат – еще больший ад. Поэтому мы и терпели.

Мне повезло, у нас была дружная команда. Мы были сильные, мы были дерзкие, пробивные ребята. Но даже в нашем, можно сказать, привилегированном положении армия казалась мне воплощением ада, страшным мучением.

Не забуду, каким наивным я приехал после года службы в ЦСКА в свою боевую часть. Эдаким романтиком, идеалистом. Когда на первый-второй день службы я увидел жестокие нравы, царившие в части, избиения слабых солдат, я помню, с удивлением воскликнул: «Что за дела, ребят? Вы что, озверели, что ли! Вы же ведете себя, как сумасшедшие! Разве можно так поступать, вы же не звери, а люди!» На что умудренный опытом армейский воробей посмеялся и сказал: «Подожди, поживешь с месяц, и с тобой то же самое произойдет!»

Он был прав. Действительно, уже через месяц я перестал быть прежним человеком. Агрессия, злость, бессмысленная жестокость, драки… Я стал жить по законам звериного дивизиона, по законам бессмысленной, жестокой дедовщины – дерись или тебя затопчут. В нашем дивизионе было около двухсот человек, но явно вырисовывались две группы лидеров: мы – тольяттинцы и семь человек грузин. По темпераменту, по вспыльчивости я таких людей больше никогда не видел, это действительно были особенные ребята. Добрые, честные, открытые, готовые поделиться последним куском хлеба. Но как только дело касалось драки и кто-то хотел их унизить или обидеть, здесь они мгновенно менялись и превращались в самых настоящих жестоких монстров.

Не забуду драку грузин с «дедами», которая вызвала у нас у всех просто хохот, и мы потом еще долго ее вспоминали. Самым авторитетным грузином был Гурген, невысокого роста парень с огромным носом. Все грузины его очень любили и уважали, он был очень добрым и старался не допускать остальных до драки. И вот когда началось очередное побоище, грузинам пришлось отстаивать свою честь и достоинство, что они сделали блестяще. Но тут произошел такой трагикомический случай. Бадр, высокий и красивый грузин, дрался с палкой в руках с каким-то «дедом», другие грузины дрались со своими противниками, и вот Гурген, добродушный лидер, хотел остановить эту драку, подошел к Бадру сзади и сказал: «Бадр! Бадр, остановись!» Бадр в это время замахнулся своей огромной палкой и нечаянно ее концом ударил ему по носу. За доли секунды добродушный грузин превратился в самого свирепого воина. Он выхватил нож и побежал в самую гущу драки. Так как эта драка не касалась нас, мы просто стояли и угорали со смеху. Но, конечно, в таких случаях, как во время всех этих дурацких разборок, смешного было мало.

Когда дело подходит к дембелю, время тянется особенно медленно. Перед этим меня вызвали на спортивные сборы, и я выступил еще раз, за Приволжский округ. И вот уже впереди замаячила надежда на абсолютно свободную гражданскую жизнь. Дни тянулись как вечность… Ты не можешь спать, не можешь есть, ты просыпаешься в четыре утра, и бродишь как лунатик, и встречаешь таких же лунатиков, которые, как и ты, тоже считают минуты.

Дембель, демобилизация, в армии для многих тоже хороший экзамен. Несмотря на всю агрессию, на всю злость все становятся как одна единая семья, и при расставании с теми, кто жил порядочно и уважал других, проливается немало слез. Много объятий, очень много добрых слов, обмен адресами. Сцену прощания невозможно описать. Песни под гитару, тебя несут к машине на руках, и действительно у всех текут слезы. Но те негодяи, кто издевался нал молодыми, кто жил в части не «по понятиям», как правило, покидали свою часть втихаря, ночью. Они боялись, что их просто изобьют и разорвут всю их дембельскую форму.

Так как мы были спортсменами, мы не приняли полностью всю эту военную культуру. Мы не делали себе ни «дембельских» альбомов, ни красивой формы, но в армии на сей счет существует целая традиция. Неизвестно откуда берутся материалы: краски, пульверизаторы, фольга, фотографии, но дембельский альбом – это настоящее произведение народного творчества. То же можно сказать о дембельской форме. Это аксельбанты, украшения, при помощи каких-то невероятных творческих ухищрений создающие из обычной военной формы нечто парадное, выдающееся, красивое.

Так вот, если человек был негодяем, подлецом, воришкой, с ним поступали просто. За день или уже за час до дембеля ему разрывали всю его красивую форму, разрывали альбом, и его многочисленные труды разлетались просто на клочки. Это было возмездие! Поэтому кто-то, чтобы избежать такого позора, просыпался рано ночью и втихаря уходил из части. Наверное, оказавшись дома, он рассказывал, каким он был героем, как он унижал людей. Но он-то и был настоящим «чмошником»!

Поразительно, ты считаешь каждую минуту до отъезда, но потом в момент прощания ты не хочешь уезжать из этой части, и тебе кажется, что ты прощаешься с самыми близкими людьми на свете. Удивительно, но именно в этом аду рождается настоящая мужская дружба, настоящее мужское товарищество.

Так как за три месяца до демобилизации у меня была возможность съездить домой, то я не преминул использовать эту возможность, чтобы устроиться на работу. Мне хотелось иметь какие-то твердые маячки на горизонте будущей «гражданки», а тут судьба подбросила удивительный подарок.

Так получилось, что мой близкий друг и товарищ Олег Филиппов оставлял тренерскую работу на нашей спортивной гребной базе и уходил работать на завод. После него оставались спортивные группы, которые кому-то нужно было взять в свои руки. Я пришел в детскую спортивную школу №5 к Владимиру Федоровичу Тростянскому – это один из лучших директоров спортивных школ в мире – и попросился на замену Филиппову. Это был добрый, красивый, мудрый человек. Он спросил у меня про трудовую книжку, но так как моя трудовая книжка лежала в политехническом институте, мне пришлось схитрить и сказать, что я ее потерял. Мне пошли навстречу, хотя и в нарушение трудового законодательства.

Удивительно, но факт: раньше в Советском Союзе ты мог работать только в одном месте и получать только одну зарплату. Государство делало все, чтобы у тебя не было возможности заработать больше денег. И когда я получил еще одну трудовую книжку и возможность работать, то был на десятом небе от радости.

Мы договорились, что как только я демобилизуюсь, то прямо на следующий день выхожу на работу, на нашу гребную базу. Мне, конечно, очень повезло. Несмотря на то что я был студентом первого курса, у меня уже была настоящая, взрослая работа. Будучи еще двадцатилетним мальчишкой, студентом я уже не сидел на шее у родителей и мог заняться тем, что мне очень нравилось. Это ли не удача?

Нужно отметить, что тогда мы взрослели намного медленней, чем наши дети. Мы были наивными, мы жили в очень простой системе ценностей социалистического общежития. У нас никогда не было большого выбора.

Я так любил тренерскую работу, что моему счастью не было предела. Я, наверное, действительно просто создан для того, чтобы обучать людей, преподавать. Мне доставляло и доставляет неимоверное счастье делиться с другими людьми знаниями, потому что я искренне верю, что знания – это самое ценное, что есть на земле. Часто мы приносим большой вред самим себе, не зная элементарных законов успеха, элементарных законов психологии.

Когда я сам себя спрашиваю, какой же самый счастливый период моей молодости, то, конечно, это моя тренерская работа и учеба на дневном факультете. В институте мне предложили должность комиссара зонального штаба студенческих отрядов. Сегодня студенты, к сожалению, не имеют такой обширной практики, которая была в наше время. Каждое лето практически все студенты нашего института разъезжались по строительным отрядам. Девчата работали проводниками, и этот отряд назывался «Экспресс». Кто-то уезжал на Сахалин, кто-то работал на стройке, кто-то собирал в Молдавии виноград или в Крыму персики.

Обычно отряды представляли собой команду в 30-40 человек. В каждом отряде был свой командир, свой комиссар, свой врач. Все отряды, которые работали на территории трех огромных районов – Ставропольского, Шехонского и Сызраньского, подчинялись нашему зональному штабу. С благословения вышестоящего моего руководителя Александра Фарманова мне выпала честь быть комиссаром студенческих отрядов.

Интереснейшая, увлекательнейшая работа. Мы были молодыми ребятами, а нам выдали ключи от служебного автомобиля, предоставили офис, разместили в гостинице, где мы жили все вместе. Иногда мы проезжали по тысяче километров, чтобы объехать отряды и наладить работу, но мы были молоды, мы не чувствовали усталости.

Но и этого мне казалось мало, энергия буквально бурлила в моем сердце. Я нашел себе еще одну работу – устроился бригадиром на кафедру теплофизики ко Льву Ароновичу Резнику, выдающемуся ученому. Работа была не пыльной, я организовывал ребят на самую простую физическую работу: перетащить станки, принести заготовки, что-то сделать, что-то сконструировать, и платили мне, соответственно, небольшие деньги – рублей 70 в месяц. Итого, я получал стипендию 40 рублей, зарплату зонального комиссара студенческого отряда 160 рублей, 70 рублей на кафедре, и еще мне удалось создать небольшую бригаду шабашников.

С бригадой мы ремонтировали школы. Наша мобильная команда начинала работать около десяти часов вечера. Закончив все дела в студенческом штабе, мы пулей неслись в эту школу, надевали робы, месили цемент, делали кирпичную кладку, выносили мусор, одним словом, занимались ремонтом. Заканчивали мы обычно часа в 2 ночи, уже под свет прожекторов, и там же, в школе, спали в спальных мешках.

Рано утром я просыпался, чистил зубы, умывался, принимал душ и бежал на спортивную базу, где в полседьмого утра у меня была первая тренировка. Ребята меня уже ждали, я прыгал в катер, и мы выходили на воду. Руководству спортивной школы я не мог объяснить, что тренировки такие ранние, потому что у меня есть еще две работы. Зато по утреннему холодку греблось гораздо резвее, чем под палящими полуденными лучами. А мои ребятишки видели в этом своеобразную романтику и приучались соблюдать режим.

Это был действительно самый счастливый период в моей жизни. Спим мало, работаем много, выполняем самые разные интересные работы, зарабатывая по тем временам огромные деньги. У меня в месяц получалось до четырехсот рублей. На фоне обычного студенческого безденежья я чувствовал себя каким-то Крезом. Этот период стал для меня очень важной школой. В тренерской работе мне было все понятно. Перетаскивать на кафедре железо из угла в угол тоже много ума не надо, да и шабашка не требовала больших знаний. Кидай себе кирпичи, мешки и крась стены, а вот работа комиссара зонального штаба требовала от меня настоящего управленческого опыта, настоящего знания психологии людей и совершенно другого уровня ответственности. Работать комиссаром зонального штаба было крайне почетно и престижно. Много ребят мечтали добиться этого звания. Мне повезло больше, и, признаюсь, я полностью провалил всю работу, более того, меня чуть не выгнали из института.

Дело в том, что одна из главных задач комиссара зонального штаба – собирать деньги, взносы в обком комсомола. Каждый отряд должен был отработать бесплатно три дня и заработанные деньги перечислить на общие государственные нужды. Опытные комиссары выкручивали руки командирам отрядов и выбивали из них эти деньги еще до того, как отряды разъезжались в самом начале сезона. Я же, беспросветная наивность, полагался на хорошие дружеские отношения. Я искренне верил, что 36 командиров и комиссаров отрядов, работающих на нашей территории, выполнят обязательства и перечислят деньги вовремя. Я искренне считал, что по-другому и быть не может, есть ответственность, есть долг, есть честь, есть слово. Поэтому все должно произойти само собой.

Но большинство командиров отрядов поступили совершенно по-другому. Они не стали перечислять деньги, а просто разъехались в конце сезона по своим институтам, по своим республикам, по своим городам, и найти и выпытать из них деньги не представлялось никакой возможности.

И вот я стоял на ковре в обкоме комсомола, вдавив голову в плечи, и получал страшный, совершенно справедливый разнос. Я не выполнил задачи. Я много работал, много ездил, старался, делал все, что мог, но я доверился людям и испытал двойную боль. С одной стороны, за такое головотяпство меня грозили выгнать из института и сломать всю мою судьбу. С другой – мне было еще обиднее, потому что меня обманули свои же ребята. Те, с кем мы пили чай, с кем обнимались, клялись в вечной дружбе, просто цинично меня кинули. Они разъехались по своим городам, а весь ответ пришлось держать мне. Ох, если бы вернуться на три месяца назад, я бы, конечно, спуску никому не дал, не был бы таким наивным. Но, как говорится, если бы, да кабы, во рту выросли грибы…

Руководство студенческих отрядов меня помиловало, не стало выгонять из института, но я получил хороший урок на всю жизнь: доверяй, но проверяй.