«Гражданская война в России еще не кончилась»

«Гражданская война в России еще не кончилась»

— Елена, 2008 год — 90-летие разгона Учредительного собрания и одновременно начала Белого движения, сбор сил антибольшевистского сопротивления на Юге России. Романтике этого времени и посвящен ваш роман о Белом движении «Держатель знака»…

— Этот роман вырос из наших с друзьями отроческих игр. Это очень юная вещь, без полутонов, и тем сильная. По-хорошему, я тогда из-за нее чудом не села, на дворе стояли 1983–1984 годы.

Наша юность рубежа 1980-х была очень белогвардейской. Еще существовал Советский Союз, и казалось, что вот этот бетон, которым все залито, настолько крепок и настолько неподвижен, что так будет всегда. Мы — поколение внуков тех людей, о которых писала Марина Цветаева: «И в словаре задумчивые внуки за словом „долг“ напишут слово „Дон“». Как внуки с предначертанной миссией мы выросли белогвардейцами. Мы в это играли, мы старались понять, почувствовать — для чего мы здесь? Мы не пытались понять, что было там, мы это чувствовали. Были еще живы многие пожилые люди, которые помнили то время, и у меня была своего рода игра. Ко мне все эти пожилые дамы относились хорошо, а я про себя думала: но ведь мы же сверстницы. Мы же росли в одинаковых детских, читали одинаковые книги. И то, что вы меня целуете и называете Леночкой, — это потому, что вы узнаете во мне, молодой, свою давнюю ровесницу. В «Держателе знака» меня больше всего волновало поколение моих тогдашних ровесников, и меня волновали те, кто пошел в Добровольческую армию с гимназической, со студенческой скамьи. Кто не успел в мирной жизни стать кем-либо.

— Иные юноши оказывались в рядах участников Белого движения в 12–13 лет.

— Так называемые баклажки. Но я тогда этого не знала. Я думала, что самыми молодыми были мои сверстники. Это прекрасные страницы нашей истории. И группа героев делится на несколько частей. Кадровое офицерство, люди недосягаемого возраста, около 30 лет, видевшие еще германскую, умудренные и седые. И дети, которые оказались в этом кровавом ужасе вопреки всем законам, божеским и человеческим. Сюжетная линия романа связана с продвижением Северо-западной армии Юденича — Родзянко на Петроград.

Тогда я еще мало знала о причинах неуспеха этой кампании, в частности, я не знала о подлости и предательстве эстонцев, которые фактически воткнули нам в спину нож.

— Как и другие западные страны. Была бы реальная помощь — красную гидру наверняка удалось бы одолеть. А так белогвардейцы в лаптях ходили. Все армейские склады остались в Москве и Питере. Знаменитые буденовки были взяты красными со складов Русской императорской армии.

— Безусловно. Нас ограбили в тылу. Вагоны с провиантом, с боеприпасами, с личными вещами свободолюбивые эстонцы конфисковывали. И пока мы проливали за них кровь, они в Дерпте сговаривались с большевиками, причем чем мужественнее было наше сопротивление, тем больше земель, золота отторговывали они у большевиков вместе со своей «незалежностью». Но, слава богу, что именно этого я тогда не знала. Ведь главное не в исторически подлых и до сих пор не раскаявшихся эстонцах, а в том, сколь прекрасны были эти люди, которых я нежно люблю.

— А откуда вы брали фактуру? Ведь не секрет, что даже мемуары белых, выходившие в России в 20-е годы, лежали в спецхранах?

— Был самиздат. Хотя я помню, как меня за шиворот вытряхивали из спецхрана, где я переписывала обращение патриарха Тихона. Были старики. Многое было мною взято из частных архивов семейства Альбрехт. Интернета не было, но находить информацию мы умели.

— Один известный кинорежиссер, потомок постельничих Великих князей, призывает всех всем простить и устроить пантеон русской славы, где рядом будут мирно соседствовать Буденный с Врангелем…

— Мое отношение известно. Я твердо уверена в том, что гражданская война не кончилась. И она не кончится до тех пор, пока одна из сторон не победит окончательно. Это не то поле битвы, где возможен какой-либо консенсус. Мы застряли на полпути с этим нашим Петербургом в Ленинградской области (!) или Екатеринбургом в Свердловской, с этой омерзительной мумией, вокруг которой, видите ли, не стоит почетный караул. А мумия все равно лежит на самом главном святом месте.

— И мистически влияет на все, что у нас происходит.

— Думаю, что так. Пока мы не начнем двигаться дальше, никаких новых праздников не привьется, потому что все это искусственно и фальшиво. Должна победить одна идеология — выверенная, четкая и последовательная. И, разумеется, простая чистая логика говорит, что это не должна быть идеология тех, кто рушил наши храмы и убивал наших священников.

— Елена, у вас есть книги, в которых вы пытаетесь вскрыть корни Октябрьского переворота. А предпосылки вы пытаетесь найти в движении декабристов.

— До декабристов я добралась только сейчас. Но еще раньше была тема Вандеи, Французская революция. У меня написана трилогия «Ларец» — «Лилея» — «Декабрь без Рождества». В «Ларце» три очень необычные девочки — дворянка, крестьянка и цыганка, — все три 12 лет от роду, путешествуют по России конца XVIII века. В «Лилее» они же, но на 10 лет повзрослевшие, попадают в революционную Францию, в Бретань, где встречаются с очень положительными белогвардейцами-шуанами.

А в «Декабре» уже их дети и младшие братья сражаются с декабристами и защищают престол и Романовых. Третья часть — это роман против декабристов, работу над которым я сейчас заканчиваю. По сути все три книги — моя попытка в беллетристической форме переставить знаки «плюс» и «минус» в истории. Хорошие шуаны — этого даже у французов нет, плохие декабристы — этого нет даже у нас. Когда я начала работу над трилогией, меня поразило, до какой же степени все в истории повторяется. Вплоть до каких-то пустяков, наподобие очередей за хлебом и номеров, которые писали на руках…

Все мои персонажи — это довольно замшелые мракобесы-теократы, как и я сама. И со своей церковной колокольни они смотрят на эти безумные XVIII и XIX века.

Когда читаешь о декабристах, то не устаешь поражаться. Моя племянница была с классом в Русском музее. И экскурсовод сказала, что декабристы были люди святые, все такие верующие, не то что мы, грешники. На это моя племянница расхохоталась. И 12-летняя девочка им сказала, что декабристы были не то что атеисты, но форменные сатанисты.

— И к тому же масоны…

— Да, безусловно. Хотя у меня свое отношение к масонам. Большинство ведь рассматривает масонство как экспансию с Запада, как более раннего «Ленина в пломбированном вагоне». Жили мы прекрасно за занавесом в своей Московии, а потом негодяй Петр I прорубил окно в Европу, и хлынуло масонство. Я так не считаю. Поскольку я европоцентрист, то у меня во всех моих работах проходит убеждение в святости крошечного Христова континента, единственного, на котором Христос стоял обеими ногами. И я убеждена, что масонство — это вирус в крови всего континента, который неизбежно должен был попасть и к нам, потому что был болен весь европейский организм.

Изоляционизм не мог продолжаться вечно, не Петр, так Софья с Голицыным все равно открыли бы ворота в Европу, которые были нам абсолютно необходимы, чтобы быть в родственных связях с другими императорскими домами.

Чтобы быть полноправными и сильными членами Священного союза, о котором радели наши императоры.

— Выступление декабристов во многом идейно подготовило катастрофу Октября. Как вы их оцениваете с этой точки зрения?

— Мне иногда страшно, боюсь увязнуть в материале, которого очень много. Хотя с Божьей помощью я как-то вылезла из Французской революции, надеюсь вылезти и здесь. Конечно, взаимосвязь между Французской революцией и декабристами очевидна. Так же, как и взаимосвязь между декабристами и Октябрьским переворотом. Почему я так люблю XVIII век и так много пишу о нем? Да, там были все масоны, это было как членство в партии в застой.

И, невзирая на вирус масонства в крови нашей думающей части общества, это было время, когда гражданин еще не противопоставлял себя государству. Прошел некий рубеж, и в XIX веке началось это омерзительное противостояние, приведшее к предательству Государя Императора почти всей думающей частью общества в 1917 году. Все взаимосвязано. Но люди в XVIII веке весь свой ум, все свое рачение направляли на государственную службу. Это было нормально и естественно. Жаль, период был недолгим. Но очень, очень приятным.

— Елена, два года назад вышла ваша «Мечеть Парижской Богоматери», которая сразу вызвала очень большой общественный резонанс. Она прозвучала мрачным предостережением: в близком будущем Евросоюз объявляет ислам государственной религией, собор Парижской Богоматери превращается в мечеть, христиане сосланы в гетто… А что изменилось в вашей жизни с выходом этого романа?

— Мой голос стал слышнее. Он звучит еще не так громко, как мне хотелось бы, но достаточно громко, чтобы меня слышали очень многие. В наше время очень редко имя делает одна книга. И еще реже бывает, чтобы художественное произведение стало бы политическим и общественным событием. Что же касается той стороны, пока еще не истцов, но уже близких к этому — меня их реакция не очень интересует. Я писала для нас, для христиан. Это внутрихристианская книга. Книга о том, что крест может истаять в наших руках и на нашей груди. Когда придет полумесяц или любой другой знак, не являющийся знаком Истины, то виновны в том будем только мы, христиане.

— А местонахождением Еврабии вместо Парижа не хотелось выбрать Москву, где сегодня, как известно, живет несколько миллионов мусульман?

— Эта книга для всех христиан. Это к вопросу о моем европоцентризме. О том, что мы владеем более истинной, более незамутненной верой, — это другой разговор.

Но когда мы, христиане, отстоим себя от внешнего врага, вот тогда мы будем разбираться во внутренних христианских проблемах. И будем думать о том, насколько Православие более право, чем католицизм. Но сейчас, извините, любой крест свят, потому что скоро не будет ни одного креста.

— А что вас подтолкнуло к написанию этой книги?

— Вы знаете, первотолчка не было, просто эта книга не могла не появиться, потому что она была мне как бы навязана. Я очень люблю понятие «ноосфера», введенное Вернадским. Эта книга витала в ноосфере и искала, кого выбрать, через кого прийти. Если бы попался кто-то другой, то книга, возможно, иначе бы называлась, иначе было бы все подано, но не быть ее не могло.

Она индивидуально моя, но она и не моя. Я помню, как странно она пришла.

Я писала «Лилею», вся была во французской истории, в которой я значительно больше люблю находиться, нежели в современности. И вдруг в мою работу вклинилась эта «Мечеть». И на несколько месяцев совершенно сумасшедшей работы все другое было отложено. Так бывает только тогда, когда какая-то вещь очень хочет прийти. И хватает, берет первый попавшийся ей инструмент, в данном случае вашу покорную слугу.

— А легко ли издатели, «Лепта-Пресс» пошли на публикацию, ведь реакция была предсказуема?

— Вы знаете, пошли. И достаточно легко. Ведь «Лепта-Пресс» — православное издательство.

— Есть ли уже переводы и какие?

— Как ни странно, в России сравнительно с Европой полная свобода слова и демократии. Там довольно жесткая политическая цензура. Так что не знаю, когда книга выйдет во Франции. Она издана в Сербии, в Белграде, и мне очень приятно, что первый перевод был сербский. Почти завершен перевод на норвежский.

Делают это волонтеры, друзья этой книги, а друзей у нее много. Еще один наш соотечественник из США оплатил технический перевод на английский язык. Она известна на европейском пространстве, потихоньку там идет, причем абсолютно на доброй воле тех, кто ее читает. Недавно у меня были журналисты из Дании, которые много меня о ней расспрашивали.

Нужна была вещь общеевропейская, об общих проблемах, а не только о русских, надо было показать европейцам, что проблемы-то у нас одни и те же.

— В «Мечети» много говорится о католиках-традиционалистах и реформаторском крыле католицизма. Вы хорошо знаете эту проблему?

— Да. Я хорошо знаю представителей традиционного католического мира, совсем не знакома с представителями неокатолического мира и не хочу быть с ними знакома, потому что это профанация католицизма. И спуск по тем ступеням, в то подземелье, которое называется отречением от всех своих духовных ценностей. Может быть, вы знаете, что Католическая церковь извинилась и за Крестовые походы перед мусульманами, и от части своих святых политкорректно отказалась. Такая Церковь устоять не может. И об этом, в том числе, моя книга.

— Книгу критика назвала сразу же антиутопией. А мне она показалась вполне зримой реальностью.

— Все же это антиутопия. Хотя она опирается на факты, и действительно кажется, что мы почти в этом живем, какая уж тут фантастика! Но ведь не случайно подзаголовок книги — «2048 год». Это же перекличка с Оруэллом. А когда Оруэлл писал свой «1984», то страшное дыхание красного монстра тоталитаризма, который подмял всю Россию, оно тоже слышалось. И то, что он описывал Англию, а не Россию, было всего лишь художественной игрой. Проблема-то была очевидна. А то, что он не оказался пророком, ничуть не снижает значения его антиутопии. Дай-то мне Господь не оказаться пророком в той же мере.

— Насколько Россия может оказаться и оказалась уже в подобной ситуации? Ведь новая кавказская война, теракты и т. п. имеют под собой, в том числе, и религиозную подкладку.

— Меня датские журналисты упрекнули: а почему ж это я пишу книгу для всех, а в России 2048 года у меня все так прекрасно? И Христа-то мы отстояли, и ислам-то у нас не победил, в отличие от наших западных соседей. Я им сказала: «Если бы я писала о сегодняшнем дне, то разговоры о том, что у нас все прекрасно, были бы ложью». Но я пишу о дне завтрашнем. Это мои душевные упования, это всего лишь предмет моей веры. Конечно, мы сидим в той же омерзительной луже, где находятся и другие страны христианского генезиса. Может быть, мы не так глубоко в ней сидим. Во Франции «Мечеть» официально вряд ли скоро выйдет. Сейчас начался профессиональный перевод на французский язык. И мы думаем, что с ним делать. Может, разместим на сайтах, может, сделаем тираж здесь и будем ввозить во Францию. Помните, какие были скандалы, когда требовали убрать христианскую государственную символику?

Они бросают пробные шары и, ссылаясь на толерантность, на политкорректность, внедряют свою идеологию. В Европе наработанный опыт у них уже есть. Еще немного, и такие книги, как «Мечеть Парижской Богоматери», если мы не будем мудры и тверды, не будут выходить и у нас.

— Но у вас же были с ней проблемы и здесь! Судьбу Салмана Рушди повторить не боитесь?

— Я более всего боялась не того, что прибегут какие-то злые дяди с ножами, от этого меня Господь, если сочтет нужным, сохранит. А больше всего я боялась, что эту книгу удастся замолчать. Но это не удалось. Конечно, о ней говорят значительно меньше, чем того требует ее актуальность, но тем не менее она уже заняла свое определенное место, и с этого места ее не сдвинешь. А когда уже она пойдет на Запад и потом вернется к нам сюда, то не с Еленой Чудиновой, не с книгой как таковой, а с поднятыми ею проблемами придется считаться.

В этом у меня никаких сомнений нет.

Беседовал Евгений ДАНИЛОВ

Политический журнал