5. Тридцать три дня

5. Тридцать три дня

Не прошло и двадцати часов после его избрания папой, как Альбино Лучани распахнул окна в папских апартаментах, и этот жест стал символизировать весь его понтификат. Порывы свежего воздуха и солнечный свет ворвались в святая святых Римско-католической церкви, рассеивая мрак, которым она прониклась в последние годы властвования Павла VI.

Лучани, который еще будучи патриархом Венеции, говорил о себе «Я — человек бедный, привыкший к скромной жизни и тишине», теперь вынужден был противостоять ватиканской пышности и невнятному ворчанию курии. Сын каменщика стал теперь верховным главой религиозной организации, основателем которой был сын плотника.

Многочисленные эксперты по Ватикану, и не предполагавшие избрания на папский престол Альбино Лучани, провозгласили его «папой-незнакомцем». Однако девяносто девять кардиналов, доверившие ему, не имеющему ни дипломатического опыта, ни практики работы в Римской курии, будущее церкви, знали его достаточно хорошо. Они отвергли кандидатов из числа кардиналов курии. По существу, они отвергли всю курию, отдав предпочтение спокойному, тихому и скромному человеку, заявившему, что он желал бы называться духовным пастырем, а не понтификом. Суть политики Лучани быстро стала ясна: всеохватная революция в церкви. Он намеревался вернуть церковь к ее истокам, обратно к простоте, честности, искренности, к идеалам и устремлениям Иисуса Христа. И до него были папы, имевшие схожие мечты, но реальность этого мира, как его понимали папские советники, наталкивалась на эти мечты, нанося им жестокий удар. Неужели этот скромный, непритязательный человек сможет хотя бы приступить к назревшим преобразованиям, как материальным, так и духовным?

Избирая Альбино Лучани, его коллеги-кардиналы выдвинули целый ряд основательных заявлений о том, чего они хотят и чего им не нужно. Совершенно очевидно, они не хотели видеть папу-реакционера, который мог бы отличиться перед миром блестящими и непостижимыми играми изощренного интеллекта. Со стороны казалось, будто князья церкви решили воздействовать на мир, избрав того, чьи доброта, мудрость и достойная подражания смиренность будут очевидны для всех. В таком случае они получили, чего хотели. Папа Лучани был пастырем, преисполненным заботой о благе своей паствы.

Избранное новым папой имя римляне сочли труднопроизносимым и вскоре сократили его до несколько панибратского «Джанпаоло»; такой сокращенный вариант имени папе понравился, и он, бывало, использовал его в переписке, однако государственный секретарь Вийо возвращал эти письма на исправление, дабы внести в них официальный титул. В одном таком послании, написанном Иоанном-Павлом I собственноручно, он благодарил монахов-августинцев за гостеприимство, которым он пользовался во время пребывания в Риме перед открытием конклава. Для Лучани был естествен такой знак человеческой признательности. На третий день после своего избрания духовным главой восьми миллионов католиков Лучани нашел время, чтобы поблагодарить тех, кто недавно предоставил ему кров.

Другое письмо, написанное в тот же день, поражает заметно более мрачными нотами. Обращаясь к одному итальянскому священнику, деятельностью которого он восхищался, Лучани не скрывает, что отдает себе отчет, насколько тяжелое и единственное в своем роде бремя взвалил на себя: «Не понимаю, как я вообще на это согласился. На следующий день я уже раскаялся в своем решении, но было уже поздно». Переступив порог папских апартаментов, он почти сразу же позвонил в родные края, на север Италии. Изумленному монсеньору Дюколи, давнему другу и коллеге, ныне епископу Беллуно, новый папа сказал, что «очень скучал по своим родным». Потом он позвонил брату Эдоардо: «Только представь себе, что со мной случилось!». Это были действия сугубо личного характера, совершенно не «на публику». Другие, для кого важнее мнение окружающих, в подобной ситуации попытались бы, наверное, как-то поразить мир.

Для начала у Лучани была улыбка. Своим радостным выражением лица он тронул многих. Невозможно было не почувствовать симпатию к этому человеку, не проникнуться к нему добрым чувством. Павел VI своим страдальческим лицом оттолкнул от себя миллионы. Альбино Лучани кардинальным образом изменил отношение людей. Он вновь привлек интерес к происходящему на папском престоле. Когда мир не только увидел его улыбку, но и вслушался в его слова, интерес стал глубже. Его улыбку не встретишь на обложке книги, призывающей читателя стать еще лучшим христианином, но она ясно говорила о той радости, какую этот человек обрел в христианском учении. Лучани обладал уникальной способностью к пониманию и сопереживанию, и это свое качество он выказывал таким образом и в такой степени, как ни один папа до него. Он умел находить общий язык со своими слушателями, неважно, обращался он к ним непосредственно или по радио, или по телевидению, или через прессу. Римско-католической церкви и во сне не снился папа, обладающий таким ценным для нее качеством.

Феномен Лучани представляет собой наглядный пример того, как надо завоевывать человеческое сердце, разум и душу. Впервые на памяти современников папа говорил с людьми в такой манере, которую они понимали. Казалось пронесся вздох облегчения, вырвавшийся у верующих. Довольные перешептывания раздавались на протяжении всего «бабьего лета» 1978 года. Лучани, взяв церковь под руку, уже сделал с нею первый шаг на долгом пути обратно к евангельским началам.

Общество быстро оценило, какой удачей был этот харизматичный человек. Ватиканские обозреватели просто не знали, что о нем говорить. Многие поспешили с умным видом высказывать свое мнение о том, почему папа выбрал именно такое имя, говорили о «символической преемственности». Лучани непреднамеренно камня на камне не оставил от их мудреных построений, когда в первое же воскресенье после конклава объяснил: «Иоанн возвел меня в епископы, а Павел сделал кардиналом». И где тут «символическая преемственность»? В своих статьях эксперты рассуждали о том, что может и что не может сделать папа по ряду вопросов. В немалой части этих теоретических построений чрезмерное значение придавалось замечанию, прозвучавшему в одной из первых речей папы Иоанна-Павла I: «Что касается Второго Ватиканского собора, то исполнению его решений я хотел бы посвятить свое служение — как священника, как наставника, как пастыря…» Ни к чему были все эти умозрительные рассуждения — комментатором стоило бы просто обратиться к постановлениям Ватиканского собора.

В воскресенье, 10 сентября, Лучани говорил людям, заполнившим площадь Святого Петра, о Боге и сказал: «Он — наш Отец, и еще больше Он — наша Мать». Ватиканские эксперты, в особенности итальянские, были вне себя. В стране, известной своим «мачизмом», предположение, что Господь — женщина, некоторые восприняли бы как подтверждение конца света. Среди обеспокоенных подобными словами вспыхнули споры об этом четвертом члене Троицы, пока Лучани мягко не указал, что цитировал пророка Исайю.[11] Мать-церковь, в которой доминировали мужчины, успокоилась.

Ранее, 6 сентября, во время общей аудиенции, папская свита, мельтешащая вокруг святейшего отца точь-в-точь, словно надоедливые мухи возле лошади, публично выказала свое замешательство, когда Лучани слушали, затаив дыхание, более 15 тысяч человек. Даже не войдя, а почти вбежав в переполненный зал Нерви, папа заговорил о душе. В его словах не было ничего выдающегося. Необычным оказалось то, в какой манере он говорил и как держался.

Однажды человек пошел покупать себе новый автомобиль, и продавец дает ему советы: «Послушайте, это великолепная машина, только обращаться с нею надо правильно. Первосортный бензин в бак, лучшее масло для двигателя». Покупатель отвечает: «Нет-нет, запахов бензина и масла я не переношу. Залейте в бак шампанское, которое мне очень нравится, а соединения я смажу джемом». Продавец пожимает плечами: «Делайте что хотите, но потом не возвращайтесь и не жалуйтесь, если вместе с автомобилем окажетесь в канаве».

Господь делает с нами нечто похожее: он наделяет нас этим телом, вкладывает разумную душу, добрую волю. Он говорит: «Это хорошая машина, но обращайтесь с нею хорошо».

Хотя ватиканская элита и пожимала плечами, слыша подобную профанацию, Альбино Лучани хорошо понимал, что слова уже прорастают в благодатной почве. Посейте достаточно семян, и некоторые взойдут. Ему выпала возможность занять кафедру самого влиятельного проповедника на земле. То, как он ею воспользовался, производит глубокое впечатление. Многие в церкви постоянно произносили надоевшие до тошноты слова «Благая весть Евангелия», но делали это с таким видом, будто сообщают слушателям о страшной катастрофе. Когда же о благой вести говорил Лучани, по его манере вести себя было ясно, что весть и в самом деле благая.

Несколько раз он приводил из церковного хора мальчика и беседовал с ним перед микрофоном, чтобы его слышали не только собравшиеся в зале Нерви, но и более многочисленная аудитория за стенами дворца. Были и другие мировые лидеры, взявшие за привычку выбирать из толпы детей и одарять их поцелуем. Но Лучани действительно разговаривал с ними и — что еще поразительней — выслушивал их и отвечал им.

Он цитировал Марка Твена, Жюля Верна и итальянского поэта Трилусса. Он говорил о Пиноккио. Сравнив душу с автомобилем, он теперь проводил аналогию между молитвой и мылом. «Хорошая молитва, это все равно что чудесное мыло, способное всех нас превратить в святых. Мы не святые потому, что недостаточно используем это мыло». В курии, особенно некоторые епископы и кардиналы, кривили губы, а простые люди прислушивались к его словам.

Несколько дней спустя после избрания Лучани встретился с несколькими сотнями представителей мировой прессы и мягко упрекнул их за то, что СМИ в своих сообщениях о конклаве излишне много внимания уделяли слухам и несущественным деталям, вместо того чтобы рассказывать о подлинном значении этого события. Впрочем, папа признал, что эта проблема не нова, и напомнил о наставлении, которое дал репортерам один итальянский редактор: «Помните, что публике совершенно неинтересно, что именно сказал Наполеон III Вильгельму Прусскому. Ей хочется знать, какого цвета были на нем брюки, бежевые или красные, и курил ли он при этом сигару».

Общаясь с журналистами, Лучани чувствовал себя как рыба в воде. Он не раз говорил, что если бы не стал священником, то наверняка избрал бы поприще журналистики. Опубликованные им две книги и многочисленные статьи свидетельствуют о том, что своим пером он мог бы посоперничать со многими из присутствовавших корреспондентов. Напомнив высказывание покойного кардинала Мерсье о том, апостол Павел, живи он сегодня, избрал бы профессию журналиста, новый папа проявил проницательность и понимание значения различных средств массовой информации, раздвинув рамки возможной в современном мире роли апостола: «Думаю, он бы стал не просто журналистом. Возможно, возглавил бы агентство “Рейтер”. И вдобавок потребовал эфирного времени на итальянском телевидении и на “Эн-би-си”».

Корреспондентам такие речи папы пришлись по вкусу. Курии они нравились меньше. Все приведенные высказывания папы были вычеркнуты ватиканской цензурой из официальных текстов его речей. Для потомков остались лишь скучные, сглаженные, бесцветные речи, составленные ватиканскими чиновниками — хотя в действительности папа постоянно отходил от подсунутого ему текста, — а полные ошибок свидетельства остроумия и индивидуальности Альбино Лучани канули в молчание. В течение всего сентября 1978 года подобная практика была постоянной.

Книгу Лучани «Иллюстриссими» — сборник его писем знаменитым людям — можно было купить в Италии с 1976 года, и она имела очень большой успех. Теперь же, когда ее автор стал лидером 800 миллионов католиков, ее коммерческий потенциал не остался без внимания в издательском мире. В Падую, в издательство католического журнала-ежемесячника «Мессаджеро ди Сан-Антонио» зачастили влиятельные фигуры книжного бизнеса. Маленькое издательство вскрыло ту самую, вошедшую в поговорку золотую жилу — за вычетом авторского гонорара. Однако истинным вознаграждением для автора было то, что изложенные в письмах-раздумьях идеи и наблюдения станут известны во всем мире. Тот факт, что их прочтут только потому, что автор теперь стал папой, ничего не значил для Лучани. Брошено еще больше семян. Больше будет всходов.

Вскоре после августовского конклава проявилось еще одно действительно занятное его последствие — пока у руля стоял Лучани, все ватиканские толкователи, наблюдатели, эксперты и провидцы оказались не нужны. Требовались только стенографические отчеты. При этом условии цели нового папы были совершенно ясны.

28 августа было возвещено о начатой папой революции. Первым шагом стало заявление Ватикана о том, что церемонии коронации не будет, что новый папа вообще отказывается короноваться. Не будет sedia gestatoria — папских носилок в виде кресла, не будет тиары, усыпанной изумрудами, рубинами, сапфирами и алмазами. Не будет ни страусовых перьев, ни шестичасовой церемонии. Короче говоря, был отменен ритуал, с помощью которого церковь демонстрировала, что по-прежнему жаждет светской власти. Альбино Лучани, прежде чем его приказания восторжествовали, пришлось выдержать долгие и утомительные споры с приверженцами ватиканских традиций. Лучани, который ни разу не употребил монаршее «мы», был настроен решительно: на смену монархическому папству с его аксессуарами мирского блеска и великолепия должна прийти церковь, отвечающая идеям ее основателя. «Коронацию» заменила простая месса. Вместо нелепо-пышной церемонии, во время которой покачивающийся в носилках понтифик уподоблялся какому-то халифу из арабских сказок «Тысячи и одной ночи», верховный пастырь спокойно и без всякой помпы поднялся по ступеням алтаря. Тем самым Лучани упразднил насчитывающую тысячу лет традицию и заставил церковь вернуться еще на несколько шагов по пути к Иисусу Христу.

Трехъярусную, формой напоминающую улей тиару заменил палий — наплечная накидка из белой шерсти. Монарх уступил место пастырю. Эра «бедной церкви» официально началась.

Среди двенадцати глав государств и других официальных представителей стран, прибывших на церемонию, были и те, встреч с которыми новый папа стремился избежать. Он особо просил своего государственного секретаря не приглашать на инаугурационную мессу руководителей Аргентины, Чили и Парагвая, однако департамент кардинала Вийо успел разослать приглашения, не проконсультировавшись прежде с Альбино Лучани. Список приглашенных сотрудники Вийо составляли, исходя из предположения, что предстоит традиционная коронация.

Поэтому на торжественной мессе, проходившей на площади Святого Петра, присутствовали генерал Видела из Аргентины, чилийский министр иностранных дел и сын президента Парагвая — представители тех стран, где к правам человека относятся с пренебрежением. Возмущенные их появлением в своей стране, итальянцы организовали демонстрацию протеста, во время которой было арестовано около 300 человек. Позднее Альбино Лучани упрекали за присутствие этих реакционеров на торжественной службе, однако критики не знали, что винить следует только кардинала Вийо. Когда в СМИ появились подобные обвинения, то Лучани на них ответить уже не мог, а Вийо хранил молчание.

На личной аудиенции после мессы Лучани, сын социалиста, который питал отвращение к фашизму во всех его разновидностях, не оставил у генерала Виделы ни малейших сомнений, что в этом отношении полностью унаследовал убеждения своего отца. Особенно он выражал свою тревогу о судьбах «los desaparecidos» — «пропавших без вести», — людей, тысячами исчезавших в Аргентине. Под конец 15-минутной аудиенции генерал начал жалеть, что не прислушался к ватиканским чиновникам, которые до последней минуты уговаривали его не приезжать в Рим на чествование нового папы.

Аудиенция с вице-президентом США Мондейлом прошла более гладко. Мондейл вручил новому папе книгу, составленную из первых полос пятидесяти американских газет, которые сообщали об избрании Лучани. Более продуманным подарком стал экземпляр первого издания книги Марка Твена «Жизнь на Миссисипи». Видимо, кто-то в госдепартаменте все же не зря получал свое жалованье.

Так начался понтификат папы Иоанна-Павла I — понтификат с четкими целями и устремлениями. Немедленно Лучани стравил друг с другом противоборствующие ватиканские группировки. Перед инаугурационной мессой он обратился к аккредитованному при Ватикане дипломатическому корпусу, и папские дипломаты явственно побледнели от страха, когда от имени всей Римско-католической церкви папа заявил:

У нас нет мирских товаров для обмена на рынке, нет у нас и экономических интересов, которые следовало бы обсуждать. Наши возможности для вмешательства в дела мира носят специфический и ограниченный характер. Они не служат помехой тем сугубо светским, техническим и политическим проблемам, которые имеют значение для ваших правительств.

В этом смысле наши дипломатические представительства при главах ваших государств, выступающих от лица мирских властей, вовсе не являются пережитком прошлого, а служат свидетельством глубокого уважения законной светской власти и говорят о нашей готовности всячески содействовать ей в решении общечеловеческих проблем.

Первая же фраза практически означала публично вынесенный смертный приговор корпорации «Ватикан». Оставалось лишь гадать, сколько дней и месяцев ей суждено еще просуществовать. На международных валютных и фондовых биржах в Милане, Лондоне, Токио и Нью-Йорке сказанное Лучани услышали и задумались. Если у папы слова не разойдутся с делом, тогда совершенно понятно — будут перемены. И перемены не сведутся к каким-то перестановкам и кадровым назначениям в Ватиканском банке и Управлении имуществом Святого престола, изменения будут гораздо масштабней и неминуемо затронут и сильно ограничат многие аспекты деятельности корпорации «Ватикан». Воротилы мировых финансовых бирж отлично понимали: верно угадаешь, в каком направлении пойдет политика Ватикана, и на этом можно будет сколотить миллиарды. Альбино Лучани задумал создать «бедную церковь для бедных». Что же он собирается сделать с теми, кто возводил богатую церковь? Как он намерен поступить со всеми накопленными церковью богатствами?

Своей скромности Лучани обязан рождением целого ряда недоразумений. Многие наблюдатели пришли к мысли, что этот явный праведник — человек простой, неискушенный, которому недостает дарований и культуры своего предшественника, Павла VI. В действительности же Лучани был куда богаче культурно и намного проницательней и по-житейски мудрее, чем Павел VI. Таланты этого выдающегося человека были таковы, что со стороны он выглядел совершенным плебеем. Это была простота, которая приобретается лишь немногими; простота, корнями уходящая в глубокую мудрость.

Странность этой эпохи еще и в том, что кротость и мягкость неизбежно принимают за признак какой-то формы слабости. Зачастую же они указывают в точности на обратное, на большую силу.

Когда новый папа вскользь заметил, что пролистывает ватиканский ежегодник, чтобы выяснить, кто чем занимается, многие в Римской курии самодовольно ухмыльнулись, решив, что перед ними недалекий человек, которым они смогут вертеть по своему желанию. Были и другие, кто знал нового папу лучше.

Знавшие Альбино Лучани на протяжении многих лет теперь наблюдали и ждали. Они знали о скрытой внутри стали, о решительности и способности принимать трудные или непопулярные решения. Многие говорили мне об этих скрытых качествах. Монсеньор Тициано Скальцотто, отец Марио Сенигалья, монсеньор да Риф, отец Бартоломео Сордж и отец Буза — вот всего лишь пятеро из тех, кто рассказывал мне о внутренней силе папы Иоанна-Павла I. Отец Буза отмечал:

Ум у него был глубокий, твердый и острый, как алмаз. В этом-то и заключалась его подлинная сила. Он ясно мыслил и обладал способностью ухватить самую суть проблемы. Сбить его с толку никому не удавалось. Когда все рукоплескали улыбающемуся папе, я все ждал, когда же он «тираре фуори ле унгие» — выпустит когти. Сила у него была громадная.

Альбино Лучани не имел опоры в своем окружении — «венецианской мафии», в отличие от «миланской клики», в апартаментах папы не появилось, и ему потребовалась вся имеющая у него внутренняя сила, до последней крохи, чтобы не превратиться в узника ватиканской камарильи.

В самые первые дни после августовского конклава ватиканская правительственная машина не бездействовала. В воскресенье 27 августа, сразу после дневного обращения к собравшимся на площади верующим, Лучани обедал с кардиналом Жаном Вийо. С апреля 1969 года занимая пост государственного секретаря при папе Павле VI, Вийо заслужил репутацию сдержанного и компетентного государственного деятеля. Во время конклава Вийо, будучи камерарием, временно исполнял обязанности папы, ему помогала комиссия из кардиналов. Лучани обратился к Вийо с просьбой остаться на должности государственного секретаря «еще ненадолго, пока я не определюсь со своим выбором». Вийо, которому уже исполнилось 73 года, надеялся, что для него наконец наступил удобный момент уйти в отставку. Лучани назначил Вийо на пост государственного секретаря и подтвердил полномочия глав всех учреждений курии, оставив их на прежних постах, но всем дали понять, что эти назначения — просто временная мера. Всегда осторожный сын гор решил не спешить и ждать удобного момента, придерживаясь своего девиза: «Обдумать. Решить. Выполнить». Если в курии хотели знать, как будет действовать новый папа, то им следовало просто прочитать его письмо святому Бернару. Многие, кстати, так и поступили. И прониклись еще большим уважением к папе Иоанну-Павлу I. То, что они узнали, в одних кабинетах и отделах курии вызвало шок и ужас, а в других — радостное предвкушение.

Смерть папы Павла VI раздула приугасшие было угольки вражды между различными противоборствующими группами в Ватикане. Римскую курию, центральный административный орган церкви, на протяжении многих лет раздирала междоусобица; лишь изворотливость и искусность Павла VI позволяли скрывать от взора широкой общественности ожесточенную борьбу церковных иерархов между собой. Теперь же, после провала на конклаве, боевые действия в самой курии разыгрались с новой силой, добравшись до папских апартаментов. Альбино Лучани огорчала сложившая ситуация, о чем с горечью говорил друзьям, приехавшим навестить его после избрания папой: «Я стремлюсь как можно быстрее освоить ремесло папы римского, но почти никто не способен детально и беспристрастно описать состояние дел и объяснить существующие проблемы. Большую часть времени я вынужден выслушивать лишь жалобы, а то и гадости обо всем и обо всех». Одному другу-земляку он сказал: «Я заметил, что здесь, в Ватикане, в дефиците две вещи — честность и хороший кофе».

В самой Римской курии фракций и группировок существовало не меньше, чем мальчиков в хоре Сикстинской капеллы. Курия папы Павла VI желала не только продолжать чтить память покойного папы, но и ревниво блюсти духовное наследие прежнего понтификата, ни на шаг не позволяя отступить от его заявлений и взглядов.

Была курия, симпатизировавшая кардиналу Джованни Бенелли, и курия, мечтавшая, чтобы он горел в аду. В свое время Павел VI сделал его заместителем государственного секретаря, вторым человеком после кардинала Вийо. Очень скоро он превратился в сторожевого пса, пресекавшего любые отклонения от проводимой папой политики. В последние годы жизни Павел VI, стремясь защитить Бенелли от врагов, перевел его во Флоренцию и возвел в кардинальский сан. Теперь его защитника не было в живых, но о ночи «длинных ножей» и речи не было — ведь Лучани стал папой благодаря таким выборщикам, как Бенелли.

Были фракции в курии, которые выступали в поддержку или против кардиналов Баджо, Феличи, Бертоли. Одни группировки требовали централизации власти в курии, другие добивались ослабления контроля со стороны центра.

Всю свою жизнь Альбино Лучани старался как можно реже бывать в Ватикане. Свои контакты с курией он свел к минимуму. И в результате, до своего избрания папой, у него в курии было намного меньше врагов, чем у любого из кардиналов. Очень быстро ситуация изменилась. Появился папа, который главной функцией курии считал «только исполнение». Он предполагал поделиться властью с епископами, представляющими католическое духовенство во всем мире, планировал осуществить децентрализацию структуры власти Ватикана. Отказавшись короноваться, он привел в негодование традиционалистов. Еще одно нововведение вряд ли внушило любовь к Лучани со стороны членов курии, более приверженных материальным благам этого мира: папа распорядился сократить наполовину премию, ранее автоматически выплачиваемую в размере месячного жалованья по случаю избрания нового папы.

Очевидно, среди трех тысяч сотрудников курии были и люди, готовые верно служить новому папе, который им нравился; но мир таков, что зачастую верх берут негативные силы. Как только стали известны итоги голосования на конклаве, курия — или некоторые ее учреждения — приступили к действиям. В течение нескольких часов был напечатан специальный выпуск «Оссерваторе Романо», с полной биографией нового папы. Ватиканское радио уже транслировало специальные сообщения и рассказывало о новом папе.

Своей публикацией об Альбино Лучани «Оссерваторе Романо» со всей определенностью явила образчик того, как можно повлиять на формирование в мировых СМИ представлений о лидере, который до этого времени не был широко известен. Поскольку газета вольно или невольно нарисовала портрет человека, который существовал лишь в воображении автора биографической справки — кем бы ни был этот злобный и мрачный реакционер, — данный специальный выпуск «Оссерваторе Романо» к тому же великолепно объясняет, почему эту официозную ватиканскую газету без всякого пиетета сравнивают с «Правдой». Используя «факты официальной биографии», многие журналисты, поджимаемые сроками, в своих статьях изображали несуществующего человека. Возьмем один пример из нескольких сотен — «Экономист» писал о новом папе: «Вряд ли он будет чувствовать себя легко и непринужденно в обществе Ганса Кюнга». Если изучить их взаимоотношения, то можно убедиться, что Лучани и Ганс Кюнг вели между собой теплую, дружескую переписку, обменивались книгами. Если копнуть глубже, то откроется, что в своих проповедях Лучани не раз приводил понравившиеся ему слова Кюнга. В сущности, все газеты и журналы в мире, которые перепечатывали краткий биографический очерк о новом папе, опубликовали на своих страницах схожие по смыслу и совершенно неверные заявления.

Новый папа, с которым знакомит читателя специальный выпуск «Оссерваторе Романо», по консервативности оставляет Павла VI далеко позади. Многие взгляды Лучани предстали искаженными, словно в кривом зеркале, но один пример наиболее примечателен, в свете всей жизни и смерти Альбино Лучани, — регулирование рождаемости.

Ватиканская газета описывает неустрашимого и бескомпромиссного сторонника энциклики «Жизнь человеческая».

Он провел тщательное исследование по вопросу о роли ответственных родителей и привлек к консультациям и обсуждениям специалистов, медиков и теологов. Он предупреждал, что на церкви (церковном магистериуме) лежит серьезная ответственность при решении столь деликатной и противоречивой проблемы.

Все точно и правильно. А вот последующие заявления абсолютно неверны.

После обнародования «Humanae Vitae» места сомнениям не оставалось, и епископ Витторио-Венето был в числе первых, кто это понял и настойчиво убеждал тех, кого этот документ привел в замешательство, в том, что положения энциклики обсуждению не подлежат.

Пришедшая в движение курия — это чудовищная и громадная государственная машина. Своей эффективностью и стремительностью действий она посрамит любой другой чиновничий аппарат. Люди из Римской курии явились в Григорианский университет и забрали все документы, относящиеся к периоду обучения Лучани и подготовки им диссертации. Другие посланцы из Ватикана отправились в Венецию, Витторио-Венето, Беллуно. Где бы ни побывал Лучани, там появлялись сотрудники курии. Все документы, касавшиеся работы Лучани по вопросу контроля рождаемости, были изъяты и незамедлительно помещены в Секретный архив Ватикана, вместе с диссертацией по Росмини и большим количеством прочих работ. Можно сказать, что процедура беатификации Альбино Лучани началась в тот самый день, когда его избрали папой. В равной степени будет справедливым замечание, что тогда же началась операция курии по сокрытию подлинной жизни и служения Альбино Лучани.

В целом ряде учреждений Римской курии с глубочайшим потрясением осознали: избрав Альбино Лучани, кардиналы поставили над ними человека, который не позволит в вопросе регулирования рождаемости остановиться на положениях «Жизни человеческой». Внимательно изучив все то, что Лучани действительно говорил, и не только публично своим прихожанам, но и в частном порядке, друзьям и коллегам, в курии быстро сообразили, что новый папа одобряет искусственные методы регулирования рождаемости. Нарисованный «Оссерваторе Романо» неточный и лживый портрет человека, сурово насаждающего принципы «Жизни человеческой», стал первым выстрелом контратаки, предпринятой для того, чтобы загнать Альбино Лучани в рамки энциклики его предшественника. Следующего залпа ждать пришлось недолго.

Информационное агентство ЮПИ выяснило, что Лучани был сторонником ватиканского постановления, которое бы разрешило искусственные методы контроля рождаемости. В итальянских газетах также появились материалы со ссылками на документ, подготовленный Лучани и отправленный папе Павлу VI кардиналом Урбани из Венеции, в котором недвусмысленно рекомендовалось разрешить использование противозачаточных таблеток. Курия поспешно отыскала отца Анри де Ридматтена, который был секретарем папского комитета по контролю рождаемости. О сообщениях, что Лучани выступал против энциклики, осуждающей искусственные методы регулирования рождаемости, он отозвался как о «фантазиях». Ридматтен вдобавок уверял, что Лучани никогда не был членом комитета — что соответствует истине. Далее священник отрицал, что Лучани вообще писал какое-то письмо или доклад касательно данного вопроса, которые затем были отправлены папе Павлу VI.

Это опровержение и манера, в какой оно было сделано, свидетельствует о царящей в курии двуличности. Подготовленный Лучани документ был направлен в Рим через кардинала Урбани, а значит, он должен быть завизирован кардиналом. Отрицать существование документа, подписанного Лучани, можно — технически это верно. Но будет чудовищной ложью утверждать, будто Лучани, от имени своих коллег, епископов области Венето, не посылал подобный документ папе через патриарха Венеции.

По иронии судьбы, в первые три недели своего понтификата Альбино Лучани предпринял первые важные шаги, направленные на коренное изменение позиции Римско-католической церкви по вопросу искусственных методов контроля рождаемости. А в это время мировая пресса, благодаря «любезности» «Оссерваторе Романо», Ватиканского радио и ряда неофициальных встреч с определенными лицами из курии, уже успела слепить и закрепить в общественном мнении совершенно ложное представление о мировоззрении Лучани.

Во время своего понтификата Лучани ссылался и цитировал множество заявлений и энциклик, обнародованных папой Павлом VI. Примечательно, что он ни разу не упомянул «Жизнь человеческую». Взгляды нового папы впервые заставили насторожиться защитников положений этой энциклики, когда они с ужасом узнали о том, что из черновика речи, который подготовил для преемника Павла VI государственный секретариат, Лучани вычеркнул все содержащиеся в тексте отсылки на «Жизнь человеческую». Ватиканские сторонники консервативного подхода к вопросу о регулировании рождаемости затем узнали, что в мае 1978 года Альбино Лучани получил приглашение выступить на международном конгрессе. Он должен был состояться в Милане 21–22 июня и был посвящен десятилетней годовщине обнародования энциклики «Жизнь человеческая». Лучани дал понять организаторам, что не намерен выступать на конгрессе, а позже уведомил о том, что не сможет его посетить. В числе приглашенных, кто своим красноречием превозносил «Жизнь человеческую», был кардинал из Польши Кароль Войтыла.

Теперь в сентябре, пока мировая пресса слепо повторяла ложь «Оссерваторе Романо», Альбино Лучани разговаривал в папских апартаментах с государственным секретарем кардиналом Вийо: «Я буду рад обсудить с делегацией Соединенных Штатов этот вопрос. По моему мнению, нельзя оставлять дела в том состоянии, в каком они находятся в настоящий момент».

«Этим вопросом» была численность населения мира. Под «делами» подразумевалась «Жизнь человеческая». Неспешно текла беседа, и Вийо услышал, как Иоанн-Павел I высказывает суждения, которые многим другим, включая личного секретаря Лучани, отца Диего Лоренци, доводилось слышать ранее неоднократно. Отец Лоренци был одним из немалого числа людей, кто привел мне точные слова Лучани:

Я знаю, что период овуляции у женщины, способной к зачатию, составляет от двадцати четырех до тридцати шести часов. Даже если сперматозоиды проживут сорок восемь часов, то максимальное время для возможного оплодотворения будет меньше четырех дней. При регулярном цикле это означает четыре дня, когда женщина способна к зачатию, и двадцать четыре дня — отсутствие такой возможности. Каким же образом можно это назвать грехом, если оно будет продолжаться не двадцать четыре дня, а двадцать восемь?

Толчком для этой поистине исторической беседы послужило осторожное зондирование Ватикана со стороны американского посольства в Риме. С посольством США связались сотрудники государственного департамента в Вашингтоне и представители конгрессмена Стюарта Шейера. Последний возглавлял специальный комитет палаты представителей по народонаселению и был вице-президентом Фонда по народонаселению ООН, межпарламентской рабочей группы. История с документом по контролю рождаемости, подготовленным Лучани для папы Павла VI, предупредила Шейера и его комитет о возможности изменения позиции церкви по вопросу регулирования рождаемости. Шейеру казалось маловероятным, что его группа получит аудиенцию у Лучани так скоро — ведь понтификат только-только начался, — но он подумал, что стоит попытаться надавить на госдепартамент и, через посольство в Риме, на Ватикан. Шейеру суждено было услышать добрые вести.

Вийо, как и многие в окружении Лучани, к новому понтификату приспосабливался с немалым трудом. На протяжении многих лет он работал с Павлом VI, наладив с ним тесные рабочие отношения, и спустя какое-то время стал даже восхищался деловым стилем Монтини. Теперь же на смену утратившему вкус к жизни 81-летнему Гамлету пришел оптимист и жизнелюб Генрих VI, который в свои 65 лет был относительно молод.

Отношения между Лучани и его государственным секретарем складывались непросто. Новый папа считал Вийо холодным и необщительным, к тому же слишком часто кардинал позволял себе высказывать замечания, каким было бы отношение к той или иной проблеме Павла VI или что бы Павел VI сказал по какому-то вопросу. Павел VI умер, но было очевидно, что Вийо и значительная часть курии не желают мириться с тем, что вместе с ним в небытие ушла и эра Монтини.

Речь, которую новый папа произнес через двадцать четыре часа после завершения конклава, носила во многом самый общий характер. Подлинная программа нового понтификата стала вырисовываться только в первых числах сентября 1978 года. Вдохновением для ее создания послужили первые 100 дней правления папы Иоанна XXIII.

Папой Иоанн XXIII был избран 28 октября 1958 года, и за первые сто дней понтификата он провел важнейшие назначения на высшие посты ватиканской иерархии. Помимо прочего он назначил кардинала Доменико Тардини на пост государственного секретаря, остававшийся вакантным с 1944 года. Самым важным решением Иоанна XXIII стало решение о созыве Второго Ватиканского собора, о чем он публично объявил 25 января 1959 года, на 89-й день своего правления.

Теперь, став его наследником, Альбино Лучани собирался, по примеру Иоанна XXIII, осуществить свой план реформ «ста дней». В первых строчках списка приоритетных мер стояла задача по радикальному изменению взаимоотношений Ватикана с миром капитала, другая проблема, требовавшая скорейшего решения, была связана с его желанием облегчить тяжесть людских страданий, непосредственно порожденных жесткими положениями энциклики «Жизнь человеческая», чему он лично был свидетелем.

Если верить кардиналу Бенелли, кардиналу Феличе и еще ряду источников в Ватикане, аскетично-суровый Вийо крайне скептически слушал рассуждения нового папы о проблемах, вызванных энцикликой. По его настроению во время моего интервью с ним было понятно, что по данному вопросу симпатии Феличе практически целиком на стороне Вийо.

Всего за несколько недель до того Вийо высоко отзывался об энциклике в публикации, посвященной десятилетней годовщине ее оглашения. В письме архиепископу Сан-Франциско Джону Куинну Вийо вновь подтверждал возражения Павла VI против искусственной контрацепции. Государственный секретарь Ватикана подчеркивал, насколько важное значение Павел VI придавал этому положению церковной доктрины, находящемуся в «в полном соответствии с законом Божьим».

Много еще разного было в том же духе. И вот не прошло и двух месяцев, как Вийо вынужден выслушивать, как преемник Павла VI приводит доводы в пользу совершенно противоположной позиции. Кофе остывал, а поднявшийся на ноги Лучани принялся расхаживать по кабинету и говорить о проблемах, порожденных энцикликой «Жизнь человеческая» за истекшие десять лет.

Энциклика, возникшая с целью укрепить папскую власть и не допустить никаких изменений в позиции традиционного учения церкви, связанной с контролем рождаемости, возымела в точности обратный эффект. Тому множество неопровержимых доказательств. В Бельгии, Голландии, Германии, Великобритании, США и во многих других странах отмечены не просто оппозиционные настроения в отношении энциклики, имеются факты открытого неповиновения. Очень быстро у католиков стало правилом, когда, не встречая понимания в этом вопросе у одного священника, они выбирали себе для исповеди другого, более либерального. Примеры подобного несогласия Лучани хорошо знал по собственному опыту, когда возглавлял епархию области Венето.

Возможно, основы «Жизни человеческой» и представляют собой идеальную моральную позицию, когда их провозглашают в сугубо мужском мирке Ватикана. Реальность же, которую наблюдал Лучани в северной Италии и за ее пределами, демонстрировала бесчеловечность и равнодушие папского эдикта. За минувшее десятилетие население в мире выросло более чем на три четверти миллиарда человек.

Когда Вийо попытался возразить, указав, что папа Павел VI подчеркивал достоинства метода естественной контрацепции, Лучани просто улыбнулся — но не той лучащейся улыбкой, хорошо известной миру, а очень грустной, — и заметил кардиналу: «Ваше преосвященство, что мы, давно давшие обет безбрачия, можем знать о сексуальной жизни тех, кто состоит в браке?»

Этот разговор между папой и его государственным секретарем, первый из многих на эту тему, проходил в рабочем кабинете папских апартаментов во вторник, 19 сентября, и длился он почти сорок пять минут. По завершении встречи, когда Вийо уже направлялся к двери, Лучани проводил его до порога кабинета, и сказал:

Ваше преосвященство! Мы с вами обсуждали вопрос о контроле над рождаемостью три четверти часа. Если представленные мне статистические данные достоверны, то за время нашей беседы от недоедания в мире умерло около тысячи детей в возрасте до пяти лет. В течение следующих сорока пяти минут, пока мы с вами будем, предвкушая, ожидать следующей трапезы, от истощения умрет еще тысяча детей. Через сутки тридцать тысяч детей, которые в данный момент еще живы, тоже будут мертвы — от недоедания. Бог подает не всегда.

Государственный секретарь Ватикана явно не сумел подыскать слов для адекватного ответа.

Все подробности аудиенции с американской делегацией по вопросу о демографической ситуации хранились в строгой тайне как Ватиканом, так и государственным департаментом США. Если бы о ней узнали, то в мире, учитывая, что встреча состоялась в самом начале понтификата Лучани, ее по справедливости рассматривали бы как очень важную.

Еще большее значение мировое общественное мнение придало бы этой аудиенции, если бы стало известно, что она была одной из причин, почему папа Иоанн-Павел I отказался от посещения III конференции Латиноамериканского епископального совета (СЕЛАМ) в Пуэбле (Мексика), которая планировалась как продолжение II конференции СЕЛАМ, состоявшейся в 1968 году в Медельине (Колумбия) и сыгравшей большую роль в для стран Центральной и Южной Америк.

В Медельине кардиналы, епископы и священники Латинской Америки дали новый импульс жизни церкви в этом регионе. Их позиция была провозглашена в «Медельинском манифесте», где, в частности, заявлялось, что главные устремления их церкви в будущее связаны прежде всего с бедными, униженными и малоимущими. Для церкви, прежде неизменно ассоциировавшейся с теми, в чьих руках власть и богатство, это было революционное изменение. «Теология освобождения», громко заявившая о себе в Медельине, ясно дала понять различным хунтам и деспотическим режимам Южной Америки, что церковь намерена бороться с финансовой эксплуатацией и социальной несправедливостью. В сущности, это был призыв к оружию… И неизбежно эта прогрессивная философия встретила ожесточенное сопротивление не только со стороны реакционных режимов, но и со стороны реакционных элементов в самой церкви. Конференция в Пуэбле десятилетие спустя должна была иметь важнейшее значение и для церкви, и для стран Латинской Америки. Пойдет ли церковь дальше первых шагов по заявленному курсу или вернется к прежней, вызывающей возмущение народных масс политике? Поэтому то, что новый папа отклонил приглашение посетить конференцию, может подсказать, насколько значимой он считал свою встречу с комиссией Шейера. Не приходится сомневаться, что Иоанн-Павел I хорошо понимал всю важность конференции в Пуэбле.

На конклаве, не прошло и часа, как Лучани был избран папой, у него состоялась беседа с кардиналами Баджо и Лоршейдером, ключевыми фигурами в подготовке серии предстоящих в Мексике встреч. Конференция в Пуэбле была отложена из-за смерти папы Павла VI, и озабоченные кардиналы хотели знать, готов ли новый папа санкционировать новую дату проведения конференции в Мексике.

Вопросы, которые предполагалось поднять в Пуэбле, Лучани детально обсуждал менее часа спустя после своего избрания. Он согласился с тем, что конференция должна состояться в период с 12 по 28 октября 1978 года. В разговоре с Баджо и Лоршейдером он удивил обоих кардиналов своей осведомленностью и пониманием ключевых вопросов, которые должны были быть затронуты в Пуэбле. Относительно возможности личного присутствия на конференции новый папа отказался дать определенный ответ, поскольку его понтификат только-только начался. Когда Вийо предложил назначить аудиенцию с членами комитета Шейера на 24 октября, Лучани сказал Баджо и Лоршейдеру, что не имеет возможности посетить Пуэблу. Также он велел Вийо подтвердить согласие о встрече с американской делегацией. Из этого следовало, что Лучани следующие несколько недель не будет покидать Ватикан. Существовали и другие веские причины для решения оставаться в Риме. В середине сентября Иоанн-Павел I пришел к выводу, что его приоритетной задачей будет навести порядок в собственной вотчине. Для него первостепенную важность приобретала проблема Ватиканского банка и методов его деятельности.

Лучани действовал с решительностью, которой столь очевидно недоставало в последние годы правления его непосредственному предшественнику. Вовсе не предполагалось, что новая метла пройдется по всему Ватикану за первые 100 дней, но новый папа желал за этот срок начать менять курс церкви, особенно по отношению к корпорации «Ватикан».

В течение первой же недели правления новый папа дал намек на то, каковы будут перемены. Он «согласился» с просьбой кардинала Вийо освободить его от одного из многочисленных постов — президента папского совета «Кор унум». На его место был назначен кардинал Бернар Гантэн. «Кор унум» является одним из основных каналов поступления со всего мира денежных средств, предназначенных для дальнейшего распределения среди беднейших стран.

Для Лучани «Кор унум» был важнейшим звеном в новой финансовой политике Ватикана, которая, как и все прочие аспекты его деятельности, была проникнута евангельским духом. Вийо был мягко, но тем не менее смещен, а на его место пришел Гантэн — известный своей духовностью и кристальной честностью.

Ватикан взволнованно гудел. Некоторые заявляли, что никогда не встречались ни с Синдоной, ни с Кальви, ни с кем-то еще из «миланской мафии», наводнившей Ватикан в правление папы Павла VI. Другие, из чувства самосохранения, принялись понемногу «сливать» информацию в папские апартаменты.

Через несколько дней после назначения Гантэна новый папа обнаружил на своем письменном столе циркуляр Управления валютного контроля Италии. Несомненно, циркуляр был прямым ответом на пространное открытое письмо журнала «Мондо», обращенное папе римскому, в котором обрисовывалась неприемлемая ситуация для того, кто призывает к личной скромности и бедной церкви.