Глава 9 Берия и социальная политика во имя человека

Глава 9

Берия и социальная политика во имя человека

Да, забота о рядовых гражданах, о тех, кем он руководит, — непосредственно, или опосредованно, была для Берии вполне органичной чертой его личности. Конечно, в подобном духе воспитывалось всё то поколение политических деятелей, к которому Берия принадлежал. Но далеко не все в таком духе воспитались. А Берия воспринял социальные приоритеты как важнейшие ещё в юности.

Позволю себе небольшой экскурс в сторону…

В советской истории мы имеем четыре наиболее крупных примера жёсткого низвержения советских политических деятелей первого ряда в почти рядовую жизнь. Это Молотов, Маленков, Каганович и Хрущёв.

В. М. Молотов (1890–1986) и Н. С. Хрущёв (1894–1971) были сразу же после отставки отправлены на пенсию, соответственно в 1957 и 1964 годах.

Молотов вёл себя на пенсии достойно, скромно, от людей не дистанцировался, простые люди его уважали, и прожил он ещё почти тридцать лет, скончавшись на 96-м году жизни. Хрущёв на пенсии людей сторонился, любви и уважения к нему никто не испытывал, и через семь лет Хрущёв умер на 77-м году жизни. Но при всём различии постполитических судеб Молотова и Хрущёва общим в них было то, что мы не можем сравнивать деятельность Молотова и Хрущёва на крупнейших постах и на постах скромных, но — тоже руководящих.

Иначе обстоят дела с Маленковым и Кагановичем. После того как хрущёвцы в июне 1957 года зачислили их вместе с Молотовым и Шепиловым в «антипартийную группу», Маленков и Каганович какое-то время ещё поработали руководителями весьма скромного (для их былых масштабов) ранга.

Бывший Председатель Совета Министров СССР Г. М. Маленков (1902–1988) с конца 1957 года стал всего лишь директором Усть-Каменогорской ГЭС, потом работал директором Экибастузской ТЭЦ, а в 1961 году был отправлен на пенсию.

Бывший член Политбюро, бывший заместитель Председателя Совнаркома (Совмина) СССР JI.M. Каганович (1893–1991) с конца 1957 года стал управляющим трестом «Союзасбест» в городе Асбесте Свердловской области (некоторые источники указывают на него ещё и как на директора Уральского калийного комбината, но это вряд ли). С 1961 года Каганович тоже ушёл на пенсию, дожив на ней почти до ста лет.

Итак, в двух последних случаях база для сравнения есть, и, надо сказать, итог оказывается человечески достойным как для Маленкова, так и для Кагановича. Конечно, им — особенно Кагановичу с его эмоциональной натурой — было очень сложно адаптироваться, и это нередко сказывалось, как вспоминают те, кто работал с ними в то время. Но вели себя оба бывших члена ближайшей сталинской «команды» не по-барски, не выпячиваясь, скромно и без высокомерия. Оставили по себе на тех предприятиях, которыми они руководили, неплохую память.

Жить во имя реализации идей, как сейчас говорят, «социальной справедливости» было для Маленкова и Кагановича — ближайших соратников Сталина, нормой как тогда, когда они организовывали жизнь многих миллионов советских трудящихся, так и тогда, когда у них под началом оказались немногие тысячи и даже сотни подчинённых.

Однако особых успехов на скромных постах бывшие высшие руководители СССР не добились. И хотя продвижение «вверх» было для них закрыто со всех точек зрения, они могли бы проявить себя в последние годы и поярче. Увы, как о выдающихся организаторах ни работники Усть-Каменогорской ГЭС и Экибастузской ТЭЦ, ни работники треста «Союзасбест» о Маленкове и Кагановиче не отзывались. Как о людях вспоминали тепло, однако — не более того.

А каким оказался бы рисунок натуры у оставшегося в живых, но «рядового», так сказать, Берии?

В своём «письме из бункера» от 1 июля он писал, обращаясь к коллегам по Президиуму ЦК:

«… К онечно, после того всего, что произошло, меня надо крепко призвать к порядку, указать своё место и крепко одёрнуть, чтобы помнилось до конца своей жизни, но поймите, дорогие товарищи, я верный сын нашей Родины, верный сын партии Ленина и Сталина и верный ваш друг и товарищ. Куда хотите, на какую угодно работу, самую маленькую, пошлите, присмотритесь, я ещё могу верных десять лет работать и буду работать всей душой и со всей энергией…»

Иными словами, сам Берия хотел видеть себя по-прежнему в рабочем строю — пусть и не во главе его, но, во всяком случае, не вне строя.

Далее он писал:

«Говорю от всего сердца, это неверно, что раз я занимал большой пост, я не буду годен для другой маленькой работы, это ведь очень легко проверить в любом крае и области, совхозе, колхозе, стройке, и умоляю Вас: не лишайте меня [возможности] быть активным строителем [на] любом маленьком участке нашей Родины, и вы убедитесь, что через 2–3 года я крепко исправлюсь и буду Вам ещё полезен…»

Воля ваша, уважаемые читатели, но я вижу за этими строками человека хотя и со смятёнными, однако не ничтожными чувствами. Причём человека без намёка на некую «элитарность», человека, хотя и занимавшего на протяжении десятилетий важнейшие посты в государстве, но так и не научившегося отделять себя от народа и готового к рядовой работе.

А для того же Хрущёва предложить себя в качестве председателя колхоза или совхоза было невозможным делом! Для Хрущёва — хотя он на вершинах власти и не чурался напрямую «общаться» с простыми людьми — нужды народа были чем-то достаточно абстрактным.

За державой Хрущёв не умел видеть человека.

А Берия — умел!

Он даже положенный наркому внутренних дел отрез на шинель не «зажиливал» полностью себе, а отдавал «на круг».

И если провести мысленный эксперимент: оставить Берию после его снятия с высших постов в живых, на свободе и направить его, скажем, в какой-нибудь Новохопёрск директором райпромкомбината, или в кубанский совхоз, то он и там остался бы менеджером высокого класса.

В том числе и поэтому Берию хрущёвцам никак нельзя было оставлять в живых и при деле — хотя бы маленьком. Очень уж быстро стала бы выпирать наружу вся несправедливость его отставки.

А уж если бы Берия работал для страны не директором совхоза, а «директором» всего советского общества, то…

То — что?

Что ж, если бы Берия остался жив и при высшей власти, то его руководство страной обеспечило бы развитие очень сильной социальной политики в советском обществе. По мере развития экономики советское общество становилось бы всё более изобильным, образованным, свободным и радостным.

На антибериевском Пленуме ЦК КПСС в июле 1953 года во время выступления Авраамия Завенягина — тогда начальника Первого Главного управления (ПГУ) при СМ СССР, произошёл знаменательный казус. Читатель уже знает, что Завенягин обливал Берию грязью и упрекал его в «игре в экономию» в деле финансирования «атомных» работ. Далее — по неправленой стенограмме:

«Маленков. Это дело контролировать придется, потому что там деньги расходовали без всякого контроля.

Завенягин. Это безусловно.

Каганович. Строили не города, а курорты.

Завенягин. То, что строили курорты, — не могу сказать, строили города».

Каганович никогда — ни до июля 1953 года, ни после — ни в одном закрытом «атомном» городе не был, так что говорил с чужих слов. Но реплика Кагановича показывает, что такая молва — «Берия атомщикам курорты строит», в среде советского руководства ходила.

Зная не понаслышке, что представляют собой эти города, могу подтвердить, что в «бериевские» сороковые и начальные пятидесятые годы в системе ПГУ курортов не строили, а строили города. Однако планировка и архитектура «атомных» городов были прекрасно продуманы, и заслуга Берии в этом была несомненной и огромной.

Сам по образованию архитектор, строитель, он сумел с самого начала «атомных» работ собрать в системе ПГУ толковые архитектурнопланировочные силы. Он хотел, чтобы люди новой советской отрасли жили в условиях, достойных того будущего, которое они создавали и защищали.

Думаю, в связи с вышеописанной антибериевской коллизией читателю будет интересно узнать вот что…

До конца жизни к Берии глубоко уважительно относился, по свидетельству ряда людей, его знавших, Борис Глебович Музруков.

Музруков, дважды Герой Социалистического Труда, фигура в атомной отрасли легендарная. Свою первую Золотую Звезду он получил 20 января 1943 года за руководство «Уралмашем», производившим танки Т-34. Второй Звезды он был удостоен 29 октября 1949 года, после успешного испытания первой советской атомной бомбы РДС-1, — за производство первого советского плутония на Комбинате № 817, дислоцированном в закрытом городе «Челябинск-40». Музруков был в первой в СССР группе дважды Героев Социалистического Труда.

С 1955-го по 1974 год Борис Глебович руководил крупнейшим и старейшим ядерным оружейным центром СССР в «Арзамасе-16».

В книге о Музрукове (Богуненко H.H. «Музруков», М.: Молодая гвардия, 2005, стр. 259) сообщается, что директор Комбината № 817 хотел сделать новый город, «атомный» «Челябинск-40», красивым, а быт его жителей — более приятным. Для этого Музруков «иной раз включал в титул строительства некоторые архитектурные сооружения, необязательные на придирчивый взгляд суровых ревизоров».

Далее — прямая цитата:

«Впоследствии Б. Г. Музруков рассказывал, что таким образом была построена хорошая бетонная дорога к озеру, берег которого украсила набережная с балюстрадой (гордость «Сороковки» по сей день. — С. К.). К этому времени вышло постановление правительства, ограничивающее излишества при строительстве. Берия с целью проверки выполнения этого постановления (им же и инициированного. — С. К.) предпринял несколько ревизионных поездок по закрытым городам и наказывал (всего лишь выговорами, а не пулями. — С. К.) тех руководителей, кто, по его мнению, излишне роскошествовал. Должен он был посетить и «Челябинск-40»…»

Как видим, деньги в атомной отрасли расходовались после первого «атомного» успеха не «без всякого контроля», как заявлялось на Пленуме ЦК, а как раз при строгом контроле самого Берии. Но вот что было дальше:

«В некоторых воспоминаниях содержится очевидный намёк на то, что о перерасходе государственных средств на дорогу и набережную в этом городе всесильный куратор был предварительно осведомлён. Наверняка и Борис Глебович знал, какие обвинения может ему предъявить Берия. Но не в его характере было уходить от ответственности. Он встретил приехавшего Берию сам, повёз его по новой дороге к озеру, к балюстраде. Она прекрасно смотрелась вечером, на фоне солнечного заката.

— Молодец, Борис! Очень красиво! — таким было заключение Берии по поводу строительных нововведений в «Челябинске-40»…»

Мог ли реагировать иначе архитектор Берия? Причём архитектор не одного здания и даже не города, а целого общества!

В атомной отрасли строили не курорты, а города. Но строили красиво, умно, бережно относясь к природе и не забывая о том, что человеку надо не только работать, но и жить обычной житейской жизнью, отдыхать, развиваться.

Поэтому, если бы во главе СССР оказался Берия, если бы его не убили, именно социально богатая жизнь всё более обретала бы права гражданства по всему Советскому Союзу.

Обратимся к такой важнейшей стороне жизни любого человека и любой семьи, как жильё. Вопреки устоявшемуся заблуждению идейные, материальные и технологические основы массового жилищного строительства в СССР были заложены не при Хрущёве, а ещё при Сталине. Крупноблочные и крупнопанельные дома — это ещё сталинская наработка, их начинали строить при Сталине, и при Сталине был запланирован тот строительный бум, который стал приметой уже СССР Хрущёва.

В советское время бытовало дожившее до наших дней слово «хрущёвки», которое злоязычные интеллигентствующие либералы позже дополнили словом «хрущобы». Но в те годы, когда даже в небольших городах начинали быстро вырастать целые кварталы новостроек, миллионы людей были счастливы получить и такие отдельные квартиры. И от тех же лет осталось светлое, радостное, тёплое слово «Черёмушки» — от нового микрорайона Москвы.

Говорят, личным вкладом Хрущёва в планировку новых квартир стал пресловутый совмещённый санузел. Вряд ли это было так на самом деле, хотя то, что это приписывают именно Хрущёву, тоже кое-что о нём говорит. Но вот уж в чём, если не Хрущёв, так хрущёвцы повинны точно, так это в искажении идеи микрорайона.

Авторы этой социально богатой идеи были увлечены мыслью о том, что каждый микрорайон должен был представлять собой микрогород. То есть включать в себя на расстоянии пяти-десяти минут ходьбы от дома всё, что необходимо людям в повседневной жизни: магазины, школу, детские сады, поликлинику, комбинат бытового обслуживания, почту, домовые кухни, столовые, ресторан, спортивные площадки и стадион, дом культуры, библиотеку, кинотеатр и даже бассейн и пруд.

Кроме того, обязательно, — обширные зоны зелёных насаждений, скверы и отдельно — парк.

Всё это предусматривалось обязательно, а уж в зависимости от конкретных условий в микрорайоне могли размещаться общие для всего большого города театр, научная библиотека, концертный зал или спортивный комплекс, НИИ, вуз, техникум, автобусный парк, завод, фабрика и т. д.

Хрущёвцы эту идею нового коммунистического города безжалостно и злостно изуродовали — якобы во имя экономии средств. Что-то оставили, что-то урезали, что-то вообще выбросили. Особенно глупым и даже подлым было то, что в пределах системно обрезанного хрущёвцами микрорайона не обеспечивался полноценный активный отдых советских людей.

Ну, скажем, что такое одна худосочная баскетбольная или волейбольная площадка на тысячи молодых людей?! Волей-неволей будешь сидеть у телевизора… А там и на кухню за рюмкой потянешься — особенно, если до уютного кафе с меренгами семь вёрст киселя хлебать, если оно, это кафе, вообще есть.

Конечно, люди, мечтавшие прежде всего о квартире, не замечали да и не знали, что всё могло быть ещё лучше, удобнее, веселее, умнее…

Но ведь так быть могло!

Да вот в СССР Хрущёва реальностью не стало.

В СССР же Берии все умные, перспективные градостроительные и социальные идеи были бы подхвачены, что называется, с лёту при несомненной и заинтересованной поддержке лично Берии. Ведь он был и по образованию, и по призванию градостроителем, он просил партию в 20-е годы именно в строители отпустить его из ЧК!

Как известно, основа личности закладывается рано, и если мы посмотрим на юность Берии, то увидим, что именно таким — внимательным к нуждам людей, его воспитывала сама жизнь.

Ещё до революции, во время учёбы в Баку, он должен был не только учиться, но и зарабатывать средства на содержание матери, глухонемой сестры и пятилетней племянницы.

После революции одним из первых серьёзных заданий для Берии стало назначение его в октябре 1920 года ответственным секретарём Чрезвычайной комиссии по экспроприации буржуазии и улучшению быта рабочих.

Улучшение быта рабочих — это впиталось в душу навсегда, а принципы, усвоенные в молодом советском Баку, стали для Берии без преувеличения второй натурой.

Вот несколько примеров…

Новый нарком внутренних дел СССР Берия знакомится с аппаратом Главного управления государственной безопасности НКВД… Как вспоминал легендарный в советской разведке Павел Громушкин, увидев очень худую девушку, Берия тут же поинтересовался — не больна ли?

И, получив отрицательный ответ, всё же отдал приказ начальнику ГУ ГБ Меркулову направить девушку в санаторий — пусть, мол, подкормится.

Крупный чекист Павел Судоплатов допускает серьёзный промах, и во время доклада Берии у него начинается сильнейшая головная боль. Берия тут же отправляет Судоплатова домой, а назавтра присылает ему на дом лимоны, привезённые Берии как гостинец из Грузии.

Талантливый юноша Олег Лаврентьев, недавний сержант-фронтовик, ещё во время срочной службы верно указавший на возможный вариант водородной бомбы, а теперь — первокурсник физфака МГУ, приглашён к председателю Специального комитета Берии. Тот хочет лично посмотреть — какая растёт смена атомным корифеям? И первый же вопрос на редкость пухлощёкому парню: «У вас что — зубы болят? Может, надо лечить?» Вопрос внешне объясним — щёки у Лаврентьева были тогда, как у хомячка. Но если бы Берия не был автоматически внимателен к людям, стало бы его заботить — всё ли в порядке с зубами у какого-то там студента?

Физик Юлий Харитон — будущий трижды Герой Социалистического Труда, многолетний научный руководитель ядерного ВНИИ экспериментальной физики в «Арзамасе-16», а тогда — главный конструктор КБ-11 (зародыша ВНИИ-ЭФ), просится в отпуск. Берия санкционирует, но при этом даёт дополнительное указание: «Обеспечить хорошим лечением».

Это всё — работа не «на публику», это — от въевшейся в плоть и кровь потребности вникать в интересы тех, ради кого и призвано существовать Советское государство. Вот почему можно утверждать, что СССР Берии был бы обществом с сильной и приоритетной социальной политикой.

Лаврентий Павлович мог устроить разгон директору «атомного» предприятия, пренебрегающему социальными вопросами, а потом, приехав на плутониевый комбинат № 817 и увидев прямо противоположное отношение к проблеме директора комбината Б. Г. Музрукова, сказать ему: «Молодец!»

Это ведь тоже — черта делового характера.

Сошлюсь ещё раз на книгу о Б. Г. Музрукове, где приводятся воспоминания сотрудника комбината № 817 (ПО «Маяк») с 1948-го по 1960 год Ю. А. Гусева.

На стр. 243 там есть и такие строки:

«После расстрела Л. П. Берии я набрался смелости и обратился к Музрукову с вопросом: что за человек был Лаврентий Павлович, как решал он вопросы работы комбината? Борис Глебович мне рассказал такую историю. Перед одним из очередных приездов Берии, в 1951 году, Музрукову на комбинат позвонили из Москвы и сообщили, что накануне на одном из предприятий Минатома Берия снял с работы директора за невнимание к развитию социальной сферы объекта. Б. Г. Музруков, встретив Л. П. Берию, также предполагал с его стороны вопросы в первую очередь по социальной сфере, но тот попросил показать вначале производство. Затем, по пути в гостиницу, он увидел стройку и спросил: «А это что?» Борис Глебович объяснил, что здесь будут новые дома. И Берия сказал: «Вот это хорошо»…»

Вот, значит, каким видел Берию Музруков — как человека — уже после того, как на ЛП были официально вылиты ушаты грязи. Однако подлинный, реальный Берия таким, каким его описал Музруков, и был.

Сюсюкать Берия не умел — дешёвой сентиментальности он, как я понимаю, был лишён начисто. А вот заботиться о людях и, если надо, сострадать им, Берия умел и именно так себя воспитывал.

Между прочим, после успешного испытания в 1949 году первой советской атомной бомбы РДС-1 Берия провёл на том же комбинате № 817 единственное заседание «атомного» Специального комитета на выезде. И это беспрецедентное заседание было полностью посвящено вопросам, как тогда говорили, «соцкультбыта».

Результатом было особое постановление Совмина о развитии социальной сферы в атомной «Сороковке».

Впрочем, изучение рассекреченных документов советского Атомного проекта показывает, как внимателен был аппарат Специального комитета и Первого главного управления при СМ СССР к социальным вопросам в деятельности всей системы ПГУ. И шло это от самого Берии.

Но, пожалуй, наиболее зримо проявился выдающийся положительный потенциал Берии в осуществлении широкой социальной политики в те годы, когда он руководил Грузией. Под руководством Берии все социальные показатели Грузии быстро вышли на первые (или даже на абсолютно первые) места в СССР.

Коренная социалистическая реконструкция Тбилиси, новые институты и школы, больницы и жильё, дороги, парки и набережные, фуникулёр — от глаза и внимания Берии не ускользало ничего. Он мог приехать на стройку дома ночью, без провожатых, чтобы понять — как идёт работа.

Но, очень может быть, он приезжал так и потому, что ему хотелось без помех оказаться в окружении будущего, потому что любое строительство устремлено в будущее и работает на будущее.

Вот таким — устремлённым в будущее — и был бы социальный облик СССР Берии. Этот облик страны закладывался уже в позднем СССР Сталина, но уже тогда он начинал искажаться «пятой колонной» и просто шкурничающей «партоплазмой». Однако у товарища Берии хватило бы решимости и умения разобраться со всеми теми, кто мешал свободной и развитой социальной жизни масс в СССР.

В то же время мощное социальное развитие закрепляло бы СССР Берии как государство десятков больших и малых народов.

А руководство Берии стало бы ещё одной прочной гарантией нерушимости советского союзного многонационального государства.