Империя и Великие реформы

Империя и Великие реформы

В то же время российская история второй половины XVIII–XIX вв. – это постепенное развитие образования, поступательное движение к правовому государству и гражданскому обществу.

Уже в реформах Екатерины II прослеживается стремление «не просто осуществить определенные перемены в той или иной сфере, но реализовать научно обоснованный план последовательных и взаимосвязанных преобразований, основанных на важнейших достижениях социальной и правовой мысли того времени…, трансформации политического строя России в «законную» легитимную монархию, опирающуюся на прочный фундамент «непеременных» законов и сословную организацию общества»[90].

Движение было медленным, неравномерным, но это не качание маятника, не пароксизмы реформ, сменяющиеся «всплесками архаики», разочарованием и депрессией. Приведем характеристику реформ императорского периода, данную Б.Н. Мироновым: «В целом, в России в императорский период происходила социальная модернизация: во-первых, люди получали личные и гражданские права, человек становился автономным от коллектива – будь то семья, община или другая корпорация – и как бы самодостаточным, иными словами, приобретал ценность сам по себе, независимо от корпоративной принадлежности и родственных связей; во-вторых, малая семья становилась автономной от корпорации и высвобождалась из паутины родственных и соседских связей; в-третьих, городские и сельские общины изживали свою замкнутость и самодостаточность, всё больше включались в большое общество и систему государственного управления; в-четвертых, корпорации консолидировались в сословия, сословия трансформировались в профессиональные группы и классы; из них формировалось гражданское общество, которое освобождалось от опеки государства и верховной власти, становилось субъектом власти и управления; в-пятых, по мере признания объективных публичных прав граждан возникали конкретные правовые пределы для деятельности органов государственного управления – государство становилось правовым. Словом, суть социальной модернизации в императорской России, как и всюду, состояла в том, что происходил генезис личности, малой демократической семьи, гражданского общества и правового государства»[91].

«Моментом истины» этого процесса стали Великие реформы 60-х гг. XIX в., инициированные государством.

Важно понимать двойственную роль государства в процессе модернизации. С одной стороны, его оторванность от общества, мотивированность сиюминутными (в историческом масштабе) политическими и геополитическими интересами – препятствие динамичному развитию, с другой – государство – главный инициатор, двигатель и проводник реформ. Иного стратегического курса, цивилизационного выбора, кроме общеевропейского, у русского государства и у страны в целом на протяжении XVIII–XIX вв. не было.

Составной частью этого процесса было возникновение в России общества в его современном понимании – значительного числа граждан, способных думать о самом широком круге проблем, связанных с жизнью и развитием страны и стремящихся тем или иным способом участвовать в решении этих проблем.

Другое дело, что неотъемлемой составной частью общеевропейского процесса были развитие рыночных, капиталистических отношений и политическая эволюция, движение к представительной демократии. И то и другое вступало в реальное противоречие с политической системой, основанной на крепостном праве и полицейской бюрократии. В результате такого когнитивного диссонанса необходимость движения к отмене крепостного права и более широкому кругу реформ начала отчетливо осознаваться уже в начале XIX в., но действия, направленные на решение этой задачи, были предприняты только через 50 лет.

Великие реформы 60-70-х гг. XIX в. предусматривали серьезное переустройство общества в соответствии с давно накопившимися внутренними потребностями. Вектор реформ был направлен на развитие и дополнительную легитимацию института частной собственности, развитие правового государства и гражданского общества, создание институтов, обеспечивающих обратную связь государства и общества. Земская реформа предусматривала создание впервые в России выборных внесословных учреждений.

Процесс подготовки крестьянской реформы 1861 года соединил усилия государства и гражданского общества, которое к середине XIX в. заявило о себе в полный голос и стало субъектом отечественной общественной жизни и политики.

А.Н. Медушевский: «Традиционные сословия, сложившиеся в ходе длительного развития, оказались перед лицом вызова времени, требовавшего отчетливой самоидентификации и динамического изменения. Наиболее динамичными в этой ситуации становились относительно новые социальные группы – просвещенная бюрократия, рационально мыслящие представители правящего класса и либеральная интеллигенция. Интеллигенция выступала как своего рода выражение противоречий общества и государства. Опираясь на эти силы, административный аппарат абсолютизма консолидировался, использовал управленческий опыт и подготовил обоснование реформ 1860-х гг., обеспечив механизм их реализации»[92].

Результатом стала концепция реформы, сохранявшая правовую преемственность в отношении собственности на землю, но в то же время направленная на достижение социального компромисса.

Реформы запустили механизм эмансипации большинства населения, разложения традиционной крестьянской общины, формирования в России гражданского общества. Чрезвычайно важной с точки зрения модернизации общества были судебная, земская и военная реформы.

Кратковременный, но крайне плодотворный союз общества и государства распался, не завершившись формированием устойчивых институциональных связей, реформы теряли темп, их продвижение встречало сопротивление как архаично настроенной значительной части элиты, так и радикалов, влияние которых на атмосферу в обществе было значительным. Однако страна развивалась в направлении, заданном в 60 -70-х гг. Также и сознательно недооцененные советской историографией реформы П.А. Столыпина, продолжавшие вектор крестьянской эмансипации, действовали и продолжали изменять страну и после смерти их вдохновителя[93].

Продолжением политических реформ стали изменения, введенные Манифестом 17 октября 1905 г.

Шло формирование демократических институтов, проходили выборы, в которых, пусть в неравных условиях, но участвовали представители всех сословий, работала Государственная Дума, в которой шли жаркие политические дебаты, создавались политические партии, развивались СМИ и журналистика, шли состязательные процессы в суде присяжных.

После крушения самодержавия в 1917 году в сложнейших условиях были проведены всеобщие равные выборы в Учредительное собрание, в которых приняло участие большинство населения.

Исказивший процесс трансформации большевистский переворот был не логическим следствием развития общества и общественного сознания и не результатом систематического сопротивления традиционного сознания модернизации вообще. Вероятно, что, продолжая путь к представительной демократии и гражданскому обществу, Россия его прошла бы. Не без потрясений, но без социальной катастрофы. Всё же Россия, пусть и обладая рядом особенностей, в первые полтора десятилетия XX в. принадлежала к числу ведущих держав предвоенного мира[94].

Процесс эмансипации крестьянства, разложения общины, жизненного уклада, связанного с трудовым крестьянским хозяйством, в результате реализации Великих реформ шел весьма активно.

Б.Н. Миронов, в частности, приходит к выводу, что «за 1861–1905 гг., к началу Столыпинской реформы, всего около 3,7 млн дворов из 9,5 млн, или 39 % всех крестьян – членов передельных общин, разочаровались или не доверяли вполне передельной общине и в большей или меньшей степени отказались от ее традиционных принципов»[95]. После Столыпинской реформы, к 1917 г., по его расчетам, «полностью порвали с общинным укладом жизни, укрепив землю в собственность, 3,1 млн дворов, наполовину порвали с передельной общиной, перейдя к фактически подворной собственности, 2,3 млн; испытывали неудовлетворение общинными порядками, но остались в общине 0,747 млн дворов, следовательно, всего в той или иной степени недовольных общинным строем жизни в 1907–1916 гг. насчитывалось около 6,1 из 10,9 млн дворов или 56 % всех крестьян, живших до Столыпинской реформы в условиях передельной общины»[96].

Грамотность среди мужчин старше 9 лет, составлявшая в конце XVIII в. 6 %, в 1850 -19 %, в 1913 – 54 %, у женщин – 26 %[97]. Б.Н. Миронов отмечает, что «грамотность стала быстро повышаться, обгоняя даже текущие потребности народа в ней, развивалась склонность к серьезному чтению, наметился переход крестьянства от устной культуры к письменной»[98].

Кроме того, рассматривать надо весь комплекс Великих реформ, который очень значительно изменил условия жизни крестьянского сословия и затрагивал общие основы социального устройства России.

А. Медушевский отмечает: «Концепция реформ включала создание системы институтов обеспечения обратных связей общества и государства. Последующими реформами закладывались основы гражданского общества и правового государства, причем общий вектор состоял в унификации гражданских прав и расширении общественного представительства в институтах самоуправления. Земская реформа, правовые основы которой сформулированы в «Положении о губернских и уездных земских учреждениях» (от 1 января 1864 г.), способствовала привлечению населения к управлению и закладывала институциональную основу преодоления сословной замкнутости – каналы вертикальной социальной мобильности. Впервые создавалась система выборных всесословных учреждений, выборы гласных в которые осуществлялись на цензовой основе не только от землевладельцев, торговцев и промышленников, но также от сельских обществ. В результате была создана (первоначально в 34 губерниях) система уездных и губернских земских собраний, формировавших земские управы соответствующего уровня. Активная деятельность земства в хозяйственной сфере, строительстве, школьном образовании, страховании и медицинской помощи способствовала кооперации социальных слоев, формированию новой гражданской этики. Эти принципы были распространены на городское самоуправление… Переход от сословных судов, созданных еще законодательством Екатерины II в 1775 г., к суду бессословному, равному для всех подданных, стал ключевым результатом Судебной реформы 1864 г., действительно обеспечивавшей «суд скорый, правый, милостивый и равный для всех подданных». Несмотря на то, что правовой дуализм не был преодолен полностью (крестьяне получили особые волостные суды для решения дел, возникающих в их сословной среде), реформа качественно переломила ситуацию в пользу принципов правового государства… Смысл Судебных уставов 1864 г. состоял в установлении независимости и несменяемости судей; отделении судов всех трех инстанций – мировых, окружных и судебной палаты – от администрации; в реализации демократических основ судопроизводства – его открытость и гласность, состязательный характер – рассмотрение аргументов обвинения (прокурора) и защиты (адвоката), вынесение вердикта присяжными и установление судебного приговора… Уравнивание сословий перед законом и государством стало смыслом военной реформы, осуществленной А. Милютиным: воинская повинность была распространена на все сословия (устав о воинской повинности 1874 г.), причем принципы судебной реформы были положены в основу деятельности военных судов (Военно-судебный устав 1867 г.). В концептуальной форме новая социальная практика выразилась в идее земского либерализма о «мелкой бессословной единице» как ячейке формирующегося гражданского общества и основе перехода от монархии к представительному образу правления»[99].

Вместе с тем надо учитывать, что разрушение общины, а также жизненного и экономического уклада, связанного с трудовым крестьянским хозяйством, не было симметрично изменениям в массовом сознании. В частности, увеличившийся приток населения из деревни в город влек за собой размывание рабочей среды, архаизацию «рабочего сознания», в сочетании со специфическим представлением о господской собственности формировал устойчивую традицию воровства на производстве (у хозяина, работодателя, но не у товарищей).

Автор исследования о ментальности русских «низов» в годы Первой мировой войны О. Поршнева констатирует распространенность этого явления: отсутствие уважения к чужой собственности и убеждение в несправедливости распределения общественного богатства, стяжательстве «верхов» обусловливали устойчивость такого явления, как воровство. По свидетельству В. Плетнёва, «оно было для многих этически не возбуждавшим особых мыслей фактом: «поймал карася» (подшипник), «увёл» пару-другую болтов, кусок бабиту или меди – дело простое: «они» больше воруют». Рабочие рассматривали воровство как дополнительный заработок, поэтому оно оставалось обыденным явлением. Часто встречалось обусловленное этими же ментальными установками нарочито небрежное отношение рабочих к оборудованию и материалам… при том, что к своему инструменту рабочие (выходцы из крестьян) относились весьма бережно[100].

Кроме того, если необратимость социальной трансформации была задана Великими реформами, то ее темп прямо зависел от дальнейших осмысленных действий политического руководства, а эти действия вплоть до Первой русской революции и премьер-министерства П. Столыпина ускорению перемен не способствовали. В результате социальная трансформация к 1914 г. была далеко не завершенной и продолжалась она в условиях большевистского социального эксперимента.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.