Воспоминания друзей и учеников Д. И. Менделеева
Воспоминания друзей и учеников Д. И. Менделеева
Л. А. ЧУГАЕВ
«…Когда подходишь к оценке личностей, подобных Д. И. Менделееву, к анализу их научного творчества, невольно является желание отыскать в этом творчестве элементы, всего более отмеченные печатью гения.
Из всех признаков, отличающих гениальность и ее проявление, два, кажется, являются наиболее показательными: это, во-первых, способность охватывать и объединять широкие области знания и, во-вторых, способность к резким скачкам мысли, к неожиданному сближению фактов и понятий, которые для обыкновенного смертного кажутся далеко стоящими друг от друга и ничем не связанными, по крайней мере до того момента, когда такая связь будет обнаружена и доказана.
Эти черты мы как раз и находим у Менделеева. Можно сказать, что они проходят через всю его разнообразную деятельность, столь богатую событиями духовной жизни.
Гениальный химик, первоклассный физик, плодотворный исследователь в области гидродинамики, метеорологии, геологии, в различных отделах химической технологии (взрывчатые вещества, нефть, учение о топливе) и других сопредельных с химией и физикой дисциплинах, глубокий знаток химической промышленности и промышленности вообще, особенно русской, оригинальный мыслитель в области учения о народном хозяйстве, государственный ум, которому, к сожалению, не суждено было стать государственным человеком, но который видел и понимал задачи и будущность России лучше представителей нашей официальной власти. Таков был Дмитрий Иванович Менделеев… Все разнообразные части или направления его духовного творчества при внимательном анализе оказываются не изолированными друг от друга и не случайными; чувствуется, что они связаны какими-то, часто незримыми нитями, составляя как бы одно органическое целое.
Он умел быть философом в химии, в физике и в других отраслях естествознания, которых ему приходилось касаться, и естествоиспытателем в проблемах философии, политической экономии и социологии. Он умел внести свет науки в задачи чисто практического характера и приблизить к жизни теорию, находя для нее возможность использования и различных приложений.
Во всех вопросах, которые ему приходилось затрагивать, мысль Менделеева, развиваясь до своих крайних логических пределов и последствий, неудержимо увлекала его далеко за пределы первоначально избранной темы…
Рабочий стол Д. И. Менделеева в Кабинете-музее Д. И. Менделеева при С.-Петербургском государственном университете
Огромное количество труда и времени затрачивал он на самый процесс расчисления опытных данных, как собственных, так и в особенности добытых другими авторами. Лица, близко стоящие к Дмитрию Ивановичу, свидетельствуют, что каждая приводимая им цифра, даже сообщаемая лишь с учебной целью, например в “Основах химии”, неоднократно и весьма тщательно проверялась и публиковалась лишь после того, как автор получал уверенность в том, что именно ее следует считать наиболее надежной…
…Нельзя не упомянуть о той обстановке, в какой ему приходилось работать. Долгое время эта обстановка была прямо-таки нищенской. До 1863 г. химическая лаборатория университета получала всего 400 руб. в год и на все кафедры химии полагался один лаборант с таким же годовым окладом. Благодаря этому в лаборатории не хватало самых необходимых вещей и приспособлений.
С 1866 по 1872 г. лаборатория Менделеева состояла всего из двух комнат, из которых одна к тому же была темной, и только с 1872 г., когда начались работы Менделеева о сжимаемости газов, ему была отведена еще и третья.
Постепенно, но также очень медленно, возрастал и бюджет лаборатории. Словом, в лучшую пору жизни Д. И. Менделеева ему приходилось работать в очень тяжелых условиях. Такова, впрочем, была участь большинства русских ученых того времени. Дмитрий Иванович долго и многократно хлопотал о расширении лаборатории (впредь до постройки нового здания для этой цели) и о предоставлении достаточной суммы на ее содержание. Но хлопоты эти возымели свое действие только 20 лет спустя, когда Менделеева уже не было в университете.
…Многие находили, что от личного общения с Дмитрием Ивановичем или пребывания в его обществе получалось более глубокое и полное представление о могучей силе его духа, нежели от знакомства с его сочинениями. Такое впечатление вынес, между прочим, И. И. Мечников, сам знаменитый ученый, незадолго до смерти Дмитрия Ивановича познакомившийся с ним в Париже. Мечников говорил мне, что из всех выдающихся деятелей науки, которых ему пришлось узнать на своем долгом веку, был только еще один человек, сделавший на него такое сильное неизгладимое впечатление, как Менделеев. Это был женевский ученый Карл Фогг.
Обладая в молодости слабым здоровьем, имея, по-видимому, задатки наследственного туберкулеза, Менделеев прожил долгую жизнь, вероятно, тоже благодаря своей воздержанности в пище и питье. Тем не менее я слышал от одного из его учеников, В. Е. Павлова, что к нему не раз уже в преклонном возрасте возвращалось кровохарканье, немало его смущавшее. Он лечил его сам, почему-то приемами бромистоводородной кислоты (вводить в организм натрий или калий он не хотел). Так он прожил до начала 90-х гг., когда под влиянием начавшей развиваться катаракты на обоих глазах он довольно быстро стал терять зрение. Он не мог работать и с трудом различал окружающие предметы. Это была та же самая болезнь, которая постигла его отца, Ивана Павловича.
Однако в 1903 г. после удачной операции, сделанной профессором Костеничем, Менделеев прозрел и опять с неослабной энергией принялся за временно прерванные работы. Так прошло еще два года. Говорят, что на его здоровье сильно подействовал исход Японской войны. Будучи глубоким патриотом, он очень тяжело переживал наши неудачи на Дальнем Востоке, нередко даже плакал… К 1906 г. он как-то быстро стал дряхлеть, стал часто прихварывать. В этом году он два раза ездил за границу и как будто поправился. Но дни его были сочтены, и он сам уже как бы предчувствовал близкий конец. Простудившись во время посещения Главной палаты мер и весов тогдашним министром Философовым, Менделеев подхватил воспаление в легких, от которого и скончался 20 января 1907 года».{239}
Чугаев Л. А. Дмитрий Иванович Менделеев, жизнь и деятельность.
Л., Научное химико-технич. изд-во, 1924.
И. М. СЕЧЕНОВ
«В Гейдельберге, тотчас по приезде, я нашел большую русскую компанию: знакомую мне из Москвы семью Т. П. Пассек (мать с тремя сыновьями), занимавшегося у Эрленмейера химика Савича, трех молодых людей, не оставивших по себе никакого следа, и прямую противоположность им в этом отношении — Дмитрия Ивановича Менделеева. Позже — кажется зимой — приехал А. П. Бородин. Менделеев сделался, конечно, главою кружка, тем более что, несмотря на молодые годы (он моложе меня летами), был уже готовым химиком, а мы были учениками. В Гейдельберге в одну из комнат своей квартиры он провел на свой счет газ, обзавелся химической посудой и с катетометром от Саллерона засел за изучение капиллярных явлений, не посещая ничьих лабораторий. Пассек нередко приглашала Дмитрия Ивановича и меня к себе то на чай, то на русский пирог или русские щи, и в ее семье мы всегда встречали г-жу Марко Вовчок, уже писательницу…
Этим летом и следующей за ним зимой жизнь наша текла так смирно и однообразно, что летние и зимние впечатления перемешались в голове и в памяти остались лишь отдельные эпизоды. Помню, например, что в квартире Менделеева читался громко вышедший в это время “Обломов” Гончарова, что публика слушала его с жадностью и что с голодухи он казался нам верхом совершенства. Помню, что А. П. Бородин, имея в своей квартире пианино, угощал иногда публику музыкой, тщательно скрывая, что он серьезный музыкант, потому что никогда не играл ничего серьезного, а только, по желанию слушателей, какие-либо песни или любимые арии из итальянских опер….
В Гейдельберге же я познакомился с Борисом Николаевичем Чичериным. В компанию Менделеева он не вошел и виделся изредка лишь с Юнге и со мной, как его однокашниками по университету. Он тогда уже был адъюнктом.
В осенние каникулы 1859 г. мы с Дмитрием Ивановичем вдвоем отправились гулять в Швейцарию, имея в виду проделать все, что предписывалось тогда настоящим любителям Швейцарии, т. е. взобраться на Риги, ночевать в гостинице, полюбоваться Alpengluhen’oм, прокатиться по Фирвальдштедтскому озеру до Флюэльна и пройти пешком весь Oberland. Программа эта была нами в точности исполнена, и в Интерлакене мы даже пробыли два дня, тщетно ожидая, чтобы красавица Юнгфрау раскуталась из покрывавшего ее тумана.
Общий вид Всероссийского научно-исследовательского института метрологии им. Д. И. Менделеева.
В глубине двора здание бывшей Главной палаты мер и весов, где работал Д. И. Менделеев
…В эти месяцы я отправился в лабораторию Менделеева; он дал мне тему, рассказав, как приготовлять вещество, азотистометиловый эфир, что делать с ним, дал мне комнату, посуду, материалы, и я с великим удовольствием принялся за работу, тем более что не имел до того в руках веществ, кипящих при низких температурах, а это кипело при 12 °C. Результаты этой ученической работы описал сам Дмитрий Иванович. Быть учеником такого учителя, как Менделеев, было, конечно, и приятно, и полезно, но я уже слишком много вкусил от физиологии, чтобы изменить ей, и химиком не сделался».{240}
«Автобиографические записки Ивана Михайловича Сеченова».
М., Научное слово, 1907.
Г. Г. ГУСТАВСОН
«…Если я взял на себя смелость остановить внимание съезда на очень отдаленном и очень кратком периоде деятельности Д. И. Менделеева, когда он преподавал органическую химию, то да послужит мне оправданием то значение, которое присуще высокой личности Менделеева. К какому бы делу он ни прикасался, он всегда оставлял на нем глубокие и поучительные следы. К тому же на первом съезде, посвященном его памяти, конечно, должны быть сосредоточены по возможности все воспоминания, его касающиеся, а свидетелей этого раннего периода его деятельности осталось уже очень не много.
Я слушал лекции Д. И. Менделеева по органической химии в 1862 и 1863 гг., по возвращении его из двухлетней заграничной командировки и тотчас после издания им книги «Органическая химия».
Эта книга теперь почти совсем забыта. Тем не менее она глубоко интересна уже по одному тому, что представляет первое крупное литературное произведение Менделеева, когда ему было 26–27 лет. Известно, что в первых произведениях высокоодаренных натур весьма ярко и рельефно обозначаются особенности их таланта. Поэтому я и остановлюсь несколько на этой книге, тем более что по ней можно до известной степени судить и о лекциях, слушателями которых мы были. Книга проникнута широкой и сильной индукцией; это выразилось главным образом в том, что в ней проведена принадлежащая Менделееву теория пределов — предшественница теории строения.
Фактическое содержание книги не только в общем, но и в частях ярко освещено выводами. В этой ее особенности, отличающей ее от других руководств, видится уже будущий автор “Основ химии”. Но затем в книге до такой степени выдержана соразмерность частей, так ясно отсутствие всего лишнего, руководящие идеи проведены в ней с таким искусством, что она дает впечатление художественного произведения. Она так целостна, что, начав ее читать, трудно от нее оторваться. Эта особенность ее, помимо всего прочего, зависит и оттого, что она была написана сразу, без перерывов, в короткое время. По словам Менделеева, она была написана им в два месяца, почти не отходя от письменного стола. Замечу здесь, по этому поводу, что Менделеев вообще являлся противником гигиенического распределения занятий и говорил, что только при односторонних, непрерывных и упорных усилиях, направленных к одной цели, хотя бы и отзывающихся болезненно на организме, возможно создать что-либо ценное, что-либо такое, чем сам останешься доволен.
Достоинство книги было тогда оценено всеми. Ей, как известно, была присуждена первая Демидовская премия, но ей не суждено было выдержать дальнейших изданий, хотя попытки к тому и были сделаны. Есть такие произведения, которые не выносят переделок и вставок, и книга Менделеева несомненно к ним относится. Но и, кроме того, в это время органическая химия находилась как раз в состоянии полнейшего переворота вследствие вновь возникших представлений о связи атомов в органических соединениях.
Теория пределов Менделеева, которою отлично формулировались и предсказывались взаимные переходы органических соединений различной насыщенности, не давала объяснения тем все чаще и чаще наблюдаемым случаям различия органических соединений, одинаковых по составу и весу частиц, которые обозначались названием изомерии в тесном значении этого слова. Между тем весь интерес химиков сосредоточился на разъяснении причин этих загадочных явлений. Создалась теория строения, и развитие ее взяло верх над всем остальным в органической химии. Появилось “Введение к полному изучению органической химии” Ал. Мих. Бутлерова. Книга Менделеева по ее оригинальности и целостности не могла быть приноровлена к новым веяниям времени. Она осталась историческим памятником, но памятником, полным значения и для настоящего времени, заключающим в себе заветы тех широких взглядов на специальные науки о природе, которые возвышают их значение и отвечают требованиям, к ним предъявляемым.
А требования эти, которые и теперь нередко слышатся, все одни и те же, все сводятся к одному и тому же. В частностях — не забывать общего, в погоне за фактами не игнорировать идей, их одухотворяющих, не лишать наук о природе их философского значения.
Требования эти находят себе ответ в книге Менделеева, потому что в ней с чрезвычайным искусством проведена идея единства органических соединений. Это самый широкий вывод, вытекающий из книги Менделеева. Теория пределов помогла ему в крупных чертах и, не отвлекаясь другими вопросами, например вопросами о строении, выставить взаимные переходы и связь органических соединений, несмотря на их разнообразие. Для того времени, когда книга была написана, это составляло немаловажную заслугу. То впечатление целостности, которое давала книга и которое так удовлетворяло ум при изучении ее, зависело от этой идеи единства, в данном случае — единства органических соединений, ее проникшей.
Индукцией проникнута вся книга Менделеева. В ней впервые и притом с чрезвычайною яркостью выражен взгляд его на необходимость в изложении тесно связывать фактический материал с выводами из него. Высокий ум его всегда стремился к выводам, только и жил ими — конечно, к выводам из фактов, и поэтому понятно, что необходимость связи этих двух сторон в науках им пропагандировалась и нашла себе отражение в его руководствах. Менделеев говаривал, что факт сам по себе очень мало значит — важна его интерпретация. Из органической химии можно видеть, как провел он этот взгляд в данном конкретном случае. Вся книга разделена на немногие главы, предназначенные для развития того или другого химического понятия из фактического материала, в них приведенного.
Первое изображение периодической системы элементов
… В позднейших его сочинениях, например в “Основах химии”, мы видим то же самое. В частных разговорах и иногда в диспутах он пропагандировал опять-таки то же самое. Однажды, очень давно, я был свидетелем следующего случая. Один из составителей руководств по химии, поднося ему свою книгу, выставлял, как особенно ценное достоинство ее, что у него теоретическое содержание книги отделено от фактического и практического: в первой части теория, а во второй части факты. На это Менделеев, со свойственной ему прямотою, вскричал, что это-то именно он и считает слабою стороною книги.
Наконец, нельзя умолчать еще об одной особенности «Органической химии» Менделеева. В ней не порвана связь с примыкающими к органической химии отделами знаний. Приходилось слышать от Менделеева, что курсу неорганической химии можно было бы придать характер энциклопедии естествознания. Конечно, органическая химия на подобную широкую роль претендовать не может, но она тесно связана со всею органическою природою и глубоко входит в биологию. Сводить эту связь к той крайней часто ничего не говорящей отрывочности, которая замечается во многих курсах органической химии, едва ли отвечает тем требованиям, какие, по словам Менделеева, обусловливают пользу учебного руководства.
Теперь мы углубляемся в строение, стараемся проникнуть в невидимый мир атомов, и это движение, при всей его законности и необходимости, является почти исключительным и далеко отодвигает все остальное. Но невидимый мир атомов не должен заслонять собою мира видимого. Нельзя лишать органическую химию ее реальной почвы. Менделеев начал с того, что во введении выдвинул отношения физики к органической химии, и затем дал широкую картину круговорота углерода в природе и остановился на значении органических соединений для жизненных отправлений организмов.
В тесную связь с этим поставлено и добывание органических соединений из естественных источников. Вообще эта сторона дела представлена таким образом, что начинающему становятся ясны те реальные, полные значения причины, которые привели к особому циклу химических знаний, получивших название органической химии. Изложение многих статей, сюда относящихся, например, статьи о жирах с их историею, так совершенно, что они до сих пор сохранили все свое значение.
Таким образом, мы, слушатели Менделеева, в начале 60-х гг. находились, что касается руководства, можно сказать, в идеальных условиях. Руководство настолько удовлетворяло всем запросам, которые могли быть к нему предъявлены, что, казалось, мог бы возникнуть вопрос: для чего лекции при таком руководстве? Тем не менее переносясь к тому времени и вспоминая лекции Менделеева, я должен заметить, что роли книги и лекций были различны и что книга не могла заменить лекций.
Книга служила для предварительного ознакомления с предметом лекций, и ясно помнится, что это была главная роль книги, а затем для окончательного усвоения прочитайного на лекциях. Лекции же научали нас отличать главное от второстепенного, давали возможность судить об относительном значении данных, составляющих науку, т. е. развивали в нас критический взгляд на науку. Касаясь здесь этого, можно сказать, вечного вопроса о необходимости и значении лекций — вопроса, столь различно решаемого и далеко не решенного, я полагаю со своей стороны, что задача и назначение лекций состоит именно в должном и настойчивом оттенении существенного от подробностей, главного от второстепенного. Для начинающих это — жизненный вопрос, и учебник, как бы он хорош ни был, никогда не даст в этом отношении того, что могут дать лекции.
Лектору для достижения указанной цели предоставлено много средств, по существу дела отсутствующих в учебнике. Должные повторения и отступления, разъяснения посредством аналогичных примеров, время от времени делаемые резюме сказанного, наконец, главное — применение той или другой интонации в изложении, всеми этими и многими другими средствами лектор может и должен пользоваться для того, чтобы оттенить значение излагаемого, чтобы выдвинуть главное и сосредоточить на нем внимание слушателей. Лектор, не выполняющий этой задачи, не отвечает своему назначению, хотя бы лекция и блистала красноречием и в ней приводились новые исследования, не успевшие войти в руководство. Живое слово нужно для облегчения восприятия существенного в науке. Считаю лишним останавливаться здесь на достоинствах в этом отношении лекций Менделеева. Лекции его еще у всех в памяти, и как в недавнее время, так и при начале его деятельности аудитория была всегда битком набита.
В то время, о котором у нас идет речь, т. е. в самом начале 60-х гг., лаборатория в университете и ее средства были таковы, что не только о практических занятиях по органической химии, но и о должной обстановке лекций опытами нельзя было и думать. При всех кафедрах химии был только один лаборант, получавший 400 руб. в год.
Титульный лист книги Д. И. Менделеева «Основы химии»
Газу не было; жгли древесный спирт, да и в том часто чувствовался недостаток, потому что его пил старый единственный сторож при лаборатории. Тяги не действовали, и когда я, еще будучи студентом, затеял готовить пятихлористый фосфор, то так надышался хлором, что за свое усердие поплатился воспалением легких. Но и позже, в 1866 году, когда Менделеев был выбран экстраординарным профессором по кафедре технической химии, а я был у него лаборантом, под лабораторию технической химии были отведены во втором этаже университета две комнаты с паркетными полами, но без газа и без тяг. Предоставлялось широкое поле для изощрения изобретательности и для развития настойчивости в преодолении препятствий, что, пожалуй, для химика нелишне…
… Как бы то ни было, но в начале 60-х гг. условия для обстановки лекций опытами и для практических работ по химии были в университете крайне неблагоприятны. Тем не менее лекции органической химии время от времени демонстрировались и опытами. Менделеев сам их производил, останавливаясь, конечно, только на немногом и выбирая имеющиеся под руками средства. В особо назначенные часы перед нами производились им и такие более сложные операции, как органический анализ, определение плотности пара и т. п.
Кончая этот отрывочный и крайне неполный очерк ранней поры преподавательской деятельности Менделеева, я не могу здесь не остановиться на выдающейся черте его характера, делающей его дорогим и незабвенным для очень, очень многих и далеко не одних только химиков. Это его всегдашняя готовность употребить свое влияние на помощь окружающим. В нем была так сильна эта готовность помочь, что он в очень многих случаях сам шел навстречу, не ожидая просьб. Он не щадил себя в этом деле и часто, пренебрегая нездоровьем и отрываясь от глубоко захватывающих его трудов, ехал хлопотать за других. Надо заметить, что его полные убеждения и убедительности и нередко властные и настойчивые представления всегда имели успех. В продолжение моей жизни я не встречал другого человека, равного ему в этом отношении, и память о нем будет жить не только в уме, но и в сердце».{241}
Густавсон Г. Г. Д. И. Менделеев и органическая химия.
Труды 1-го Менделеевского съезда по общей и прикладной химии.
СПб., 1909, с. 50–57.
К. А. ТИМИРЯЗЕВ
«… Д. И. Менделеев в начале этой эпохи не был еще тем, чем он представляется нам теперь, — автором известных “Основ химии”, творцом периодической системы элементов, того самого широкого обобщения в химии, приведшего к поразительному результату — возможности предсказывания и подробного описания еще неизвестных элементов, пророчеств, которые исполнялись с неукоснительной точностью. Он не выступал еще и со своими обширными физическими работами, хотя уже уделял этим вопросам место, как в исследованиях, так и в курсе теоретической химии, вероятно первом, читавшемся перед русской аудиторией. В начале 60-х гг. он был по преимуществу органик; его превосходный по ясности и простоте изложения учебник, «Органическая химия», не имел себе подобного в европейской литературе, и, кто знает, насколько именно эта книга способствовала тому, что в этом, главным образом, направлении двинулось вперед ближайшее поколение молодых русских химиков. Когда вследствие отсутствия необходимой лабораторной обстановки в Петербургском университете, а еще более после его временного закрытия, русская университетская молодежь толпами бросилась в заграничные университеты, она направилась исключительно в лаборатории органической химии (Вюрца, Кекуле, Штреккера, Бейльштейна, Кольбе). Всего нагляднее это обнаружилось в главном центре этого паломничества, в Гейдельберге, где только немногие, как Лугинин, а раньше Менделеев и Шишков, направились к Бунзену».
Тимирязев К. А. Развитие естествознания в России в эпоху 60-х гг.
Сочинения. Т 8. М., Сельхозгиз, 1937, с. 151, 152.
«…Живо помню следующий факт, относящийся к моим студенческим годам. А. В. Советов защищал в Петербургском университете свою диссертацию “О системах земледелия” на степень доктора — первого доктора земледелия в России. В числе оппонентов был Д. И. Менделеев, указавший на пробел в диссертации, на отсутствие в числе систем системы, основанной на применении химических минеральных удобрений, на что докторант самым убежденным тоном возражал: “Дмитрий Иванович! Помилуйте! Да какая же эта система? Кабинетная, лабораторная!” И вот на глазах одного поколения эта кабинетная система стала чуть не самой выдающейся чертой, по крайней мере, в тех странах, где земледелие старается наиболее использовать свои научные основы».
Тимирязев К. А. Наука и земледелец (1905).
Сочинения. Т 3. М., Сельхозгиз, 1937, с. 20.
Памятник Д. И. Менделееву, воздвигнутый в 1934 г. Всесоюзным научно-исследовательским институтом метрологии в С.-Петербурге
«…По предложению и плану Д. И. Менделеева Вольным экономическим обществом была организована система опытных полей — несомненно, первая, когда-либо осуществленная в России. Таких полей одновременно было устроено четыре (в Петербургской, Московской, Смоленской и Симбирской губ.). Наблюдателями в последних двух были — мой добрый товарищ Г. Г. Густавсон и я, и это участие, несомненно, имело влияние на нашу преподавательскую деятельность, когда судьба снова свела нас в Петровской академии. Достойно изумления, что это начинание нашего знаменитого ученого не нашло поддержки и подражания, да и сам он, к сожалению, перешел к другим экономическим задачам, по своему значению и направлению едва ли одинаково важным для нашей страны».».{242}
Тимирязев К. А. Земледелие и физиология растений.
Сочинения. Т. 3. М., Сельхозгиз, 1937, с. 372.
В. Е. ТИЩЕНКО
«…Первая лекция, которую мне пришлось слушать в университете, была лекция по химии. И вот, если не ошибаюсь, 9 сентября 1879 г., т. е. 57 лет назад, я в первый раз увидел и услышал Дмитрия Ивановича Менделеева. Все было для нас, первокурсников, непривычно: и лекционный способ преподавания, и обстановка лекций с демонстрацией многочисленных опытов, и наука, о которой мы имели самое смутное представление, и так непохожий на наших гимназических учителей профессор Менделеев, на которого мы смотрели с глубочайшим уважением.
Менделеев не был оратором в обычном смысле слова. Про него кто-то сказал, что он говорит, точно камни ворочает, и это сравнение было, пожалуй, удачное. Интонация его голоса постоянно менялась: то он говорил на высоких теноровых нотах, то низким баритоном, то скороговоркой, точно мелкие камешки с горы катятся, то остановится, тянет, подыскивает для своей мысли образное выражение, и всегда подыщет такое, что в двух-трех словах ясно выразит то, что хотел сказать. Мы скоро привыкли к этому оригинальному способу изложения, который гармонировал и с оригинальным обликом Менделеева и вместе с тем помогал усвоению того, что он говорил. Когда он замедлял речь, подыскивая подходящее слово, и наша мысль работала в том же направлении, лектор увлекал слушателей. И по содержанию лекции Менделеева были оригинальны: они оживлялись частыми отступлениями в области других наук — физики, астрономии, биологии, геологии, в область приложения химии в промышленности, в область истории химии и пр. Менделеев поражал нас обширностью своих знаний, а вместе с тем учил, что для того мы и учимся, чтобы потом нести свет знания нашей родине, разрабатывать ее несметные природные богатства, поднимать ее благосостояние и независимость.
Он смело указывал на наши недостатки, на неприглядность классической системы образования, которая дает людей книжных, не приспособленных к жизни, не умеющих самостоятельно взяться ни за какое практически нужное дело.
За этим богатым содержанием не замечались шероховатости изложения. Аудитория Менделеева была переполнена, потому что его слушали студенты не только физико-математического, но и других факультетов.
Я усердно посещал его лекции, записывал их, по вечерам выправлял, справляясь с “Основами химии”.
Прошел год, подошли экзамены. Первым по расписанию был поставлен экзамен по химии, самый трудный и, по отзыву наших старших товарищей, самый страшный: выдержать экзамен у Менделеева было нелегко. Как старательно ни готовился я к экзамену, но шел неуверенно и приготовился остаться на второй год, так как переэкзаменовок тогда не разрешалось. Экзаменовали двое: Д. И. Менделеев и А. М. Бутлеров. Менделеев экзаменовал быстро, нервно: посмотрит, что написано на доске, даст несколько вопросов из разных концов курса, чтобы нащупать, насколько сознательно освоен курс, и решительно ставит отметку. Бутлеров вел экзамен спокойно, позволял экзаменующемуся подумать, давал наводящие вопросы и т. д., хотя отметки ставил не очень щедро. Уверенные в себе шли к Менделееву, хотя сплошь и рядом ошибались в самооценке, более робкие теснились к Бутлерову. Выходили не по списку, а когда кто хотел.
Мне пришлось экзаменоваться во вторую половину дня. В первую Менделеев многих провалил и нагнал страху. Провалившиеся, как обыкновенно бывает, не поняв или не желая признаться, что были провалены за незнание или непонимание самых элементарных вещей, старались объяснить свою неудачу чрезмерной строгостью экзаменатора и еще больше напугали товарищей. И вот у Бутлерова еще более длинная очередь, а к Менделееву решаются выйти одиночки, да и из них он двоим по двойке поставил. Никто больше не выходит. А мы с Н. Я. Чистовичем сидим на первой скамейке. Менделеев обращается к аудитории и глядит на нас: «Что же больше никто экзаменоваться не желает?» Пришлось нам выходить: Чистович к одной доске, я к другой. Как сейчас помню: дал он мне вопрос о железе. Я написал все, что знал: и руды, и добывание, и окислы, соли, даже желтую и красную синильные соли и берлинскую лазурь, что у нас считалось большой мудростью. Дмитрий Иванович взглянул на доску и задал еще два или три вопроса, последний — вычислить формулу белого чугуна, содержащего 5 % углерода. Тут я споткнулся в арифметике, но Дмитрий Иванович меня поправил и поставил «5». Конечно, я был, что называется, на седьмом небе, но не зазнался, так как чувствовал себя в химии далеко не так твердо, как мне хотелось, и потому на II курсе опять ходил слушать Менделеева.
Теперь я гораздо лучше понимал и усваивал его лекции и внимательно следил за опытами.
В то время на I курсе практических занятий по химии не было. Проходя такой трудный курс, мы должны были довольствоваться только демонстрацией лекционных опытов. И я от души завидовал ассистенту Менделеева Д. П. Павлову: вот счастливец-то, все-то опыты своими руками проделает. Того, чтобы когда-нибудь занять его место, я даже и вообразить не мог: Дмитрий Иванович представлялся мне таким великим, недосягаемым строителем науки.
На II курсе я слушал Бутлерова, занимался у Меншуткина качественным анализом. В осенний семестр II курса я занимался количественным анализом под руководством Н. Н. Любавина. Мое рабочее место было около двери из лаборатории в квартиру Менделеева. Поэтому я его видел каждый день утром, а иногда и вечером, так как засиживался в лаборатории до ее закрытия в 6 часов вечера. На IV курсе и первый год по окончании курса я работал по органической химии у А. М. Бутлерова, которого мы тоже очень любили и уважали. С этого года Бутлеров перенес свою работу в академическую лабораторию. Мне дали его рабочее место, мимо которого Дмитрий Иванович проходил в свою лабораторию.
В лаборатории Бутлерова нам, «специалистам-химикам», разрешалось работать, смотря по надобности, хоть до поздней ночи, и мы засиживались до 12 часов ночи и позднее. Проходя в свою лабораторию, Д. И. иногда останавливался в нашей комнате, беседовал с М. Д. Львовым (ассистент Бутлерова) и Бутлеровым, если заставал его в лаборатории.
Кроме лекционного ассистента (или, как тогда называли, лаборанта) Д. П. Павлова, у Менделеева был еще личный ассистент В. Е. Павлов. С осени 1884 г. В. Е. Павлов получил место доцента по кафедре аналитической химии в Московском высшем техническом училище, а на его место Дмитрий Иванович пригласил и провел через факультет меня. Таким образом, с конца сентября 1884 г. началась моя служба в его лаборатории. Личным ассистентом я пробыл у Менделеева два года.
В ноябре 1886 г. Д. П. Павлов уехал на место профессора в Институт сельского хозяйства в Новую Александрию, и Дмитрий Иванович передал мне его обязанности лекционного ассистента и заведующего хозяйством лаборатории. Вместе с этими обязанностями я получил и квартиру Д. П. Павлова, которая находилась через стенку от лаборатории Менделеева, рядом с его кабинетом.
Теперь мне пришлось еще ближе познакомиться с Дмитрием Ивановичем, так как три раза в неделю бывали лекции, да, кроме того, приходилось часто беседовать по делам лаборатории.
Надо признаться, что ассистировать на его лекциях было нелегко не потому, что это требовало много труда, а из-за нервной, беспокойной натуры Дмитрия Ивановича. На лекциях он нервничал, все боялся, что опыт не удастся, особенно в первый год моего ассистенства, пока не убедился в моем умении экспериментировать. Когда он замечал, что опыт ведется не так, как он привык, он подходил и шепотом, который был слышен во всей аудитории, делал мне замечания. Я по неопытности успокаивал его, что опыт выйдет, а студентов эти разговоры приводили в веселое настроение, и они иногда смеялись. Один раз после лекции Дмитрий Иванович мне и говорит: «Привыкните вы, ради Бога, на лекции ничего не говорить: ведь это их (т. е. студентов) развлекает».
Членский билет Русского химического общества, выданный Д. И. Менделееву
После этого я молчал на кафедре как рыба; что бы он мне ни говорил, я делал свое дело, и никаких недоразумений у нас не было, тем более что и неудачи у меня случались крайне редко. В этих случаях Менделеев объяснял студентам причину неудачи и заставлял меня повторить опыт. Этим все и ограничивалось; после лекции выговоров или упреков он не делал, хорошо понимая, что неудача чисто случайна.
В качестве руководства, как производить опыты на лекции, у нас была тетрадь с подробным описанием всех мелочей. Это описание было составлено первым ассистентом Дмитрия Ивановича — Г А. Шмидтом, которого Менделеев очень ценил, и пополнена Д. П. Павловым. В случае недоразумения, так ли я производил опыт, как нужно, стоило сказать, что так в тетрадке написано, — Дмитрий Иванович успокаивался.
Другой опорой для меня был мой помощник, старинный служитель, Алексей Петрович Зверев, которого мы звали просто «Алеша». Он получил крепкую выучку у Г. А. Шмидта и в точности помнил, какую колбу, реторту, схватку и пр. надо взять для каждого опыта, чтобы поставить его так, как привык Дмитрий Иванович. Все непривычное Дмитрия Ивановича нервировало, портило настроение, нарушало ход мыслей. Я это понимал, и не обижался ни на какие, иногда и резкие, замечания.
К лабораторным делам тоже надо было приспособиться. Вначале я пытался спрашивать у Дмитрия Ивановича разрешение на какие-нибудь более крупные траты, на ремонт в лаборатории, но большею частью получал отказ. Потом я стал действовать по собственному усмотрению, и Менделеев только был доволен, что я не занимаю его пустяками. А один раз он сам мне говорит: “Если вам что-нибудь понадобится делать, никогда не просите разрешения, потому что тот, у кого вы просите, сейчас подумает: «А, если он просит разрешения, значит, не уверен, что действует правильно», — и, конечно, откажет”.
К лекциям Менделеев в эти годы уже не готовился, но ассистентам вменялось в обязанность отмечать, на чем он в последнюю лекцию остановился. Он читал обычно два часа подряд с перерывом не более 15, а под конец года 10 мин., чтобы непременно полностью закончить курс. Так как он долго засиживался за работой по ночам и мог проспать, то в те дни, когда лекции начинались с 9 часов, наказывал Алеше будить его в 9 часов 5 мин., если сам не придет, и тогда, еле умывшись, одеваясь на ходу, быстро поднимался по лестнице, также на ходу спрашивал меня: “На чем остановился?” — и, выйдя на кафедру, обычным тоном начинал лекцию.
Однако не надо думать, что ему это чтение легко давалось. Он говорил, что читать лекции — самое трудное дело. Оно требовало сильного умственного напряжения и в связи с духотой переполненной аудитории сильно утомляло. Усталый, потный он выходил из аудитории. Чтобы не простудиться на холодной лестнице по дороге в свою квартиру, он надевал осеннее пальто, которое ему приносил Алеша, и с полчаса, а иногда и более сидел в препаровочной, покуривая папиросы, которые тут же крутил, и благодушно разговаривал.
Темы этих разговоров были самые разнообразные: новости химической науки, воспоминания старины, наши университетские и лабораторные дела, ученые диспуты, магистерские экзамены, работы нашей лаборатории и т. д., вплоть до домашних дел.
В эти годы в химическом мире животрепещущей темой была теория электролитической диссоциации, с которой Менделеев не мог примириться. Он не допускал того, что натрий может быть в воде и не действовать на воду. Он говорил, что состояние молекул соли в растворе, через который идет ток, в котором они располагаются в определенном порядке, нельзя приравнивать к состоянию их в растворе без тока, где они толкутся в полном беспорядке: “Это все равно, как если бы меня взять да вот так прилизать или вот этак растрепать. Ведь ничего похожего”.
Органической химией Дмитрий Иванович в то время мало интересовался, и его не удовлетворяла теория строения. Бутлеров принимал ее как схему, выражающую отношение атомов в молекуле, а Менделеев считал, что надо говорить не о схеме, а о реальном расположении атомов в пространстве. Он считал, что ньютоновскому закону тяготения подчинен также и мир атомов и молекул, почему не мог допустить того, чтобы легкий атом углерода мог удерживать четыре тяжелых атома хлора, брома или йода. Он не считал правильными структурные формулы, изображаемые на плоскости, потому что в действительности атомы должны быть расположены в пространстве. Поэтому он приветствовал стереохимию. Возвратившись из Англии со съезда Британской ассоциации, он с оживлением рассказывал о том, какой интересный доклад о стереохимии этиленовых углеводородов сделал И. Вислиценус в развитие идей Лебеля и Вант-Гоффа.
Из прошлого Менделеев любил вспоминать знаменитый конгресс в Карлсруэ, на котором он присутствовал и где были твердо установлены основные химические понятия об атоме и молекуле. Охотно вспоминал свое первое пребывание за границей в 1859–1860 гг., когда он работал в Гейдельберге, бывал в Париже и путешествовал по Европе. Другом его молодости по Гейдельбергу был профессор Э. Эрленмейер. Про него Менделеев рассказал мне один интересный эпизод.
В Гейдельберге во время какого-то съезда был устроен маскированный вечер, где дамы были в черных масках и, как говорили в старину, “интриговали” кавалеров. Дмитрию Ивановичу приглянулась одна стройная особа. Он предложил ей руку и в интересном разговоре с ней провел вечер. Наконец попросил снять маску, и оказалось, что это не дама, а Эрленмейер. Вспоминая это, Менделеев от души хохотал: «Как он меня заинтриговал!»
В эти же годы начался разговор о постройке новой лаборатории. Менделеев подал об этом записку в совет университета, потом она пошла в министерство, но денег на постройку лаборатории не ассигновали. Желая утешить нас, Дмитрий Иванович говорил, что не в новых стенах дело: «Вот Мариньяк, когда работал в подвале, какие отличные работы делал, а выстроили ему дворец — и работать перестал».
Более близкие нам свои университетские темы касались нашего Химического общества, докладов, сделанных на заседаниях, магистерских и докторских диспутов, которые у нас бывали довольно часто, работ молодых химиков и пр.
В 1888 г. я начал готовиться к магистерскому экзамену и так же, как мои товарищи, находился в затруднении, что именно и в каких размерах проходить к экзамену, так как никакой программы нам не давали. В подходящий момент после лекции я спросил Менделеева, что нужно к экзамену, в каком объеме требуется знание новейшей литературы, которая так быстро растет. Он мне ответил: “На то вы и магистрант, чтобы понимать, что нужно и что не нужно”. А потом, немного подумав, прибавил: “Для магистерского экзамена нужно то же, что для студентского — кандидатского, только вот с какой разницей. Если, например, студента спросят о гликолях, то ему достаточно ответить, что представляют из себя гликоли, каковы их свойства и реакции, а магистрант должен еще прибавить: «как, зачем, почему, когда»”. Подробнее он не объяснял, предоставив мне самому разобраться в смысле этих четырех слов.
Вообще Менделеев не любил многословия, любил быстрые, краткие и четкие ответы.
Разговоры на бытовые темы бывали самые житейские, вплоть до блинов на Масленице, о которых он говорил: “Люблю я их, проклятых, хоть они мне и вредны”. Надо сказать, что в еде и питье он был очень умерен.
Из этих послелекционных разговоров я узнал от Менделеева и такие сведения, о которых никогда не решился бы и спросить. Например, в обществе, а особенно между студентами было распространено мнение, что Дмитрий Иванович загребает огромные деньги, что он подделывает вина братьям Елисеевым, что получил огромные деньги от нефтяника В. И. Рагозина.
На самом деле это было совсем не так. С Елисеевыми он даже знаком не был и вин никому никогда не подделывал. У Рагозина действительно работал. Но за работу с 15 мая по 15 сентября на Константиновском заводе, включая сюда и поездку за границу для изучения производства вазелина (себонафта), получил всего 3000 руб. Это Менделеев-то, с его мировой известностью! А когда Рагозин, не имея достаточных капиталов, стал звать Менделеева в очень крупное предприятие, он наотрез отказался. И на этом деле Рагозин скоро обанкротился.
Вообще Менделеев избегал ввязываться в промышленные дела, чтобы оставаться вполне свободным и беспристрастным в своих суждениях и действиях. Больших денег он тоже избегал: “Много дадут и много стребуют”. Расходы у него были большие (на две семьи), а доходы, кроме казенного жалованья и пенсии, — только литературный труд, главным образом “Основы химии”.
Интересно рядом с этим указать, как оплачивались в то время известные английские химики. Это тоже рассказывал мне Дмитрий Иванович.
В одну из поездок его в Англию, на товарищеском обеде профессор Роско спросил Менделеев, сколько жалованья он получает в России. Дмитрий Иванович хотел уклониться от ответа, а Франкланд, который сидел рядом, и говорит: “Скажите ему, но с тем, что он сам скажет, сколько он получает. Этого мы не знаем, а нам очень интересно”. Оказалось, что Роско получал в общей сложности 30 тыс. фунтов (300 тыс. рублей) в год. “А вот Дьюар, который, вероятно, немного старше вас, — прибавил Дмитрий Иванович, — получал 7 тыс. фунтов (70 000 рублей)”. У нас же в то время профессор, выслуживший 35 лет, получал 3000 руб. пенсии и 1200 руб. добавочных, если читал лекции.
То, что Менделеев считал нужным и правильным, он проводил упорно, настойчиво, можно сказать, не жалея самого себя. Он писал обстоятельные докладные записки министрам и даже царям, добивался приемов у министров, чтобы лично убеждать их, выступая в собраниях и т. д. Не всегда, конечно, ему удавалось добиться успеха, иногда приходи — лось терпеть неудачи, уколы самолюбия, но это его не останавливало. Помню один из таких случаев, который оставил у меня очень неприятное впечатление.
Это было в 1886 г., в год тяжелого нефтяного кризиса, когда цена на нефть на промыслах упала до 4 коп. за пуд. Базируясь на том, что грозит быстрое истощение бакинской нефти и что нужно более бережное ее расходование, крупные нефтепромышленники, с Нобелем и Рагозиным во главе, возбудили перед правительством вопрос о необходимости правительственного налога на сырую нефть в размере 15 коп. с пуда нефти. Введение налога грозило повышением цен на нефтепродукты, а главным образом было направлено к тому, чтобы убить конкуренцию мелких промышленников.
Для обсуждения этого предложения была образована при Министерстве государственных имуществ комиссия из представителей нефтепромышленности и специалистов от Горного департамента. Менделеев вошел в состав комиссии как представитель от Министерства государственных имуществ. Заседания происходили каждую неделю в течение марта. На эти заседания Дмитрий Иванович брал меня с собой, чтобы я записывал содержание прений и, не дожидаясь стенограммы, передавал ему на случай, если к следующему заседанию понадобится написать возражение.
Нобель и Рагозин представили обширные доклады, защищая налог. Менделеев считал, что мнение о скором истощении нефти на Апшеронском полуострове неправильно, и был противником налога. Чтобы доказать вред налога, он составил алгебраическую формулу, в которой буквами обозначил цены нефти, рабочих рук, транспорта и пр., из которых слагается цена готового продукта (керосина и мазута), и старался показать, что, как бы ни менялись условия производства, введение налога невыгодно отразится на дальнейшем развитии промышленности и на потребителях. Он доказывал, что спасение от кризиса не в налоге, а в более полной и рациональной переработке нефти, как ценного химического сырья, и в постройке нефтепровода из Баку в Батуми, чтобы дать выход нашей нефти на мировой рынок.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.