Жорес Алферов физик, лауреат Нобелевской премии

Жорес Алферов

физик, лауреат Нобелевской премии

В. ПОЗНЕР: Академик Российской академии наук, лауреат Нобелевской премии по физике Жорес Иванович Алферов. Сразу перейдем к вопросам. Сергей Сергеевич Шадрин спрашивает: «Что вы чувствовали в тот момент, когда узнали, что стали лауреатом Нобелевской премии?»

Ж. АЛФЕРОВ: Это была, конечно, очень большая радость. 10 октября 2000 года мне моя помощница сказала (телефон в кабинете был занят), что звонят из Шведской академии наук и просят меня к телефону. И первая мысль была такая: сегодня вторник, а обычно Нобелевские премии присуждаются по средам. С этой мыслью я подошел к телефону, и главный ученый секретарь королевской Нобелевской академии сообщил мне, что я — лауреат Нобелевской премии.

В. ПОЗНЕР: Еще вопрос: «Нобелевскую премию, которую вы получили, вы отдали институту, который вас воспитал, на науку, продвижение России или оставили ее себе?»

Ж. АЛФЕРОВ: Одну треть Нобелевской премии я отдал в фонд, который был создан для поддержки образования и науки, сейчас он называется Алферовский фонд поддержки образования и науки. Я сначала хотел эти деньги отдать научно-образовательному центру, который незадолго до этого создал. Но мой сын Ваня сказал: «Нашему научно-образовательному центру нужно вообще все, и твоей Нобелевской премии не хватит никоим образом. Давай лучше создадим фонд, туда еще и другие люди дадут деньги, и этот фонд будет использоваться для поддержки и развития образования и науки».

В. ПОЗНЕР: Александр Яковлевич Аникиевич спрашивает: «Моральные, нравственные принципы коммунизма и православной религии наиболее близки по духу. Моральный кодекс строителя коммунизма и Божьи заповеди почти одинаково звучат по тексту. В годы Великой Отечественной войны именно Иосиф Виссарионович Сталин принял решение об образовании на территории нашей страны единственного до сих пор завода по производству атрибутики православной церкви. Почему в настоящее время проводится политика несовместимости коммунистической идеологии и православной религии?»

Ж. АЛФЕРОВ: Это вообще вопрос непростой для меня. Я как-то, шутя, говорил, что Иисус Христос был основателем первой коммунистической партячейки в Иерусалиме. Действительно, все это так. Однако есть и некоторая разница. Коммунистическая идеология совпадает во многом с христианской и с православной, но вместе с тем эта идеология основана на некоей научной теории, на принципах научного социализма и научного коммунизма. Ну и дальше мы уйдем вообще в область «Науки и религии», и об этом можно очень долго говорить: наука основана на знании, религия — на вере.

В. ПОЗНЕР: Довольно любопытный вопрос: «Уважаемый Жорес Иванович, как вам живется сегодня в этой стране? Что вы чувствуете, что ощущаете? Нет ли у вас желания уехать отсюда куда-нибудь подальше?»

Ж. АЛФЕРОВ: Живется в этой стране, безусловно, сегодня очень непросто. Материально, в общем, я живу совершенно нормально, потому как есть и Нобелевская премия, и многие другие международные премии. А так, конечно, тяжело. Что касается уехать. Я как-то, шутя, сказал, что Россия — страна оптимистов, потому что пессимисты все уехали. И я отношусь к оптимистам, я считаю, что у России будущее есть, и нужно за это будущее бороться. Желания уехать у меня не возникало никогда, даже в самые трудные годы. В начале девяностых мне делались очень выгодные с материальной точки зрения предложения, а вообще, первое предложение работать в США я получил в 1971 году. Я тогда уже полгода находился в США, у нас было хорошее соглашение о научном обмене между Академией наук СССР и Национальной академией наук США. И согласно этому соглашению я полгода был visiting professor в Иллинойском университете. В Урбана-Шампейне я работал со своим старым другом профессором Холоньяком. В соответствии с соглашением, в последний месяц я объезжал США, посещая массу различных лабораторий. В это время американская наука переживала очень тяжелый период: Никсон вдруг объявил, что фундаментальная наука сделала много открытий, и нужно теперь заниматься только их приложениями. Потому были резко сокращены ассигнования на фундаментальные исследования, началась безработица в этой сфере. Я приехал в южнокалифорнийский университет в Лос-Анджелесе, сделал доклад на семинаре, и после семинара декан физического факультета профессор Шпитцер позвал меня на ланч. Там были еще профессора, и он сказал примерно следующее: «Вы знаете, что сейчас происходит в нашей науке? Сегодня для нас чрезвычайно важны исследования, которые вы ведете — фундаментальные базовые исследования, которые дают массу приложений. Поймите, здесь нет никакого политического бэкграунда, но я передаю вам предложение нашего ректора пойти к нам на работу на три — пять лет. Лучше на пять. Ну, если по каким-либо причинам…» В то время средняя зарплата профессора США, полного профессора, составляла двадцать пять тысяч долларов, а по поручению ректора он мне предложил пятьдесят. И ждал от меня ответа. Я знал, что ничего из этого не выйдет, никуда меня не выпустят, и все прочее. И сказал: «Нет, не годится». Да и если выпустили бы, я не поехал бы просто потому, что не мог оставить лабораторию на такой долгий срок. Он спросил: «Почему?» Я говорю: «Мало». Тогда он сказал: «Пятьдесят пять», я говорю «Мало». «Шестьдесят». — «Мало». — «Больше мне ректор не разрешал. Под свою ответственность шестьдесят пять». Я говорю: «Мало». «Сколько же вы хотите?» — «Миллион». — «Вы шутите?» — «Конечно».

В. ПОЗНЕР: Михаил Кактусов: «В недавно опубликованном списке самых престижных учебных заведений мира МГУ оказался на 155-м месте, СПбГУ — на 168-м месте, а других там никогда и не было. И такая оценка должна быть нам не обидна, а лестна. Могу судить по своей области (медицина): Россия отстала не на годы, не на десятилетия, а навсегда. В этом году за открытие теломеров и ферментателомеразы в очередной раз Нобелевскую премию получили американцы. Гипотезу о существовании теломеров в 1971 году выдвинул Алексей Оловников. Но за идеи премий не дают, премию дают за научные работы. Жорес Иванович, вы — коммунист. Ответьте, пожалуйста, почему ни в СССР, ни в сегодняшней России такая научная работа не понадобилась? И почему при капитализме на прогнившем Западе она ведется в массовом порядке буквально сотнями?»

Ж. АЛФЕРОВ: Я не хотел бы вести сейчас политическую дискуссию. Я коммунист по своим убеждениям, хотя и беспартийный человек. Основная трагедия нашей науки заключается даже не в низком финансировании, а в том, что наука, ее результаты не востребованы экономикой и обществом.

И вот это сегодня, я думаю, Дмитрий Анатольевич Медведев начинает осознавать. То, что создана комиссия по технологической модернизации России — это, вообще говоря, призыв, в том числе и к научным работникам, ученым быть вовлеченными. И я надеюсь, что произойдут изменения. Наука в советское время была, безусловно, востребована. Большую роль в этом играл военно-промышленный комплекс. Но Академия наук СССР, научные организации страны вели исследования по широчайшему фронту. Если говорить о Нобелевских премиях, то, между прочим, среди лауреатов Нобелевской премии десять человек — физики. И значит, в физической науке не так плохо обстояли дела. Виталий Лазаревич Гинзбург и я получили Нобелевские премии за исследования, которые велись задолго до этого, в советские времена. Поэтому я не хотел бы здесь идти в политдискуссию, и я не считаю, что мы отстали навсегда. В близкой мне области, в современной микроэлектронике, наноэлектронике мы отставали в советское время, в некоторых вещах были и впереди, и даже производство начиналось раньше. В чем-то мы отставали на 2–3 года, а сегодня отстаем на 15–20 лет. За последние 15 лет технология развилась необычайно, а мы, вообще говоря, теряли время. И даже в области микроэлектроники, наноэлектроники, в физиологии и медицине мы не отстали навсегда. Отстали навсегда — это если у нас нет кадров способных. А они пока есть, мы умеем готовить кадры. Да, МГУ — это непростая вещь. Скажем, среди тридцати лучших университетов в мировом рейтинге европейских всего четыре — Кембридж, Оксфорд, Сорбонна и Цюрих. И понятно, что они выбраны не только по нынешнему университетскому уровню, ной с учетом исторической части. Однако европейцы ведь не считают, что они отстали навсегда. Вот и мы не отстали.

В. ПОЗНЕР: Вы сказали, что не хотите говорить о политике, но вот вопрос: «Почему вы пошли в политику? Зачем это вам надо? Ведь все знают, что политика — грязное дело. Неужели вы думаете, что своим появлением что-то улучшите?»

Ж. АЛФЕРОВ: Я уже упоминал моего старого друга профессора Ника Холоньяка. Мы с ним обсуждали массу политических проблем, и он как-то сказал мне: «Жорес, запомни: all politicians are sons of bitches (все политики — сукины дети), и политика — далеко не чистое дело». Вы считаете, я пошел в политику? Я был народным депутатом СССР, избранным от Академии наук СССР. Уже тогда начались нападки и на Академию наук, и на нашу систему образования, поэтому я и пошел туда — для защиты. В 1995 году я не хотел идти в Государственную Думу. Не хотел, прямо вам скажу. Потому что я много переживал. Для меня лично самая большая трагедия — это коллапс, развал Советского Союза. Эта ужасная трагедия привела к огромным экономическим потерям. Хотя я не специалист в экономике, я уверен, что мы потеряли в экономике страны. Если бы США разделили на 15 независимых государств, экономическая трагедия случилась бы и там. А в 1995 году положение нашей науки было тяжелейшее.

Когда мне предложили пойти в Государственную Думу, со мной говорил и наш президент, и премьер-министр. И в итоге я сказал «Да», посчитав, что могу помогать науке и образованию. В Думе я работал в Комитете по науке и образованию, и Комитет трудился очень эффективно. Я сейчас в Комитете по высоким, наукоемким технологиям. И считаю, что приношу известную пользу, находясь там.

В. ПОЗНЕР: Светлана Тарута спрашивает: «Как вы оцениваете свои результаты в «войне» против курса православной культуры в школах?»

Ж. АЛФЕРОВ: Об этом тоже можно долго говорить. В 2003 или в 2004 году меня пригласили на один из первых конгрессов в Венеции «Будущее науки». Первое пленарное заседание этого конгресса было посвящено науке и религии. Представители всех основных религий делали там несколько докладов. А потом выступил профессор Оксфордского университета с прекрасным докладом о том, что наука и религия — разные вещи. Наука основана на знаниях, религия — на вере. Ученый может верить в Бога. Но наука — это наука, религия — это религия. Школа и Церковь должны быть разделены, и поэтому, подписывая известное письмо, я имел в виду прежде всего то, что теология не может быть специальностью научной высшей аттестационной комиссии. И не должно быть преподавания основ православной культуры в школе. Можно преподавать историю религий. Но это уже напоминает то, что называлось в дореволюционные времена «Законом Божьим».

В. ПОЗНЕР: Давайте поговорим о Жоресе Ивановиче Алферове как о человеке. Говорят, что вы с самого детства любили обращать на себя внимание. Рассказывают, будто в шесть лет, возвращаясь с какого-то вечера, вы увидели, как приятель вашего отца держит вашу маму под руку и что-то ей нашептывает. Вы потребовали, чтобы он оставил вашу маму в покое. Все рассмеялись, вы тогда легли на трамвайные пути и объявили, что если этого не будет, то вы останетесь лежать, пока вас не переедет трамвай. Вам нужно, чтобы все понимали, что вы есть?

Ж. АЛФЕРОВ: История эта действительно была, случилось все в городе Горьком, или Нижнем Новгороде. Мы тогда возвращались из Москвы, куда мама ездила на Всесоюзный съезд жен-общественниц, а папа — в командировку. Но я поступил так не потому, что старался обратить на себя внимание. Просто мои мама с папой прожили долгую и счастливую жизнь. Я знал, как они любят друг друга, и для меня было неожиданно видеть, что мама идет под руку с другим мужчиной, а папа на это не реагирует. Я просто хотел, чтобы тот гражданин немедленно оставил мою маму.

В. ПОЗНЕР: Вы так и лежали бы, если б трамвай ехал?

Ж. АЛФЕРОВ: Я думал, что они послушают меня. Так и произошло.

В. ПОЗНЕР: Говорят, что вы с детства любите красивую, эффектную жизнь — не богатую, я повторяю, а красивую. Например, работая в Физтехе, вы обедали только в ресторане гостиницы «Москва» на углу Вознесенского и Невского проспекта. На первые премиальные вы приобрели «Москвич», потом «Волгу», затем «Volvo». Еще говорят, что в честь вашего шестидесятилетия в Физтехе устроили настоящий парад. Всех вывели на плац, а вы выехали на белом коне, как маршал Жуков на Параде Победы. Это правда или сказки?

Ж. АЛФЕРОВ: Тут и правда, и не совсем правда. Насчет обедов в ресторане «Москва». Я обедал в основном в нашей столовой физико-технического института или в студенческой столовой Политеха.

Но работал я допоздна, часто до полуночи — до часу ночи, жил на Пушкинской улице, доезжал трамваем от Физтеха до Невского проспекта. И в это время магазины уже были закрыты, а ресторан «Москва» был открыт до двух часов ночи. Я туда заходил, и могу вам сказать, в 1953, 1954 годах я брал на ужин салат «Оливье», ромштекс, бутылку «Боржоми», чашку кофе, давал десять рублей (они превратились в рубль после 1961 года) и получал сдачу. Поэтому моей крайне небольшой зарплаты (1050 рублей) младшего научного сотрудника хватало для того, чтобы ужинать в ресторане, когда я не успевал поужинать в столовой. «Volvo» я купил на свою международную премию в 1989 году. «Москвич» — в 1969 году. До 1958 года я ездил на велосипеде, в том числе и на работу через весь Ленинград. Потом семь или восемь лет — на мотоцикле «Ява-350». Ну а дальше уже, будучи заведующим сектора и всего прочего, приобрел машину. Теперь о параде. В 1988 году мы отмечали семидесятилетие нашего Физтеха. При этом мы впервые отмечали его точно тогда, когда было подписано постановление о его рождении, 23 сентября. Поздно вечером 22 сентября я вернулся из отпуска. Утром ко мне в квартиру постучался мой сотрудник, ныне член-корреспондент Академии наук Семен Григорьевич Конников, и сказал: «Жорес, лошадь подана». Они придумали без меня замечательный парад в честь юбилея. Сеня командовал парадом, он прекрасно ездил на лошади. Я поехал верхом от дома в институт (я жил недалеко), все-таки я сын кавалериста, гусара. Сзади, правда, на всякий случай ехал мой водитель. И потом я принимал парад. Ленинградское телевидение снимало это. Тогда же телевидение ФРГ приехало снимать некоторые наши работы. И спустя несколько лет, оказавшись в командировке в ФРГ, я в номере включил телевизор и увидел себя на лошади.

В. ПОЗНЕР: Когда вы получили Нобелевскую премию и президент хотел вам позвонить, чтобы поздравить вас, он обнаружил, к своему удивлению, что у вас нет сотового телефона. У вас и сейчас его нет?

Ж. АЛФЕРОВ: Есть у меня сотовый телефон, конечно. И в 2000 году он был — в машине. Премию мне присудили 10 октября, а рано утром 11 октября я ехал в аэропорт, чтобы лететь в Москву, поскольку я должен быть в Государственной Думе. И вдруг в машине раздался телефонный звонок. Я снял трубку и услышал: «С вами будет говорить президент Владимир Владимирович Путин». Я ответил: «Замечательно». Но вышло так, что я его слышал, а он меня нет. Девушка мне сказала: «Наверное, у вас плохо работает телефон. Сейчас вы приедете в аэропорт, мы знаем телефон VIP-зала, вам позвонят снова». Я приехал туда, мне говорят: «Вам звонит президент Владимир Владимирович Путин». Но по тому телефону я его слышал, а он меня нет. Он был в это время в Бишкеке. И мне передали, что он со мной свяжется в Москве. И уже на следующий день — я до сих пор это прекрасно помню — мы великолепно провели с ним в Кремле часа полтора или два, и он меня поздравил с премией.

В. ПОЗНЕР: Вы сказали, что ваш отец был гусаром. В самом деле он был гусаром, унтер-офицером лейб-гвардии, кавалером Георгиевского креста.

Ж. АЛФЕРОВ: Да, об этом он рассказал нам уже во время войны.

В. ПОЗНЕР: Потом, в 1917 году, до революции, он стал членом РСДРП. Командовал полком Красной армии в Гражданскую войну — правильно? Вашему старшему брату он дал имя Маркс, а вам — Жорес, в честь Жана Жореса, который основал «Юманите» и вообще социалистическую партию Франции. Скажите, вы всегда исповедовали коммунистические взгляды?

Ж. АЛФЕРОВ: Знаете, приехав на полгода в США, я не говорил никому, какие исповедую политические взгляды, просто работал в лаборатории, у меня были аспиранты. И потом Ник, с которым мы были старые друзья, мне вдруг сказал: «А ты знаешь, Жорес, все тебя считают коммунистом». То есть они сделали такие выводы просто из бесед со мной, узнавая мои взгляды на разные проблемы, на разные вопросы.

В. ПОЗНЕР: Как-то вас спросили, какая страна мира или какой город вам больше всего нравится, и вы ответили: «Город — Петербург, страна — Россия, а еще больше — Советский Союз». И добавили: «Меня удивляет то, как мы своими руками пустили под откос собственную страну. Конечно, это сделал кто-то другой, но мы-то не протестовали, мы-то не сопротивлялись». И после вы как-то сказали: «У меня настроение испортилось 19 августа 1991 года и с тех пор не поправлялось». В связи с этим — вопрос. 19 августа 1991 года произошел путч, который должен был все вернуть. Так что вы, наоборот, должны были радоваться тому, что наконец избавились от Горбачева, что возвращается советское время. А вот 21-го числа вы могли уже огорчаться, потому что стало понятно: они провалились. Не так разве?

Ж. АЛФЕРОВ: Конечно не так. Я очень хорошо относился все первые годы к Михаилу Сергеевичу Горбачеву. 19 августа я был в Финляндии, меня пригласила в Хельсинки одна из компаний, университет, и мы поехали вместе с женой и сыном. Мне позвонила дочь из США — она работала там в это время в Стэнфорде, она биолог — и сказала: вы спите, а там происходит то-то, то-то и то-то. Я включил телевизор, увидел CNN и прочие вещи, и не мог поверить, что это происходит у нас. У меня испортилось настроение 19 августа — я почувствовал именно тогда, что Советский Союз пропадает. И не важно, кто там победил, — это был первый звонок, а может быть, уже и не первый. Кроме того, я уже начал говорить о том, что это, помимо всего прочего, огромная экономическая трагедия, от которой мы не можем оправиться до сих пор. Дай я лично не могу воспринимать своих друзей, знакомых из разных республик Союза как мигрантов, как чужих людей. После Октябрьской революции появилось 2,5 миллиона эмигрантов — русских людей, живущих за границей. А в 1991 году за рубежом оказались 25 миллионов русских. А вообще говоря, даже больше, наверное, порядка 100 миллионов человек очутились в других странах. Разделились семьи. Это гигантская трагедия.

В. ПОЗНЕР: Мой отец был сыном эмигранта, его семья покинула Советский Союз в 1922 году. И у него оставались романтические воспоминания о революционном Петрограде — он все помнил. Он жил за границей долго, успешно работал в киноиндустрии, стал человеком весьма преуспевающим. Не брал никакого гражданства — ни французского, ни американского, — потому что хотел вернуться в Советский Союз. И в декабре 1952 года он привез нас, свою французскую жену, меня, девятнадцатилетнего, и моего брата сюда. Если бы Сталин не умер через четыре месяца, моего отца посадили бы непременно. И, скорее всего, с концами. Мать, наверное, тоже. Может, и меня. Пашку — нет, его, наверное, в какой-нибудь детдом отправили бы. Я понимаю, что это трагедия, когда страна разваливается, когда целый народ старался, верил, пытался что-то созидать. Но когда посмотришь, что делали с этим народом, сколько было диких страданий, сколько несправедливо убитых, посаженных, сколько людей бежало. Как можно мечтать о восстановлении этого? Я этого не понимаю.

Ж. АЛФЕРОВ: Мой отец тоже провел некоторое время в местах заключения — мне об этом он рассказал уже после XX съезда партии. Его выпустили довольно быстро, потому что он ничего не подписал, в это время уже требовалась санкция прокурора, а прокурором оказался его товарищ по гражданской войне. Я прекрасно знаю, что происходило, и думаю, что да, вы правы: проживи Сталин еще несколько лет, снова творились бы ужасные вещи. Тем не менее страна сделала необычайно много. Советский Союз и наша система эволюционировали в положительную сторону, и эта эволюция могла и должна была привести к сохранению и могучей промышленности, и науки. Я же был народным депутатом СССР, состоял, между прочим, в межрегиональной группе. И вместе с тем я голосовал, как и многие другие, против шестой статьи. А сегодня думаю: наверное, нужно было оставить шестую статью и бороться следовало за демократизацию партий. Это дало бы нам гораздо больше. Нам пример в этом отношении показывает Китай — там происходит очень медленная эволюция. У нас она прошла быстрее.

В. ПОЗНЕР: Вы знаете, сколько людей сидит в Китае?

Ж. АЛФЕРОВ: Не знаю. А сколько людей сидит в современной России?

В. ПОЗНЕР: Я имею в виду политических заключенных, а не уголовных.

Ж. АЛФЕРОВ: Я хочу сказать следующее: да, я за демократическую страну. И вместе с тем я считал и считаю, что коммунистическая идеология и идеология советской власти, идеи социальной справедливости в конечном счете победят. С моей точки зрения, мы действительно нуждались в НЭПе, специфическом НЭПе в 1980-е годы. Но нам не следовало проводить ту приватизацию, которую мы провели.

В. ПОЗНЕР: Теперь о причине вашего избрания в Госдуму в 1995 году. Вы говорите очень откровенно: «Я встречался с Черномырдиным, сказал, что есть проект строительства образовательного центра. Средства были выделены, 8 миллионов долларов — очень большая сумма по тем временам. А потом я получил предложение быть в списке. Я уже не мог отказаться. С этого начался мой опыт в Госдуме». Так это вы отрабатывали, что ли? Извините, грубо, но так получается. Вы были обязаны — все-таки 8 миллионов, хотя и не вам лично?

Ж. АЛФЕРОВ: Да. Я сказал то, что сказал. Я не собирался быть депутатом Госдумы. Виктор Степанович приехал в Ленинград, на одном из совещаний объявил, что нам нужно поговорить, пригласил меня в резиденцию, где он остановился. Я знал, что он позовет меня — я отвечал за Санкт-Петербургский научный центр, я за него и сейчас отвечаю, — и я ему рассказал о нашей философии, о нашей концепции непрерывного образования. И на него произвела большое впечатление моя фраза о том, что для школьника академик не авторитет. А авторитет — тот же школьник, старшеклассник, который пошел учиться к нам на наш факультет. И если объединить это все под одной крышей, то они с большей вероятностью будут избирать научную стезю. И через несколько дней на одном из моих писем по поводу строительства научно-образовательного центра появилась такая резолюция. Мне позвонили из Минфина, спросили, куда переводить деньги. А спустя еще пару дней со мной связался его помощник и спросил: «Как насчет списков «Наш дом — Россия»? И я ответил «Да». В этой ситуации я не мог ответить иначе.

В. ПОЗНЕР: Первое пленарное заседание Госдумы нынешнего созыва вы открыли на правах старейшины и очень артистически (вы это умеете) выступили, сказав, что главная проблема сейчас состоит в устойчивом развитии планеты. «Проблема бокала шампанского». Вы взяли в руки современный бокал и отметили, что 86 % доходов мира принадлежит 10 % населения, а тонкая ножка бокала — это все остальное население. И надо что-то с этим делать, надо это сломать. И вы разбили бокал со словами, что его разбить легко, а делать все гораздо труднее. Красиво. Очень эффектно. А вы сами знаете, как это сделать на самом деле?

Ж. АЛФЕРОВ: Я сказал тогда еще несколько вещей. Прежде всего о том, что мы должны отказаться от плоского подоходного налога, нам нужен прогрессивный, как везде. Затем, обращаясь к Зубкову, который присутствовал на заседании, я привел простой пример. Когда-то в середине XIX века премьер-министр Великобритании сэр Гладстон посетил лабораторию Фарадея и спросил у него: «А что мы будем делать с вашими открытиями, с вашим электричеством?» И Фарадей ответил: «Вы будете получать налоги». Так вот я сказал Зубкову: «Если вы по-настоящему поддержите науку, то с наших открытий в области нанотехнологий вы будете получать налоги». Почему я до сих пор в Госдуме и волнуюсь насчет бюджета будущего года? Я считаю, что один из важнейших элементов вывода России из кризиса — это развитие, научно-технический прогресс, основанный только на достижениях науки. Здесь нужно догонять, перегоняя. Для этого требуется максимальная поддержка науки, и наше научное сообщество может, вообще говоря, эту поддержку использовать и расплатиться стократно.

В. ПОЗНЕР: Как вы думаете, что у вас общего с Биллом Гейтсом?

Ж. АЛФЕРОВ: Могу сказать, что Интернет возможен в том числе благодаря волоконно-оптическим линиям связи, где стоит полупроводниковый лазер двойного действия.

В. ПОЗНЕР: На самом деле другое. Его, как и вас, крайне заботит проблема образования, школьного образования. Это у вас общее. Вы противник платного школьного образования?

Ж. АЛФЕРОВ: Да. Я считаю, что возможность получить образование должна зависеть не от кармана родителей, а от способностей ребенка. И еще я противник ЕГЭ — идейно, по очень простой причине. ЕГЭ построен на том же принципе, что и экзамен по правилам уличного движения: вот четыре ответа, нажми на правильный. Я пожилой человек, я помню, как в мое время для того, чтобы поступить в хороший вуз, требовалось обязательное собеседование, и никакая медаль не гарантировала поступления.

В. ПОЗНЕР: Вы атеист, насколько я понимаю. Но вот что вы говорите: «Когда делали атомную и водородную бомбу, наверное, дьявол помогал в этих работах. Но Бог не сопротивлялся, потому что делалось это в СССР с благими целями — чтобы не было монополии на ядерное оружие, и мы от «холодной войны», слава богу, не пришли к «горячей». Но построить новое солнце на земле, то есть запустить термоядерный реактор — это, наверное, Богу не нравится». Что ж это такое?

Ж. АЛФЕРОВ: Простите, неужели атеист не может произносить подобные слова? Я говорил это в дискуссии, защищая наиболее эффективный, экономичный метод получения энергии, к которому человечество придет посредством преобразования солнечной энергии.

В. ПОЗНЕР: Хорошо. Вы как-то сказали и, видимо, теперь правительство тоже об этом говорит, что привычным лампочкам осталось жить недолго: «Придет хана им, благодаря светодиодам». А чему еще придет «хана» вследствие развития высоких технологий, на ваш взгляд?

Ж. АЛФЕРОВ: Ну если касаться того, что мне близко, то я уже сказал об этом — солнечная энергетика, безусловно, будет основной. К концу XXI века солнечные батареи станут одним из наиболее эффективных способов преобразования. Уже сегодня рекордный КПД в этой области — 40 %, это гигантская цифра. Начинали в 1954 году с 6 %. Я думаю, что многое — ноя здесь не специалист — произойдет в бионанотехнологиях, в развитии понимания живого. Здесь у нас тоже, между прочим, есть замечательный ученый — Константин Анохин, внук Петра Анохина. Я недавно слушал его доклад, мне трудно его оценить, потому что там я не профессионал. Но доклад блестящий. Генетика работает! Я его сразу пригласил прочитать лекцию в нашем научно-образовательном центре. И я давно хорошо знаком с Владимиром Петровичем Скулачевым. В 1973 году мы делали с ним доклады на Президиуме Академии наук. И то, за что я получил Нобелевскую премию, то, что он успешно развивает сегодня, — все это было сформулировано тогда. У нас есть по-настоящему талантливые люди. Молодой Анохин — это замечательно. А Владимир Петрович занимается не продлением жизни, а борьбой со старением, в том числе, как говорится, начинающих пожилых людей, — и это тоже великолепно.

В. ПОЗНЕР: В 2001 году Жорес Иванович Алферов говорил так: «Последнее время, как только встаю, пою лишь одну песню: «Вихри враждебные веют над нами, темные силы нас злобно гнетут». С какой песней вы встаете теперь? Все с той же?

Ж. АЛФЕРОВ: В общем, да. Я верю в положительные изменения, но они идут так медленно, что я по-прежнему встаю с этой песней.

В. ПОЗНЕР: Марсель Пруст спрашивает, какой ваш любимый цветок?

Ж. АЛФЕРОВ: Мой любимый цветок — анютины глазки.

В. ПОЗНЕР: Какую добродетель вы цените превыше всего?

Ж. АЛФЕРОВ: Честность и верность.

В. ПОЗНЕР: Какой недостаток вы прощаете легче всего?

Ж. АЛФЕРОВ: Ну, наверное, безалаберность.

В. ПОЗНЕР: А какой недостаток вы не прощаете?

Ж. АЛФЕРОВ: Непорядочность.

В. ПОЗНЕР: Поймав золотую рыбку, какие три желания загадали бы ей?

Ж. АЛФЕРОВ: Ну, первое — чтобы на новых принципах, по-новому, но мы возродили Советский Союз. Второе — чтобы у нас были хорошие и добрые отношения, и мы дружно жили с моей замечательной родной республикой Беларусью. И третье — чтобы все было хорошо в моей семье и у моих детей и внуков.

В. ПОЗНЕР: Расставьте по процентам, что важнее всего для успеха в научной деятельности: везение, талант, труд?

Ж. АЛФЕРОВ: Где-то подобное сочетание уже было, я забыл имя автора, но в его книге содержался рецепт, как делать великие открытия. Там говорилось, что нужно вовремя разобраться в очень сложных вещах и обязательно иметь удачу. А дальше было сказано, что многим эти рецепты все равно не помогут.

В. ПОЗНЕР: Какова ваша главная черта — как вы считаете?

Ж. АЛФЕРОВ: Это мне приносит часто даже и отрицательные результаты. Доброта.

В. ПОЗНЕР: А есть ли вообще в истории физики человек, который вызывает у вас наибольшее восхищение? Именно в физике?

Ж. АЛФЕРОВ: Ну, конечно. Этот человек, я думаю, вызывает восхищение не только у физиков. Это Альберт Эйнштейн. Меня поражает, как человек в двадцать шесть лет, не занимавшийся до этого профессионально физикой, за один год (1905 год) опубликовал пять работ, перевернувших научный мир и заложивших основу современной науки, современной физики.

В. ПОЗНЕР: Так что, если бы Марсель Пруст спросил вас, какая историческая фигура внушает вам наибольшее восхищение, вы опять назвали бы Эйнштейна?

Ж. АЛФЕРОВ: Эйнштейн — прежде всего гений, великий ученый. Насчет исторической фигуры ответить гораздо сложнее.

В. ПОЗНЕР: Хоть вы и атеист, но оказавшись перед Богом, что вы ему скажете?

Ж. АЛФЕРОВ: Не задумывался я на эту тему.

В. ПОЗНЕР: А может быть, стоит?

Ж. АЛФЕРОВ: Может быть. «Господи, помоги сохранить нашу планету и населяющее ее человечество».

19 октября 2009 года

* * *

Этот человек вызывает у меня глубокое уважение, смешанное с жалостью (при этом хочу подчеркнуть: я не считаю жалость чем-то унизительным, да и вообще — хорошо бы мы больше жалели друг друга). Вряд ли есть необходимость объяснять, почему Жорес Алферов вызывает уважение. Он выдающийся ученый, лауреат Нобелевской премии, но еще он верен своим принципам: как был коммунистом, так и остался им, как страдал от развала СССР, так и страдает, как с августа 1991 года вставал сутра, напевая «Вихри враждебные веют над нами», так и продолжает вставать по утрам с той же песней.

Но это и есть повод для моей жалости к нему — впрочем, позвольте я расскажу одну древнюю китайскую притчу…

Дело было в шестнадцатом веке. Один испанский гранд узнал о том, что у китайского императора есть палач, чей меч такой остроты, что им он может резать на куски воздух. Гранд загорелся желанием увидеть это собственными глазами. Он нанял корабль и поплыл. Плыл он много месяцев, затем пересел на верблюда, пересек пустыни и, наконец, добрался до Срединной Империи, на границе которой его ждали императорские слуги. Вскоре он оказался в императорском дворце. После торжественного ужина, состоявшего из 137 блюд и длившегося шесть часов, после обмена любезностями император обратился к гранду со следующими словами:

— Я не заблуждаюсь, полагая, что вы предприняли это долгое и полное опасностей путешествие не за тем лишь, чтобы разделить со мной трапезу?

— Проницательность вашего императорского величества не знает себе равных, — ответил гранд. — Я наслышан о сказочной остроте меча вашего палача и мечтаю увидеть все собственными глазами.

— Нет ничего проще, — ответил с улыбкой император и щелкнул пальцами.

В залу тут же вбежал худощавый человек невысокого роста. С жиденькой бородкой, с мечом на боку. Это и был императорский палач. Император что-то приказал ему, палач выхватил из ножен меч, вырвал из бороденки длинный волос (судя по густоте бороды, он делал это часто), подбросил его и разрезал на восемь кусков прежде, чем он упал на пол.

— Ну, как? — поинтересовался император.

Гранд разочарованно повел плечами:

— Что сказать вам, ваше императорское величество? Неплохо, конечно, но я ожидал чего-то удивительного, а это меня не удивило.

— Ах, вы хотели, чтобы вас удивили? Так сразу и сказали бы, — ответил император и снова приказал что-то своему палачу.

Тот вновь выхватил меч из ножен, подошел близко-близко к гранду и несколько раз с молниеносной скоростью помахал мечом перед его лицом, а затем вновь вложил меч в ножны.

— Ну, как теперь? — спросил император.

— А что, собственно, произошло, — удивился гранд.

— А вы кивните, — с улыбкой предложил император.

Гранд кивнул. И его голова отпала.

К чему все это, спросите вы?

А к тому, что Жорес Иванович Алферов напомнил мне этого гранда, который продолжал говорить о чем-то, на что-то надеяться, хотя уже был лишен головы.

Беспартийный коммунист, Жорес Алферов не только переживает «коллапс, развал Советского Союза», не только считает (как и В. В. Путин), что это великая, ужасная трагедия, но и все еще верит, что идеология, идеи советской власти когда-нибудь победят. Это поразительно! Ведь он ученый. Он подчеркивает, что наука и религия несовместимы, что одна основывается на фактах, другая — на вере, но сам-mo все еще верит в советскую систему, именно верит, потому что нет фактов, доказывающих ее жизнеспособность. Он противник преподавания основ православной культуры в средней школе, считает, что детей надо учить на фактах, а не на вере, но сам, когда речь заходит о коммунистической идеологии, руководствуется только верой.

Конечно, он прав в частностях: школе надлежит быть бесплатной, налоговой шкале — не плоской, а экзамены не должны являться тестом наподобие теста по правилам уличного движения, каким он считает ЕГЭ.

И, как много знающий крупный ученый, он опасается за судьбы человечества. Поэтому он, атеист, на вопрос о том, что скажет Богу, оказавшись перед ним, ответил: «Господи, помоги сохранить нашу планету».

На мой взгляд, достойнейшая и трагическая личность.

«Вихри враждебные веют над нами…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.