ЖАРА И ГЛЯНЕЦ, ДЕНЬ ЧУДЕСНЫЙ

ЖАРА И ГЛЯНЕЦ, ДЕНЬ ЧУДЕСНЫЙ

С новым русским кино мне тотально не везет. Все время кажется, что есть какое-то другое новое русское кино, а то, что мне подсовывают, — это недоразумение, которое приличные люди и обсуждать постесняются.

Но нет, открою иной журнал — и там описывают наши замечательные кинокартины, у всех серьезные лица, никто не прыснет со смеху, не скажет: «Да ладно, мужики, мы же глумимся! Разве об этом кошмаре можно говорить!»

Новое русское кино (то, что я видел) снимают люди, которые не умеют этого делать. Как правило, кино повествует о том, чего не знают люди, которые его снимают. И в конце концов это кино показывают тем, кого авторы фильма не уважают и уважать не умеют.

Досмотреть новое русское кино до конца у меня не хватает физических сил, в эти минуты я всем своим существом понимаю, что жизнь свою трачу впустую, и потом очень долго не могу простить себе полтора или два часа всмятку убитого времени.

Последний фильм, который я в муках, в три захода все-таки досмотрел до конца, — «Глянец» Михалкова-Кончаловского. По итогам просмотра я вновь понял, что дар — это то, чем тебя одаривают. Однажды одарили — однажды и забрать могут. Быть может, дар — это не самая приятная вещь, подозреваю, что он тяжел, его приходится таскать на горбу и за него надо отвечать всей судьбой своей. Михалков-Кончаловский снял бездарное (то есть лишенное дара) кино, зато сам он выглядит отлично, и нет никаких причин, чтобы осуждать его за это. Очень взрослый парень налегке — какие к нему могут быть претензии.

«Глянец» замечательно иллюстрирует тезис, что кино у нас снимают о том, чего не знают: российский кинематограф — своеобразный вид социальной фантастики, куда более стыдный, чем самый паскудный соцреализм. Михалков-Кончаловский не знает, что такое русская деревня, не знает, кто такие русские бандиты, не знает, что такое русский глянец, — но жаждет все это изобразить. В итоге не только он, но и многие иные российские режиссеры снимают русскую жизнь почти так же, как ее снимают европейцы или американцы. Только если у зарубежных, млять, мастеров киноискусства получается просто китч, то у наших — китч с претензией на духовность, на достоевскость, на знание психологии драной русской души. Иностранцы делают бодрый, горячий и питательный навоз, а наши — навоз рефлексирующий, изначально холодный, которым даже огород удобрять нельзя.

Мне лень разбирать по деталям картину Андрона Сергеевича: почти вся она вылеплена по-дурацки, будто придумывалась на ходу. Вспомните хотя бы, как дешевый деревенский бандит, кошмарящий в своем Мухосранске ничтожных журналистов, откуда-то появляется в Москве, давит на спонсоров элитного показа мод, а потом становится приближенным непомерно крутого олигарха.

Всякий герой этой фильмы слишком много и подробно объясняет, что, как и зачем он делает: от того дядьки, что изображает «торговца лохматым золотом» Листермана, до той тетьки, что изображает редактора глянцевого журнала. Режиссер то ли держит зрителя за дурака, то ли сам себе весь фильм пытается объяснить, что есть глянец в его понимании. Скорей второе.

Канувшую в неизвестность сюжетную линюю с двумя гологрудыми молодками заметили, наверное, даже самые невнимательные зрители («а где эти… девки с сиськами?..»).

Нашумевшая «Жара» — такой же «Глянец», только для подростков. Ее я вынес только до половины: милый набор банальностей и благоглупостей, а также удивительной психологической немотивированности поступков всех героев (о, как встречали Чадова из армии! Всей душой верю, что все авторы и герои фильма однажды были дембелями).

Особенно мне понравилась сцена, как целая банда престарелых «фашЫстов», подобная стаду пьяных быков, носилась по всему городу за одним полутораметровым Тимоти и потом сидела до ночи у его подъезда: ну разве встретишь в Москве хоть одного человека неарийской расы? Редко бывает такое везенье: и если встретил, надо весь день тратить на его отлов, бомберов не щадя. Нет, честное слово, наши кинематографисты хуже любого шведа: они видели свою страну только по телевизору.

Картина «Нулевой километр» была тупо остановлена на первой же сцене и забыта навсегда. Даже если там дальше все замечательно (хотя не верю), нечего было начинать столь бездарной актерской игрой.

Пока лежат на полке «12» и «1612», но их я боюсь смотреть: наверняка сделано очень эпохально, и в конце нужно будет разрыдаться, как я уже делал на «Сибирском цирюльнике». Побережем нервы.

Вчера решил успокоить сердце и уйти от современников к классикам: включил недавнюю экранизацию Андрея Платонова «Отец».

Кино вдумчивое, с претензией: тарковские планы, мхатовские мизансцены — и тоже очень плохое. Его авторы могут обижаться, а обижаться нечего: ну не получилось.

Одно опечалило особенно сильно. Даже самое дурное советское кино о войне или о деревне (или, в конце концов, о народе вообще) было убедительным психологически. Да, да, была лакировка, были подмалевки вместо фильмов, было вранье натуральное. Но! Так сложилось, что великое множество русских советских актеров и режиссеров только что вышло из деревни, пожило жизнью военно-тыловой голодраной пацанвы, а иные и сами повоевали, пострадали, полютовали. В итоге, если герой или героиня советского фильма попадали в кадре, скажем, в деревнскую избу — они изначально знали, как там двигаться, знали, как там говорить, как смотреть, как жить, в конце концов. Их не нужно было учить: они сразу были дома.

А современное наше кино — все будто в гостях: хоть в окопе оно, хоть в редакции глянца, хоть в деревне, хоть в армии.

Я даже не смогу найти нужные (и отсутствующие) детали в «Отце» — но твердо видел, что и мужик, и женщина, и дети в этом фильме — они из другой жизни, они голландцы какие-то в русской избе: ничего там не понимают, не знают, не умеют, бродят, как деревянные.

Русское кино! Какое-то ты не русское стало.

Пойду я Киру Муратову смотреть. Сил нет уже никаких.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.