Жорж Нива: Тайна бестселлера

Жорж Нива: Тайна бестселлера

Профессор русской литературы в Женеве размышляет о том, почему наши писатели молчат о самом важном

[9]

Последние литературные награды – русские, европейские и американские – розданы. До начала октября, когда будут оглашены финальные результаты главных литературных премий, Нобелевской, Букеровской и Гонкуровской, в литературном мире наступает затишье – самое время обсудить итоги ушедшего сезона и перспективы грядущего. Роль премий, секреты создания бестселлеров и возможности, упущенные современной русской литературой, мы обсуждаем с почетным профессором Женевского университета, специалистом по творчеству Солженицына, Пастернака, русских поэтов-классиков и одним из самых влиятельных западных славистов – Жоржем Нива.

– Мы беседовали с вами около двух лет назад, когда на Парижский книжный салон приезжали «почетные гости» – русские писатели. Что изменилось на рынке русских переводных романов за это время?

– Одно могу сказать совершенно точно. Появились русские литературные агенты. Их пока единицы, но их присутствие на рынке уже заметно. Они весьма напористы, даже агрессивны – продвигают своего автора с невероятной энергией. Настаивают, что тот или иной роман – потенциальный бестселлер и его обязательно надо переводить.

– Это при том, что за последние годы ни одного мирового бестселлера русские авторы не написали. Кстати, как вы думаете – почему?

– Потому что существует… тайна бестселлера. Мы, по счастью, не все можем предсказать наверняка. Приведу единственный пример. Американец Джонатан Литтел написал на французском языке роман Les Bienveillantes («Благонамеренные») и получил самую престижную во Франции – Гонкуровскую премию. Но эта книга стала бестселлером задолго до того, – за первый месяц после выхода было продано 200 000 экземпляров. Обычно все наоборот: сначала премия – потом тиражи. Здесь же вышло не по правилам. И это меня очень радует! Рыночные механизмы оттачиваются, издатели всеми силами пытаются сфабриковать успех, что-то просчитывают, запускают популярные серии, заказывают писателям книги продаваемой тематики. И вот внезапно появляется Литтел, с огромным, в 900 страниц, романом о нацисте. Он описал механизмы зла в ХХ веке. Рассказал о людях, в которых есть эстетство, лицемерие, жестокость, а представления о том, что существует добро и зло, – нет. Он заговорил о самом, быть может, важном – и сразу оказался услышан. Бестселлер ведь не просто книга, которую хорошо продают, это книга, которую полюбили. Так вот, в нынешней русской прозе проблема зла в ХХ веке практически не обсуждается, об Архипелаге ГУЛАГ все словно забыли – воспевают армию, празднуют День чекиста. Конечно, кто-то из современных авторов о зле пишет, но слишком утонченно и метафорично.

– Например, кто?

– Марк Харитонов в «Сундучке Милашевича», Андрей Дмитриев в «Закрытой книге», Аксенов в «Московской саге» – и все же этого недостаточно, и к тому же я перечисляю не самые новые книги.

– Может быть, это молчание – естественная реакция авторов на засилье военной прозы в России. Да и лагерных воспоминаний с конца 1980-х тоже вышло немало. Возможно, мы просто пока наелись?

– Не могу согласиться. Да, о войне писалось много. Но тема обыкновенного зла даже в самых лучших, честных книгах о войне затрагивалась не часто. Рассказ об обыкновенных палачах, об армии, которая выполняла страшные приказы, – вот об этом в русской литературе сказано немного. Война не единственная тема. Что сегодня происходит в голове молодого человека, почему у него возникает ностальгия по сталинизму, которого он совсем не знает? Почему забывается о миллионах жертв? В России до сих пор нет памятника жертвам сталинского режима, нет даже списка этих жертв, историческая память в России пока что слишком избирательная. Может быть, стоит еще раз рассказать этим молодым людям о том, чего они не знают, – доступно, прямолинейно?

– Относительно недавно по российскому телевидению прошел сериал «В круге первом» по роману Солженицына, а только что – сериал по произведениям Варлама Шаламова.

– «В круге первом» я видел – это все же совсем не то, слишком там все залакировано. Вот сделали бы телесериал по «Крутому маршруту» Евгении Гинзбург, не вырезая самых страшных сцен в женском лагере, – другое дело. Но кроме ГУЛАГа, сталинизма существует и другая, не менее важная тема: что стало в России с верующим человеком? Сначала за веру сажали, потом выгоняли с работы, а когда коммунизм рухнул, все свелось к вопросу о недвижимости – московская юрисдикция хочет захватывать храмы один за другим. До сих пор ничего не написано о матери Марии Скобцовой, нашей современнице. Точно всем неудобно объяснять, почему она решила спасать еврейских детей в Париже. Таких Марий, спасавших евреев, было множество и в России. Я жду, когда же русская литература заговорит о Холокосте.

– Роман Литтела первыми оценили читатели. Зачем тогда критика и премии? Читатели и сами все найдут.

– Премии нужны, особенно в России. Они дают передышку писателю: получив премию, он может жить год-два спокойно. Во Франции, наверное, тоже нужны, но не так. С критикой дело сложнее. На французском только в год выходят десятки тысяч романов – на все критика не хватит. Я видел эти гималаи книг на столах критиков в газете Le Temps. Очень много книг выходит вообще без адресата, лишь бы выпустить – авось продастся. И большая часть этих книг обрушивается в реку Лету, хотя какая там Лета, это слишком возвышенно – просто в мусорный бак.

– Наверняка кто-то попадает туда по недосмотру.

– Безусловно. Хорошо известно, например, что у толстой книжки гораздо меньше шансов быть прочитанной. Лежит перед критиком горка книг, он вынимает одну – и… откладывает! Хотя в России сам институт критики еще не превратился в институт рецензирования – у вас есть Наталья Иванова, Андрей Немзер, которые читают добросовестно.

– Что же со всем этим делать?

– В каждом издательстве должен быть профессиональный читатель. Да, он будет руководствоваться своим вкусом, да, он будет проявлять субъективность, зато он будет добросовестно читать приходящие в издательство рукописи, отфильтровывать плохое и давать издателям компетентные советы.

– Жорж, вы учились в России еще в конце 1950-х, потом по личным причинам отправились на войну в Алжир, затем начали преподавать в Париже, Женеве. Мир столько раз за это время поменялся, что-то навсегда ушло – чего вам особенно жаль?

– Что касается России, то моя жизнь связана с ней с 20-летнего возраста, и кое-чего мне действительно жаль. Меня приводят в уныние парадоксы русской жизни. Падение коммунистического дома в России было великим событием – пришла свобода, исчез страх. И что же? При цензуре, в подполье, в «укрывище», как говорил Солженицын, создавались книги более волнующие, чем то, что пишется сегодня при полной свободе. Это не значит, что мы должны петь гимн цензуре, как Вальсингам поет гимн чуме. Но свобода используется не оптимально, ею в России так и не воспользовались по-настоящему, заимствовав у Запада только самые поверхностные черты. Не до конца использована свобода, данная художникам, и свобода, данная верующим. Союз с властью так вреден для христианства! Это, может быть, была ошибка императора Константина, но стоит ли искать объяснения так далеко? Почему Святая Русь рухнула за одну минуту? Что происходило в душах еще вчера верующих людей? Когда будет книга об этом, кто ее напишет? Мне жаль стольких неиспользованных возможностей.

Досье:

Жорж Нива – профессор литературы. Родился в 1935 году во Франции. Профессор и заведующий кафедры славистики Женевского университета с 1972 по 2000 год. Директор Европейского института при Женевском университете (с 1998 по 2000). Преподавал в Эколь Нормаль в Париже, в МГУ, в Оксфорде и др. Специалист по творчеству Солженицына, автор двух книг о нем, одна из которых переведена на русский язык, а также русской поэзии (см. сборник его статей «Возвращение в Европу. Статьи о русской литературе». М.: Высшая школа, 1999). В настоящее время работает над проектом «Урочища русской памяти», посвященным описанию ключевых для русской истории мест и городов.