НАЧАЛО

НАЧАЛО

Я родился на Дальнем Востоке, в семи с половиной тысячах километров от Москвы, в маленьком таежном поселке Ерофей Павлович, названном так в честь знаменитого исследователя этого края Ерофея Хабарова. Рождение мое проходило в помещении, которое с трудом можно назвать родильным домом, потому что оно представляло собой одну из секций барака. В другом крыле располагалась амбулатория, а чуть поодаль, скромно прикрытый кустами, стоял сарайчик морга.

Персонал был совершенно не готов к рождению столь крупного ребенка, и я появился на свет перекрученным пуповиной. Меня откачивали две дюжие санитарки. Благодаря их объединенным усилиям в конце концов я громко взревел. Вспоминая об этом, мама смеется, что я не плакал, как все младенцы, а громко кричал басом. Так, в момент борьбы со смертью я получил первую школу выживания, а семья Довгань приросла новым членом.

Я выжил, но мое детство нельзя назвать радужным и беззаботным. Моя семья в прямом смысле слова боролась за выживание.

В то время в плановой государственной экономике СССР все распределялось из центра: кому что носить, кому на чем ездить, кому что есть и где жить. В какой-то момент партийное руководство нашей страны решило, что Дальний Восток вполне можно осваивать без дополнительных затрат: «северных» коэффициентов и улучшенного снабжения. Зарплата дальневосточников мигом уменьшилась в два раза, и мы были практически брошены на произвол судьбы. Представьте, как горстка людей выживала в тайге, где даже летом в 30-градусную жару земля оттаивала только на глубину ладони. Я прекрасно помню картину: мой приятель Сережка с удивлением смотрит на румяное яблоко, которое ему протягивает приехавшая издалека родственница. Семилетний мальчишка недоверчиво спрашивает: «А что это такое?» Добрая женщина была просто поражена: «Это же яблоко, возьми!» «Я не знаю, что это, я никогда не пробовал…»

Одним словом, выживали, как могли. Но, наверное, везде есть закон компенсации. Зато какая там была природа! Словно бушующее море, на тысячи километров вокруг зеленела тайга, высились сопки, между ними журчали маленькие горные речки, чистые, как хрусталь, холодные, как лед. Нигде в мире я не видел такой величественной первозданной красоты.

Господин «великий случай» распорядился так, что именно в этом, Богом забытом месте встретились мои отец и мать. Папа мой – Виктор Довгань – вырос в украинском селе. Рано лишившись отца, они с бабушкой жили в нужде и лишениях. Впервые он стал наедаться вдоволь, только уже став взрослым. Высокий и красивый, он, тем не менее, так и не пошел на свой выпускной вечер, потому что стыдился разных ботинок, а других у него просто не было.

Несмотря на голод и нужду отец учился хорошо и был заядлым книгочеем. В крошечной комнатушке при керосиновой лампе, а чаще при лучине он ночами напролет просиживал за книгами, чем часто заставлял негодовать мою бабушку.

Может быть, эта страсть к открытию новых миров и определила его выбор: он поступил в железнодорожное училище и получил профессию, открывшую ему возможность бороздить на стальном коне необъятные просторы России-матушки. Была и другая, сугубо бытовая причина: студентам училища выдавали настоящую суконную форменную шинель и обувь, а питание было бесплатным. Зачастую оно состояло всего лишь из полбуханки черного хлеба и макарон без масла, но тогда отцу казалось, что это просто какой-то гастрономический рай! Стремясь навсегда вырваться из тисков нужды, он и распределение попросил туда, где была самая высокая зарплата. Оказалось, на Дальнем Востоке. Так юный помощник машиниста оказался в Приамурье.

«Когда я приехал в Ерофей Палыч, – вспоминал отец, – была глубокая ночь. Я крепко спал, и проводник разбудил меня, сказав: „Срочно выбегай, парень, поезд стоит всего минуту!“ И вот спросонья, даже не успев накинуть шинель, я выпрыгнул на пустынный перрон. Мороз стоял такой, что мои легкие просто обожгло». На станционном термометре он разглядел поразившую его отметку – минус 60 градусов! Выросший в теплом ласковом украинском климате, он даже не представлял себе, что такое возможно. Ночь, дикий холод и полная неизвестность впереди.

Однако, определившись в общежитие, отец начал привыкать и к суровому климату, и к новому окружению. Работа ему нравилась. По природе отец был трудоголиком и быстро стал лучшим помощником машиниста, а вскоре, к его великой гордости, и машинистом. Много позже отец не раз повторял мне: «Если ты сам не поставишь перед собой цель, не жди, что это сделают за тебя другие».

Отец ко всему в жизни относится основательно, с огоньком. Однажды, зайдя в местный магазин, он увидел красивую девушку и понял, что ему уже не будет покоя. Это была моя мама – Раиса Соловьева.

Он буквально атаковал черноокую красавицу со всей фамильной довганьской страстью: рассказывал какие-то невероятные истории, пел мелодичные украинские песни, в промежутках между рейсами буквально не отходил от нее ни на шаг. Каждый свободный вечер он терпеливо дожидался закрытия магазина, а затем долго-долго провожал по единственной поселковой улице. Из поездок он привозил матери букетики редких цветов и дорогие шоколадные конфеты, хотя потом ему приходилось занимать до получки у товарищей. Но красавица оставалась непреклонна, что его просто приводило в отчаяние.

Конечно, в наше время такой стиль отношений кажется несколько архаичным. Чтобы его понять, нужно знать, в какой семье воспитывалась моя мать.

Мой дед Василий Соловьев был родом из Воронежской губернии. В 12 лет он остался сиротой – всю его семью как кулаков расстреляли в кровавое время становления молодой Советской власти. Через годы беспризорной нищей юности и участия в двух войнах он оказался далеко от родных мест – на Дальнем Востоке, в Ерофей Палыче. Здесь он и встретил такую же неприкаянную родную душу – мою бабушку Натусю. Бабушка осталась сиротой еще раньше – в восемь лет. Ее родители – православный священник с женой были расстреляны в печально известных Соловках. Бабушка практически батрачила на местного комиссара, обстирывая и обслуживая его семью. Она даже не имела возможности ходить в школу и так и осталась бы неграмотной, если бы уже в зрелом возрасте сама не осилила грамматику и не научилась считать.

Дед приехал с фронта, весь увешанный орденами и медалями. Он был по-настоящему смелым, отчаянным человеком. Несколько раз он был серьезно ранен, но выжил. Наверное, его спасла от смерти только тихая бабушкина молитва. Редкой доброты, мягкая и совестливая, она воплощала в себе всю самоотверженность русской женщины. Дед был ее полной противоположностью – эмоциональный, мгновенно загорающийся, напористый. С ним было очень занятно беседовать, на все происходящее у него всегда была своя точка зрения. Что интересно – он никогда ни единым словом не попрекал Советскую власть, лишившую его семьи и наследства: огромных сельскохозяйственных угодий, мельницы, маслобойни, конских табунов. Да и сам он остался жив, только благодаря жалости отпустившего его красноармейца. Напротив, он был ярым коммунистом и всегда решительно, словно на фронте, отстаивал даже непопулярные шаги новой власти.

Вместе они составляли замечательную пару: патриархальная любовь и уважение друг к другу сочетались в них с неистощимым трудолюбием. На всю жизнь в моей памяти остался вкус диковинных для того климата огурцов и помидоров, выращенных в любовно выстроенной дедом тепличке. Дед выдумал фантастическую технологию: овощи выращивались на коровьем навозе, который подогревался раскаленными в печи камнями. Он был в постоянном поиске каких-то новых способов преодоления заданных условий. Думаю, именно его пример и закрепил во мне врожденную тягу к экспериментам.

Практическая смекалка деда, его организаторские способности позволили ему стать директором местной хлебопекарни, уважаемым в поселке человеком. Позже меня – пятилетнего мальца – прямо-таки распирала гордость, когда местные жители упоминали, чей я внук. И поэтому уже тогда я твердо решил, что, когда вырасту, непременно стану не знаменитым артистом или космонавтом, а председателем колхоза поселка Ерофей Павлович.

Дед был исключительно честным человеком. Он мог бы, по примеру других начальников, пользоваться всеми благами своего производства бесплатно. Но он неизменно заходил в магазин и покупал выпеченный им хлеб там.

В том же духе внутренней строгости и чести они с бабушкой растили и обеих своих дочерей. Поэтому, когда пылкие ухаживания настырного помощника машиниста уже грозили окончательно вскружить голову его дочери, дед пригласил моего отца на обстоятельный мужской разговор. Крутой нрав моего отца уже тогда стал притчей во языцех – приезжий щеголь и говорун отвадил от дедушкиной любимицы всех женихов.

Столкновение двух таких ярких индивидуальностей могло иметь самые разрушительные последствия для моего будущего, если бы вовремя не выяснилось, что отец имеет самые серьезные намерения в отношении их общего с мамой будущего. Так и получилось: отец и мать сыграли вскоре скромную свадьбу. Через год на свет появился мой брат Валентин, а спустя пять лет родился и я.

Шестидесятые годы нашей страны были полны высокой романтики. Промышленность вставала из руин, закладывалась база машиностроения. Прокладывались дороги, возводились города, на подъем пошла сельская промышленность. Людям жилось трудно, это правда, но правда и то, что это время было отмечено светлым жизнеутверждающим энтузиазмом. Все верили, что теперь жизнь будет налажена как надо, и нужно только хорошенько потрудиться, чтобы дать новому поколению то, чего они были лишены сами.

Общий дух глобального переустройства захватил и моих родителей. Отец решил ехать на одну из комсомольских строек. Он трезво рассудил, что только в перспективном месте есть возможность получить квартиру и дать детям хорошее образование. Узнав, что на берегу Волги строится новый город Тольятти и крупнейший в стране автомобильный завод, он, не говоря никому ни слова, взял отпуск и поехал разведать обстановку.

После тихого таежного захолустья размах нового строительства поразил его воображение: Тольятти представлял собой одну гигантскую стройку. Всюду рыли котлованы – ревели бульдозеры, клонились краны. Словно в огромном муравейнике копошились тысячи людей. Работа шла круглосуточно, ночью было светло от мощных прожекторов и сполохов сварки. Параллельно с закладкой корпусов ВАЗа возводились и дома, где предстояло жить строителям молодой советской автоиндустрии. Отец был просто захвачен этим грандиозным масштабом и сразу решил, что останется здесь.

Ему повезло – работа подвернулась в первый же день. Конечно, это было не бог весть что – его приняли не машинистом, а простым грузчиком. Но он не унывал: в тот момент ему нужно было хотя бы за что-то зацепиться, поэтому он согласился, не раздумывая. Жить было негде, и три ночи ему пришлось ночевать прямо на песке, завернувшись в шинель, благо на дворе стояло лето. Потом он снял крохотную времянку и поехал за нами. Дед было воспротивился авантюре, но отец был непреклонен: «Мы едем добиваться лучшей жизни». Тогда он даже не представлял, насколько тяжело нам всем придется.

На новом месте отец работал днями и ночами, но денег хватало только на самое необходимое. Руководство стройки понимало, что, пообещав квартиры, рабочим можно и не платить. Отец получал всего 70 рублей в месяц, поэтому параллельно он вязал веники в бане и вообще брался за любую работу, лишь бы как-то прокормить нас. Сам он долгое время обедал на работе только бутербродами с маргарином. Мама самоотверженно хлопотала по хозяйству, устроилась на мясокомбинат, но вскоре из-за болезни была вынуждена на несколько лет оставить работу. Ей хватало забот и с нами.

При нашем хроническом безденежье она все же умудрялась создать на столе впечатление разнообразия. В жизни я не едал ничего вкуснее маминой домашней лапши. И выглядели мы, несмотря на ношеную-переношенную одежду, вполне сносно. На фотографиях тех лет я сижу в аккуратных костюмчиках, хотя знаю, что долгое время родители ничего не покупали лично для меня – я донашивал одежду брата. Представляю, каких трудов это стоило моей матери, ведь все это отстирывалось вручную при отсутствии и дров и водопровода!

С тех пор, наверное, я не люблю показной роскоши, не люблю пускать пыль в глаза. Я совершенно равнодушен к «цацкам», никогда не понимал, для чего нужны все эти «ролексы», дорогие шубы, костюмы от Версаче. По мне, одежда должна быть простой, удобной и чистой – это мое единственное к ней требование.

Мы жили настолько бедно, что верхом лакомства для нас были леденцы из сахара, приготовленные на плитке. Мама расплавляла сахар, разливала в тарелки, намазанные растительным маслом, и вместо палочек вставляла спички. Для нас это были самые вкусные конфеты в мире – карамель с запахом растительного масла. Я запомнил этот вкус и запах на всю жизнь.

В какой-то момент родители совершенно выбились из сил. Даже прокормить двоих детей им стало невмоготу. Так волею судьбы я вновь оказался в Ерофей Палыче, в гостеприимном дедовском доме. Конечно, я не понимал тогда, что только крайняя нужда заставила моих родителей пойти на этот шаг. Я заранее предвкушал радость от встречи с дорогими моему сердцу стариками и от души радовался этой поездке.

В первый же день я обежал всю округу, все знакомые до боли места: речку, где мы с Валентином удили гольянов, сад и рощу возле дома, знакомых пацанов. Эти два года жизни, проведенные с бабушкой и дедушкой, до сих пор кажутся нескончаемыми каникулами и отпечатались в моей памяти как самые счастливые дни в моей жизни.

В Ерофей Палыче и в помине не было детских садиков, поэтому я всюду следовал за бабушкой. Она работала кассиром в местной бане, и мне безумно нравилось помогать ей. Я аккуратно раскладывал в отдельные стопочки тяжелые пятаки, копеечки и гривенники, а потом мы вместе убирали ее закуток. Я помню, как мы с ней вдвоем, закутавшись, возвращались домой, как она везла меня на санках, и так как морозы были страшными, мы первым делом растапливали печь. Дом к вечеру полностью вымерзал, и мы, растопив печь, не дождавшись, когда станет тепло, залезали под одеяло, накрывались им с головой и начинали быстро дышать, чтобы хоть как-то согреться.

Наши с дедом походы в лес за грибами и ягодами превращались для меня в какое-то фантастическое приключение: то я воображал себя Дерсу Узала и разгадывал тайны следов на тропке, то становился кладоискателем, золотодобытчиком и рьяно рассматривал найденные кусочки пород. Однажды мы с дедушкой нашли-таки на склоне невысокой сопки камушек с крохотным вкраплением золота. Я спрятал его в коробке за печкой и часто воображал, каким я стану богачом и накуплю всей семье угощений и лакомств.

На всю жизнь запомнил, как мы с дедушкой сидели вечерами у нашей печки-«голландки» и пекли картошку. В этот момент я был, наверное, самым счастливым мальчиком на земле: треск огня в печке, запах картошки и удивительно добрый дедушкин голос, рассказывающий мне свои затейливые истории. Со своей окладистой бородой дедушка напоминал мне какого-то доброго волшебника, да и сама природа вокруг была сплошным Берендеевым царством.

Так я и прожил в этом таежном царстве до первого класса. Перед самым началом учебного года приехал отец и забрал меня в Тольятти – обживать новенькую квартиру. Я весело укладывал свои нехитрые пожитки в маленький рюкзачок, и вдруг кто-то тихонько толкнул меня в бок. Обернувшись, я увидел деда. Он заговорщицки протягивал мне что-то в своей руке. Когда он разжал свою ладонь, на ней лежал тот самый камушек с золотой искоркой…

Для меня дедушка с бабушкой навсегда остались самыми дорогими людьми после отца и матери. Я на всю жизнь запомнил тепло их сердец, любовь и заботу.

Сегодня я понимаю, что в те годы я получил первые уроки жизни. В этом глухом краю можно было легко опуститься до звериного недоверия к людям, тем более что в поселке жили и самые настоящие уголовники, сосланные властью подальше от городов и областных центров. Но нигде более я не встречал настолько открытых и дружелюбных людей. Суровые условия жизни не только не ожесточили их, но словно отсекли все ненужное, наносное. В этом таежном тупике можно было выжить только благодаря взаимовыручке, не чуждаясь и поддерживая друг друга.

Здесь же я получил и первую трудовую закалку. Помню, как мы с дедом строили сарай. Начали еще затемно: напилили досок, подготовили стропила, бревна для фундамента. Дед умело подгонял одно бревно к другому, не забывая попутно объяснять мне, для чего нужен мох и как лучше класть кровлю. Закончили уже поздним вечером, когда я просто падал с ног от усталости, но ни за что не хотел уходить, не увидев готовой постройки. С детства наблюдая, как азартно, на износ работают старшие, я уже тогда выработал отношение к труду. С тех пор я придерживаюсь мысли, что лучшая система воспитания – это личный пример. Все они были невероятно трудолюбивыми, никто из домашних никогда не сидел без дела. Кроме того, дед с бабушкой были знатными огородниками, настоящими селекционерами. Они могли вырастить картошку и другие овощи на какой угодно почве и всегда получали хорошие урожаи.

С картошкой, кстати, связана забавная история. Я люблю картошку и с удовольствием потребляю ее в каком угодно виде – жареном, печеном или сушеном, но меня всегда поражало, как много непроизводительного ручного труда требует выращивание этого овоща. Вначале нужно вскопать и унавозить огород, периодически пропалывать, затем дважды окучить и, наконец, выкапывать урожай, часто под проливным осенним дождем. Мне, прирожденному рационализатору, эта всеобщая приверженность к картошке при таких неэффективных трудозатратах была просто непонятна. Став постарше, я мечтал механизировать огородные работы или, на худой конец, склонить своих родных к посадке чего-нибудь другого. Но гидропонные технологии тогда были неизвестны, и мои поползновения на «царицу полей» были решительно пресечены на корню. Мы по старинке всей семьей неделями до седьмого пота работали в огороде, что доводило меня, мальчишку, просто до белого каления.

Так получилось, что в лихие 90-е годы, когда разгул преступности был на самом пике, мне в целях безопасности пришлось срочно вывезти родителей и дочку за границу, во Францию. Там, по крайней мере, я мог бы быть за них спокоен. Я купил прекрасный дом с огромными окнами во всю стену, в которые можно было любоваться южным склоном Альп. Рядом с домом был открытый бассейн и тенистый сад, где росли абрикосы, киви и виноград. По соседству жила пожилая французская пара, разводившая на продажу цесарок. Мои родители и дочка не знали языка, и я очень беспокоился, как им удастся адаптироваться в незнакомой стране. Решив первоочередные вопросы, я вскоре уехал обратно, обуреваемый смешанными чувствами. С одной стороны, я был, конечно, более спокоен за их жизнь, с другой – понимал, что в их возрасте им будет нелегко наладить жизнь на абсолютно новом месте.

Проведать их я смог только через полгода. И что, вы думаете, я увидел на бывшем каменистом кусочке пустыря за домом? Вытянув навстречу ласковому французскому солнышку свои побеги, на альпийском ветерке весело шумела ботвой моя старая знакомая – картошка! А рядом, опершись на лопату и лихо сдвинув на затылок кепку, стоял отец и разговаривал с соседом… по-французски.

Этот маленький огородик, в котором отец отводил душу с утра до вечера, стал «нашим ответом Чемберлену» всем трудностям. Посмотреть на него сходилась вся округа – так отец перезнакомился с местными овощеводами и как-то незаметно, совершенно естественно освоил чужой язык. Местная ребятня сначала довольно настороженно приняла мою маленькую дочурку, но благодаря этим знакомствам она вскоре свободно начала лопотать по-французски и даже пошла в местную школу.

Впервые в жизни тогда я возблагодарил картошку!

Через несколько лет ситуация в Тольятти стала поспокойней, и я смог вернуть моих родных в Россию. Но, я думаю, французские соседи до сих пор вспоминают «этих необыкновенных русских», которые, не нуждаясь ни в чем, тем не менее, в поте лица трудились под палящим солнцем.

Мои фантазии на тему автоматической картофелекопалки возникли, конечно же, не на пустом месте. Придя с работы, отец всегда что-то мастерил. Все мое детство крутилось вокруг каких-то поделок, которые мы вместе строгали и клеили. То мы с увлечением строили лодку, то водружали на крышу флюгер.

Мой отец – удивительный человек. Он может мастерить руками, я бы сказал, создавать любые вещи, от мебели до самых разнообразных механизмов. У нас в доме всегда было много разных инструментов. В Ерофей Палыче отец работал в маленьком сарайчике, а в Тольятти умудрился разместить целую мастерскую прямо в нашей квартире. Выдвижные шкафы, сделанные его руками, были наполнены самым что ни на есть богатством. Отдельная полочка с шурупами и болтами, полочка с гвоздями всех размеров, отдельно – электрические приборы, провода, отдельно – отвертки всех мастей, гаечные ключи, пилочки и стамески. «Гвоздем программы» была непозволительная для того времени роскошь – электрическая дрель.

Конечно, нас с братом как магнитом тянуло к этой сокровищнице. Когда отец принимался мастерить новую вещь, мы с братом всегда крутились рядом, подмечая и впитывая в себя отцовские приемы. Было удивительно наблюдать, как с помощью простых манипуляций неотесанная болванка в руках отца превращается в изящную ручку для двери или подставку для телевизора. Момент открытия, постижения мастерства превращений всегда был для меня чем-то похожим на волшебство. Это привлекало меня куда больше, чем игры с какими-то пластмассовыми магазинными игрушками. Свои игрушки мы делали сами.

Целыми днями я занимался всевозможным конструированием: то собирал двухместный велосипед, то выплавлял из свинца в специальных гипсовых формах рыбацкие блесна, то мастерил из фольги ракету, то арбалет. Отец всячески поддерживал и одобрял нас, но случалось, что наши художества оканчивались и знатной трепкой.

Однажды я решил выточить красивый финский нож, увиденный в какой-то книжке. Подыскивая болванку, я наткнулся на новенькую отцовскую стамеску из легированной стали и решил, что это именно то, что надо. Нож действительно вышел как с картинки, но как же ругался отец! С тех пор я подыскивал заготовки только на заводской свалке, благо там можно было найти все что душе угодно: от кусочков стали до свинцовых чушек.

Отец обладал каким-то врожденным чувством пропорций и мог с ходу скопировать довольно сложные конструкторские узлы и решения. Я думаю, что в этом было его призвание, и, сложись его судьба иначе, он мог бы стать знаменитым конструктором. Половина мебели в нашей квартире была сделана его руками. Я еще долго спал на сооруженной им раскладной кровати, которая, учитывая мои габариты, занимала бы иначе половину комнаты. В нашей крошечной ванной, на диво всем соседям, отец оборудовал настоящую сауну.

Отец сумел привить нам не только тягу к изобретательству, но нечто более важное: чувство природы материала, его вещности. В будущем оно мне очень пригодилось. Когда в начале 90-х мы начали разрабатывать наши первые производственные линии, я уже заранее знал, как поведет себя металл той или иной марки – за этим стояли сотни попыток смастерить что-нибудь стоящее. А умение набрасывать эскизы стало первой тренировкой абстрактного мышления. Неудивительно, что мы с братом решили впоследствии получить техническое образование.

Валентин легко сдал все вступительные экзамены в Политехнический институт в Тольятти. Преподаватели в один голос твердили, что он прирожденный инженер. Да и как они могли сказать что-то иное, если он еще с детства задался целью изобрести не просто какую-нибудь машину, а махолет и вечный двигатель! Я был более практичным, и мои мечтания не простирались дальше аэромобиля на бездымном топливе. Хотя в тот момент я бы согласился и на обыкновенный «Харлей Дэвидсон», пусть даже и собранный не моими руками!

Несмотря на то что мои родители работали с утра до вечера, они тем не менее всегда находили время побыть с нами вместе, поговорить по душам. Тот случай с изготовлением ножа очень встревожил отца, хотя с моей стороны это было совершенно невинной забавой – меня никогда не тянуло доказывать свой авторитет с помощью оружия или кулаков. Хотя драки, конечно, были неотъемлемой частью дворового воспитания. В Тольятти мы нередко ходили «стенка на стенку» с ребятами другого района и прибегали домой с расквашенными носами. Хватало среди нас и отъявленных хулиганов, многие из которых впоследствии перебывали в детских колониях и тюрьмах. И, конечно, воспитывая двух пацанов, отец беспокоился, что мы тоже можем свернуть на криминальную дорожку. Излюбленным его приемом был наглядный пример. Он просто подводил меня к окну и указывал на двух бродяг, роющихся в мусорном баке: «Гляди, сынок! Вот что бывает с теми, кто шатается по улицам!»

Он не упускал случая восполнить свое образование и долгие годы выписывал самые разнообразные технические журналы. Ему много раз предлагали идти на повышение, но отец между карьерой и семьей всегда выбирал семью.

Никогда не забуду, как мы с отцом вдвоем ходили рыбачить на Волжское водохранилище, прозванное в народе за его величину Жигулевским морем. Поскольку отец был заядлым рыбаком, он и меня приохотил к рыбалке на утренней зорьке. Какие это были утра!

Вдвоем с отцом с рюкзаками за спиной мы вышагивали по спящему городу и наблюдали, как сизая мгла постепенно начинала алеть, потихоньку просыпались птицы, зажигались в окнах квартир первые огоньки, появлялись первые пешеходы. Тишина стояла такая, что шум троллейбуса, развозящего рабочих ВАЗа с ночной смены, был слышен за несколько кварталов. За городом становилось зябко, резко пахло травой и особенным речным запахом. На пирсе нас уже ждали знакомые рыбаки, ставшие за много лет больше чем просто приятелями. Среди них были и простые рабочие, и инженеры, но чинов здесь не соблюдали – общая страсть всех уравнивала и объединяла в дружное рыбацкое братство. Под негромкий разговор, обмен шутками на особом сленге, мы аккуратно разворачивали наши снасти, приготовленные с вечера, доставали бутерброды из черного хлеба с салом и пили душистый чай из термоса. Это было похоже на некий таинственный ритуал, в котором я, мальчонка, принимал участие наравне с взрослыми мужчинами! И вот уже спиннинги заброшены, первый поклев, звенит колокольчик, и папа начинает бешено крутить катушку. Азарт, ожидание – кто там, на том конце удилища, лещ или язь? А может, красавец-судак?! Поблескивая изумрудными боками, на траву тяжело падает килограммовая щука, бешено разевая пасть, усыпанную мелкими острыми зубами. Пока я завороженно рассматриваю речное чудище, отец подмигивает мне и забрасывает спиннинг за очередной добычей. Будет сегодня маме работа!

Дома с уловом нас ждала не только мама, но и соседи. В те годы люди жили намного проще, и захаживать друг к другу без особых причин, на посиделки, было делом обычным, само собой разумеющимся. Добрый мамин характер как магнитом притягивал к нам в дом самых разнообразных людей. Мамина щедрая душа не позволяла радоваться нашей удаче за запертыми дверями. Мама раскладывала добычу сразу на несколько кучек: это Анне Ивановне с первого этажа, это Зворыкиным, это Сергеевым. К вечеру уже весь подъезд пропитывался ароматным запахом свежей жареной рыбы, и мы мчались с улицы наперегонки, предвкушая вкусный семейный ужин.

Если отец воспитывал нас достаточно строго и без особых экивоков, мама просто растворяла нас в своей нежности и доброте. Что бы у нас ни происходило, в какие бы передряги мы ни попадали, я всегда знал, что мама будет на нашей стороне. Скажет, казалось бы, простые тихие слова, прикоснется своей ласковой рукой, и все беды и печали вдруг пропадут, словно их и не бывало!

Мои родители всегда любили привечать гостей. Когда забегали мои одноклассники, они непременно сначала пили чай на кухне под мамины сладкие ватрушки, а затем уже шли в мою комнату. Даже сейчас мои друзья запросто заходят к маме и делятся с ней своими проблемами. И для каждого она умеет найти свое доброе ободряющее слово. Для меня моя мама и сейчас самая красивая, самая необыкновенная женщина на свете, и я всегда с удовольствием дарю ей самые лучшие, самые прекрасные цветы.

Сегодня у меня самого уже взрослые дети. С каждым днем моей жизни мое сердце и душа наполняются все большей благодарностью родителям. Для меня нет никого дороже на свете! Где бы я ни был, в какую страну или город ни забрасывала меня судьба, я всегда звоню, чтобы услышать родные голоса и пожелать им здоровья.

В самые трудные дни, когда я переживал очередной крах в своей предпринимательской карьере, я знал, что за моей спиной есть крепкий тыл: родной дом. Что бы ни случилось в жизни, для родителей мы всегда самые лучшие, самые гениальные. Эта простая безрассудная вера иной раз помогает гораздо лучше каких угодно обоснованных доводов.

В молодости мы все ершимся, ерепенимся. Нам кажется, что наши родители живут устаревшими понятиями, что они в бизнесе какие-то динозавры. Своей любовью, своими советами они только раздражают и мешают нам жить, достают нас своей родительской опекой. Нам кажется, что мы крутые! Мы все можем! Чем нам могут помочь наши предки?

Но как только ты становишься чуть взрослей, старше, эта пена глупой молодецкой удали уходит, выветривается из головы. И действительно понимаешь, что ты обязан родителям всем на свете. Низкий поклон всем родителям! Сколько бы мы добра, любви, тепла ни отдавали своим родителям, все равно этого будет мало.

Благодарность и благородство – кровные сестры, я всегда уделяю этим понятиям особое место на своих мастер-классах. Когда ты звонишь своим родителям и признаешься им в своей сыновней любви, когда ты делаешь все, чтобы они гордились тобой, именно твоя душа, твое сердце благородного человека наполняется великой силой. Каждая твоя клеточка наполняется любовью от выполненного долга, от сознания благодарности. И это тоже бизнес-семинар! Это тоже ваши силы в бизнесе.

Все начинается с вашей души, с вашего сердца. Я не верю, что какой-нибудь новый русский, набивший карманы деньгами, забывший про своих родителей, будет счастливым человеком. Все его кажущееся благополучие в один момент лопнет, словно мыльный пузырь. Потому что у него не будет опоры. А самое главное – его сердце пусто, холодно. Невозможно вершить великие дела, презирая свои корни.

Только наполнив свое сердце благородством, уважением и любовью к своим родителям, можно создать что-то путное в своей жизни, основательное. Потому что ваши дети будут брать пример с вас! Потому что ваша команда будет пример брать лично с вас! Они не будут слышать того, что вы говорите: вашей болтовни, ваших призывов, ваших штампов. Они будут видеть, как вы делаете, как вы относитесь к самым главным ценностям в вашей жизни. И будут вас повторять, копировать: уважать или же презирать, строить дружную мощную команду или глиняного колосса.

Сознание всей неслучайности вашего рождения дает самое первое и главное право приложить весь свой талант и силу к этой земле. Великой Россия была и есть не своими несметными богатствами, не огромностью своей территории, а людьми: нашими отцами, дедами и прадедами, отдавшими жизни за то, чтобы сегодня мы продолжили это каждодневное творение истории.

Да, Ермак мечом проложил дорогу в Сибирь. Мои предки взяли на себя несравненно более тяжелый труд: завоевать Дальний Восток и Волгу всей своей жизнью, прожитой с открытым сердцем и верой в человека.