Беседа с Сабиной Одрери

Беседа с Сабиной Одрери

Написав «Боевой дух», вы взялись за переработку вашего первого сборника стихов «В погоне за счастьем». Значит ли это, что теперь вы все чаще стали отдавать предпочтение поэзии?

Нет, не совсем, сейчас я пытаюсь написать роман. У меня такое впечатление, что я развиваюсь в двух противоположных направлениях: моя проза становится все более жестокой и гадкой, а мои стихи – все более светлыми и причудливыми. Когда я чувствую, что слишком далеко зашел, двигаясь по одному пути, то сразу хочется перейти на другой. Это такое динамическое равновесие, вероятно, не достигающее уровня синтеза, но на сегодняшний день это лучшее, на что я способен.

Поэзия в отличие от прозы непосредственно направлена на то, чтобы вызвать эмоции, выразить некую внутреннюю жизнь, так ведь?

Поэзия – это прежде всего некое таинственное видение мира. Она пробуждает то, что глубоко запрятано, то, что нельзя выразить иными средствами… и результат всегда удивляет меня. Порой это бывает связано с музыкальностью стиха, порой – нет, а порой это просто некое странное, ни с чем не связанное ощущение. Занятно бывает обнаружить в себе какие-то необъяснимые вещи; я все более и более убеждаюсь, что в красоте, не связанной с желанием, всегда есть нечто странное. Это встречается и в романе, но гораздо реже; там увлекает за собой механика событий и персонажей. Не впадая в словесную игру, можно сказать, что активное начало в романе – явление поэтического порядка.

Можно ли сказать, что поэты нашего времени – это «проклятые поэты» ?

Проклятые – это еще слабо сказано. Поэзия стала совершенно безнадежным делом. Многие в какой-то момент жизни ощущают потребность писать стихи, но у поэзии перевелись читатели. Сейчас принято думать, будто поэзия – скучная вещь, и потребность в поэзии удовлетворяется песней, но удовлетворяется лишь отчасти.

Вы не чувствуете себя близким современным поэтам?

Я читал многих поэтов прошлого столетия, а моих современников знаю гораздо меньше. Моей любимой эпохой – как в музыке, так и в поэзии – остается первый период немецкого романтизма. Сегодня ничего похожего не найдешь, ведь наша эпоха чуждается патетики и лиризма. Я не поддерживаю и не отвергаю ни одного из авангардистских течений, но я знаю, что выделяюсь среди других попросту благодаря тому, что окружающий мир интересует меня больше, чем язык литературы. Невиданные, необычайные события, которые происходят в мире вокруг нас, завораживают меня, и мне непонятно, как другим поэтам удается отвлечься от всего этого, – может быть, они живут в деревне? Ведь все люди ходят в супермаркеты, читают иллюстрированные журналы, у всех есть телевизор, автоответчик… Я не могу уйти от этой реальности, я до ужаса остро реагирую на окружающий мир.

Вы внесли лишь незначительные изменения в текст «Остаться в живых», этого вашего «методического руководства».

Этот текст – как бы моментальный набросок, его трудно переделать. И в нем действительно излагается мой метод, которого я придерживаюсь и по сей день. Я знаю, что «Расширение пространства борьбы», мой первый роман, произвел эффект неожиданности. Но те (немногие), кто до этого прочел «Остаться в живых», вероятно, были удивлены меньше остальных.

Какой может быть роль литературы в мире, который вы описываете, – мире, полностью лишенном морали?

Во всяком случае, это очень трудная роль. Тот, кто указывает на язвы общества, обрекает себя на всеобщую антипатию. На фоне красивых сказок, которыми пичкают нас средства массовой информации, очень легко проявить литературный талант, демонстрируя иронию, мрачный взгляд на вещи, цинизм. Самое трудное начинается потом, когда хочешь преодолеть этот цинизм. Если сегодня найдется писатель, который сможет в своих произведениях быть одновременно честным и оптимистичным, он изменит судьбы мира.