Развод

Развод

В последние десятилетия, показывает статистика, разводов в США стало немного меньше. Но все равно по количеству распадающихся браков страна стоит на одном из первых мест в мире. Одновременно, как я уже говорила, брак, семья — самая высокая ценность для американца. Я долго не могла объяснить себе этот парадокс. Какая же это высшая ценность, если она так легко разрушается? Помогла мне сорокалетняя Поли Симпсон, учительница средней школы в Сиэтле. Поли недавно оставил муж, и она пылала негодованием. «Чего, нет, ты мне скажи, чего ему не хватало? — требовала она от меня ответа. — В доме всегда было убрано, обед всегда к его приходу готов. Ну, ссорились иногда, но не часто. Чаще вообще не разговаривали — телевизор смотрели. И вдруг он приходит и говорит: „Семья — это радость. Это любовь. Это счастье. А у нас всего этого нет“. Наслушался романтических бредней — и по телевизору, и по радио. Просто свихнулся». И сразу все стало на свои места: да, американцы высоко ценят семью. Но не всякую, а лишь гармоничную.

«В последние годы, — пишет М. Лернер, — у американцев наметилась тенденция нового отношения к браку. В нем они пытаются найти удовлетворение многих своих потребностей — и душевных, и сексуальных, и социальных. Но в поисках счастья обнаруживают все большее несоответствие мечты и реальности... Разрыв между идеалом и жизнью все чаще приводит брак к распаду».

Крах семьи? Совсем нет: пролистав данные статистики, Лернер обнаруживает, что на первом разводе история семейной жизни для многих бывших супругов часто вовсе не кончается. Многие выходят замуж (или женятся) и во второй раз, и в третий... Нет, они не разочаровываются в самом институте брака, не перестают верить в ценность семьи. Напротив. «Большое количество разводов свидетельствует о серьезном убеждении, что брак держится на любви и общности интересов». В другой главе опять: «Уровень повторных разводов так велик, что позволяет предположить: американцы разводятся не потому, что разочаровались в браке как таковом, а потому, что верят в него глубоко и снова пытаются стать участниками, но уже успешного, а не обанкротившегося предприятия». Иными словами, их не оставляет надежда найти нового партнера, с которым можно построить новые, счастливые отношения.

В популярной американской печати гуляет расхожая фраза: половина американских семей распадается. На самом деле эта цифра, как говорят ученые, некорректна. Определить, сколько именно брачных союзов из всех заключенных разорвано, довольно сложно. Обычно делается так. Считается, сколько за такой-то период — год, например, — было заключено браков и сколько расторгнуто. Неточность состоит в том, что расторгнуты ведь в этом году не те же самые, что тогда же зарегистрированы, а те, что заключены и год, и десять, и двадцать лет назад. Поэтому я воспользуюсь более корректными данными. В 47% американских семей хотя бы один из супругов находится во втором браке.

Когда живешь в какой-нибудь глубинке, например в небольшом городке Уитон, где чуть ли не на каждой улице по собору, то кажется, что цифра эта сильно преувеличена. Здесь много дружных, довольных жизнью пар со стажем по 30, 40 и 50 лет. А недавно двоих старичков вполне бодрого вида чествовали в методистской церкви в связи с 60-летием их совместной жизни. Я недоумевала: откуда статистика набрала столько распавшихся браков?

Но вот я приехала в Нью-Йорк. И мне показалось, что здесь вообще нет ни одной пары, не пережившей семейной драмы: каждый второй (если не первый) оказался в повторном браке.

Из-за привычки американцев тщательно скрывать страдания, демонстрировать лишь удачливость или, по крайней мере, благополучие мне со стороны даже показалось, что, как и многие процессы, развод в Америке происходит легче, чем в других странах. В известной степени так оно и есть. При отсутствии проблем с жильем, бытом — если, конечно, это позволяют доходы — легче принимать решения: поменять дом, организовать переезд, отдать детей под опеку бэби-ситтера. Необремененность тяжелым бытом сказывается и на внешности: разведенные женщины, даже имеющие несколько детей, не перестают заниматься своей внешностью. Часто посещают спортивные клубы, бассейны, пожалуй, даже чаще, чем раньше, ходят в парикмахерские, делают маникюр, массаж.

Помню, какое сильное впечатление произвела на меня одна встреча на заседании в клубе «Сто», где меня попросили выступить. Это объединение жителей небольшого комьюнити, всего в сто семей. После своего выступления я оказалась в зале рядом с Гейл, миловидной, ухоженной дамой. Мы разговорились. Я поделилась с ней приятным впечатлением, которое на меня произвел председатель клуба. Он как раз в это время выступал — румяный и веселый здоровяк. «Да, Том очень мил, — согласилась моя соседка, — это мой муж. У него такая особенность — он всегда кажется беззаботным. Но это не так. У нас ведь девять детей». Я изумленно замолчала. «Нет-нет, вы меня не так поняли, — засмеялась она. — Это не общие дети: четверо мои и пятеро его, все от наших бывших супругов».

Я представила себе какую-нибудь мою соотечественницу-"разведенку" с четырьмя детьми. Нашлись бы у нее время и силы следить за собой, ходить на свидания (мои новые знакомые встречались до свадьбы целый год) да и просто думать о возможности повторного брака?

Позже, у них дома, мы долго говорили о разводах. Они рассказывали о том, как непросто было смириться с решением ее мужа и его жены. Бывший муж сказал, что ему надоело быть в рабстве у нее, у детей, и уехал в другой город. А его жена не сказала ничего. Прислала письмо из Мексики, что полюбила другого, что просит у мужа прощения. И на прощание: «Уверена, ты, такой умный и добрый, сумеешь воспитать наших детей лучше, чем я». Однако проблемы на этом не закончились. Гейл стала мальчику и четырем девочкам настоящей матерью, но бывшая супруга Тома категорически отказывается разрешить усыновление детей, и это омрачает новый брак.

— И вообще, — сказала Гейл, — не верьте американцам, что им все так легко дается. Очень часто они притворяются. Но им хорошо известны и горечь разочарования, и боль утраты...

Я убедилась в этом, когда посетила Семейную консультацию в округе Дюпейдж, штат Иллинойс. Это одна из шестнадцати организаций, обслуживающих жителей семи крохотных городков.

Работа консультации организована так. Человек после развода приходит на прием к психологу (работники службы могут позвонить ему и сами, если прослышали о беде). Здесь начинается серия бесед — психологическая помощь клиенту. Выясняется, что ситуации самые разные, но симптомы душевного надрыва очень похожи. О них можно узнать, например, из большого постера, вывешенного в холле:

1. Ощущение потери и утрата самоуважения — это ваша основная реакция на развод.

2. Развод чем-то похож на тяжелую болезнь. И то и другое сопровождается ощущением потери жизни, и в обоих случаях похожие фазы выздоровления.

3. Душевный разрыв произойдет, возможно, не в то же самое время, что развод формальный, а много позже.

4. Вы можете и должны стать другим человеком. Таким, который будет нравиться прежде всего самому себе".

В тот день дежурила психотерапевт Джина Альберти. Я попросила ее разрешить мне присутствовать на приеме. Она извинилась и отказала: врачебная тайна. Вместо этого показала на десяток книг, разбросанных на ее столе: Кристина Робертсон «Правила поведения женщины в разводе»; Ньюмен и Берковиц «Как после развода стать самому себе лучшим другом?»; Сусанна Форвард «Когда женщина любит мужчину, а он ее ненавидит»; Абигейл Трефорд «Сумасшедшее время: как пережить развод». Рядом лежал список — еще десяток книг, выпущенных разными издательствами, в помощь людям во время развода. Я попросила Джину рассказать мне о наиболее типичных проблемах ее клиентов.

— Конечно, я понимаю, — добавила я, — что случаи эти самые разные...

— Да нет, — заметила она. — Разнообразие несчастий не так уж велико. Знаете, я в университете посещала некоторое время уроки русского языка и литературы, так вот, меня поразило высказывание вашего писателя Льва Толстого — там что-то насчет того, что все счастливые семьи счастливы одинаково, а все несчастные — несчастны по-разному. Я тогда подумала: как же великий знаток человеческой психологии мог так ошибаться? Совсем наоборот.

Я вспомнила вереницу своих московских знакомых после развода. Не догадаться об их драме было невозможно. Бледные до синевы лица, опущенные плечи, неуверенные движения, в глазах тоска...

— Вот-вот, — подхватила Джина. — Вы это знаете. Ну, у американки, может быть, не так откровенно выражены ее страдания. Все-таки в нашей культуре принято несчастье скрывать. И очень часто, даже придя ко мне на прием, клиентка долго ходит вокруг того, что ее действительно волнует. Говорит, что развод не имеет для нее большого значения, что она рада свободе. Увы, если только рядом с ней нет другого, любимого человека, то чаще всего это лицемерие, и не обязательно осознанное.

Я все-таки прошу ее вспомнить какой-нибудь недавний пример.

— Ну вот, например, приходит ко мне на прошлой неделе клиентка П. Говорит, что месяц назад у нее был развод, что она была огорчена, но теперь уже справилась, все в полном порядке. Она только хочет посоветоваться, как заставить себя утром встать и заняться делами: на это совершенно нет воли. К середине беседы она наконец раскрывается. Вытаскивает из глубины своей души все загнанные туда чувства — разочарование, унижение, страх перед будущим, тревогу за детей — словом, всю свою боль. Она стесняется этой боли, ей кажется, что это проявление слабости. Я открываю вот эту книжку — «О смерти и умирании» Элизабет Кивлер-Росс. Это не о смерти — о состоянии после развода, которое для многих сродни процессу умирания. У этого процесса есть свои стадии: неверие в то, что супруг бесповоротно намерен развестись; депрессия (потерянность, одиночество, унижение, беспомощность, чувство вины); гнев (агрессия направлена на супруга); осознание нового положения (внимание от прошлого переключается на настоящее, сознание готово смириться с ним); окончательный разрыв с прошлым, концентрация сил для новой жизни.

Мою клиентку эта информация поражает: значит, такое происходит часто, значит, ее случай не уникальный? Теперь она хочет как можно быстрее все это забыть и выздороветь. Приходится объяснять, что «быстрей» не получится. Требуется время, не меньше года. Пока надо дать место скорби. Не гнать, не перешагивать через нее — просто переживать. Самая частая ошибка именно эта: страдающий человек рвется побыстрее забыть о своем несчастье. Стремится прямо сейчас на тлеющем, так сказать, пепелище своего сгоревшего дома без промедления построить дом новый. То есть сразу же обрести покой и радость. Увы, это невозможно. Нельзя насиловать свой эмоциональный мир. Иначе в нем наступят необратимые изменения. Ранам надо дать время зажить. Но одновременно потихоньку собирать свои силы, произвести ревизию всех своих знаний, умений, способностей.

Моя клиентка П. не работает. Она когда-то окончила двухгодичный колледж, пару лет была кассиром на вокзале. Но сейчас на мой вопрос: «Что вы умеете делать?» — отвечает: «Ничего». Но это не так: она хорошо готовит, шьет, она любит детей. Значит, как минимум способна работать поваром, или швеей, или быть бэбиситтером. Если немножко потренируется, она сможет вернуть и свою профессию — пойти работать кассиром.

У П. есть и другие проблемы. Например, что сказать детям? Пока они знают, что папа уехал в командировку. А что делать дальше? Он уже звонил, предупреждал, что хотел бы встретиться с детьми. Она этого не хочет и боится. Она намерена в ближайшем будущем сказать им, что папа их бросил, что он их больше не любит, что они должны его забыть. И это — самая распространенная реакция брошенной женщины. И самая разрушительная. Стоило огромных усилий убедить ее, что у детей при самых разных обстоятельствах должно быть два родителя. Что, если она реализует свой план, она лишит детей чувства цельности бытия, поколеблет их ощущение защищенности.

Следующая проблема П. — как быть со знакомыми. Сейчас, чтобы ничего не объяснять и не страдать лишний раз, она просто их избегает. Таким образом, существенно сужает свой круг общения. Мы договариваемся так. Она продумывает короткую версию события. При необходимости сообщает ее знакомым, но добавляет, что больше на эту тему ей не хотелось бы говорить. Другое дело — родственники и близкие друзья. Им, конечно, она уже все рассказала. От них она ждет сочувствия, поддержки, должной оценки поведения экс-супруга и совета. Это самое опасное. У каждого из этих «доверенных лиц» свой опыт, своя мораль. Следовать совету каждого — значит заранее обречь себя на ошибку. П. также жалуется, что перестал звонить телефон: друзья откликаются только на ее звонки. Да и то... Некоторые как будто стараются ее избегать. А ведь столько барбекю вместе съедено, столько виски выпито... Это ее ранит очень глубоко. И — зря. Объясняю: такое поведение вполне естественно. Какие-то знакомые были друзьями обоих супругов. Теперь они в замешательстве — на чьей стороне остаться? Грустно? Но такова жизнь, ее надо принимать такой, какая она есть. Другие и рады бы продолжать знакомство с П., но не находят с ней общего языка. У них — свои проблемы, у нее — свои, которые благополучным супругам могут быть совершенно неизвестны. Выход один — новая жизнь требует новых друзей. Нет, это вовсе не значит, что в нее нельзя никого взять из прежних, но — пусть это решают они сами.

— Джин, — перебиваю я ее монолог. — Вы же обрекаете свою клиентку на одиночество. Знакомые, друзья, родственники — если не они, то кто ее поддержит в такое трудное время?

— Поддерживающая группа, — отвечает Джина.

— А, это так называемая Т-группа (тренинг-группа), которую ведет психолог?

— Нет, совсем другое. Т-группа — это психологический процесс под руководством фасилитейтора, профессионального психолога. С его помощью клиенты выявляют свои глубинные проблемы и учатся, как с ними справляться. А поддерживающая группа — это что-то вроде клуба. Там встречаются люди с похожими проблемами, оставленные жены, брошенные мужья, матери-одиночки и, кстати, отцы, воспитывающие детей без матери. Наконец, женщины, оставившие своих мужей ради других мужчин.

— Ну, у этих-то проблем, наверное, нет?

— О, еще сколько! Ко мне уже месяц ходит клиентка Д. Очень эффектная молодая женщина. Год назад она ушла от мужа, который до сих пор ее любит и надеется, что она вернется. Но она счастлива с его другом.

— Счастлива? Зачем же она к вам ходит? Ее-то жалеть не надо?

— Как сказать. Во-первых, ее гложет чувство вины перед первым мужем и жалость к нему. У них была хорошая дружба, они легко понимали друг друга.

— Ничего не понимаю. Почему же она от него ушла?

— Сексуальная дисгармония. Она женщина темпераментная, с сильной сексуальностью. Он ее, как принято говорить, «не удовлетворял в постели». Она промучилась семь лет и — ушла. Кроме вины перед мужем у нее еще большая вина перед дочерью. Шестилетняя девочка очень привязана к отцу. Отчиму эта роль никак не удается, хотя он и старается. Кроме того, ей непонятно, почему у других детей только один папа, а у нее два. И сколько мама ни старается уверить, что два лучше одного, она чувствует ложь. На местном телевидении, — продолжает Джина, — и по радио можно услышать приглашения поддерживающих групп. Они также функционируют в церквях, костелах, синагогах. Прихожане узнают об этом сами.

Я подумала, что если — не дай бог, конечно! — мне бы привелось оказаться в одной из таких ситуаций, я бы хотела попасть под опеку Джины и ее коллег из Семейной консультации. Как это, должно быть, важно — не остаться наедине со своей бедой, не ощущать себя изолированной от остального человечества, которое кажется тебе очень благополучным в это время. И насколько, наверно, комфортнее оказаться в среде себе подобных, пользуясь помощью профессиональных специалистов.

— А как помогают человеку в разводе в России? — вдруг огорошила меня вопросом Джина. — Вы же несколько десятилетий жили при социализме. У вас, я думаю, большой опыт внимания к человеку в беде.

Я крепко задумалась. В голове роились обрывочные воспоминания. Парткомы, куда жены приходили жаловаться на неверных мужей. Мужчины в разводе, которых не пускали в заграничные командировки. Женсоветы, выполнявшие роль то ли пастырей, то ли психологов, пытавшиеся топорно, самодельными методами воспитывать мужей-алкоголиков или примирять супругов, возвращать «ходоков» в семью.

Вспомнились мне и настоящие семейные консультации, появившиеся в последние 15-20 лет. В них работают вполне квалифицированные психологи с университетскими дипломами. Но, во-первых, самих консультаций мало. Во-вторых, традиция эта — разрешать свои проблемы у психолога — совершенно новая в России и прививается с трудом. В Америке я не встретила ни одной разведенной женщины, не побывавшей у психотерапевта. В России человек, попав в аналогичную ситуацию, борется с тяжелейшим жизненным испытанием в одиночку. За исключением некоторых наиболее продвинутых жителей больших городов. И, уж конечно, не слышала я ни о каких поддерживающих группах. Ни при старом «социализме», ни при нынешнем «капитализме».

Недавно во время своего телеинтервью известная певица Лолита заявила, что хочет создать новую организацию, что-то вроде союза брошенных жен. Предполагалось, что этот союз будет оказывать всяческую поддержку «разведенкам», а кроме того, защищать их права. Идея эта, однако, как-то заглохла. Нигде больше не встречала я упоминания о союзе разведенных женщин, нуждающихся во внимании и поддержке. В том числе и поддержке юридической.

— Я знаю, Джина, что это не по вашей части, но вы, наверное, в курсе того, как происходит раздел имущества при разводе.

— Да, я, конечно, в курсе. Дело в том, что поскольку у большинства супругов есть брачный контракт, то женщины чаще всего считают раздел делом несложным и полагаются на суд. Между тем, помимо условий брачного договора, существует еще множество нюансов, в которых под силу разобраться только адвокату. Сэкономив на защитнике, женщина может куда больше проиграть при разделе.

Нюансы раздела имущества в Америке меня не слишком интересуют. Но мне интересна другая тема:

— А кстати, Джина, как вы, психолог, относитесь к самой идее брачного договора? Ведь это, как бы сказать поточней, слишком прагматизирует, отрезвляет романтические отношения, свойственные молодым людям перед свадьбой. Я, например, даже представить себе не могу, как мы с моим будущим мужем, сидя на лавочке в парке, где он мне сделал предложение, обговариваем, кому что достанется при разводе.

— Видите ли, — отвечает она, — процедура эта настолько вошла в ритуал бракосочетания по-американски, что она, мне кажется, никак не влияет на отношения. Это как бы обязательный формальный акт. Но при разводе он несомненно облегчает процесс раздела имущества. Это, возможно, особенность нашей культуры, где многое традиционно строится на расчете. Не в ущерб чувствам, кстати, а им в помощь. Но русские ведь известны как романтики. И, мне кажется, в России вводить процедуру брачного договора надо чрезвычайно осторожно. Очень уж она противоречит вашей традиции первенства эмоций.

Напоследок я спрашиваю Джину, как она объясняет высокий уровень разводов в США. Она называет мне все те же причины: повышенные требования к браку, женская трудовая занятость. Но все-таки, на ее субъективный взгляд, одна из главных причин — феминизм.