Глава 14 ПЕРИОД КУСОЧНОГО РАВНОВЕСИЯ

Глава 14

ПЕРИОД КУСОЧНОГО РАВНОВЕСИЯ

КАПИТАЛИЗМ БЕЗ СОБСТВЕННОГО КАПИТАЛА

Чтобы стать жизнеспособным, капитализм нуждался в идеологии наращивания личного дохода, но сверх того он нуждался также в технологии паровой машины, родившейся в 1795 г. (1). Но в двадцать первом веке ключевое стратегическое значение будут иметь мышление и воображение, изобретение и организация новых технологий. Физический капитал будет все еще необходим, но он стал продуктом, который можно занять на глобальных рынках капитала, в Нью-Йорке, Лондоне или Токио. Это приводит к главному вопросу. Чем станет капитализм, если он не сможет владеть стратегическими источниками собственного конкурентного преимущества? (2).

Если рассмотреть фирмы, в которых главным источником стратегического преимущества уже являются квалификация, образование и знание (консультирующие фирмы, юридические фирмы, инвестиционные банки, бухгалтерские фирмы), то они обычно имеют совсем не таких владельцев и совсем не так действуют, как традиционные капиталистические фирмы(3). Немногие из них зарегистрированы на фондовой бирже. Они обычно принадлежат не внешним капиталистам, а работающим партнерам. Если даже они зарегистрированы на фондовой бирже, они совсем иначе управляются. Их работники получают обычно значительную долю своего дохода в виде премий, основанных на результатах работы (что является формой собственности), и часто должны оставлять в фирме большую часть этих премий до ухода на пенсию (то есть их по существу заставляют становиться капиталистами). Управляющие играют иную, гораздо менее важную роль. Управляющего выбирают партнеры. «Работники» имеют гораздо больше свободы в деловых решениях, чем это бывает в традиционных иерархически устроенных индустриальных фирмах, таких, как «Дженерал Моторз» или «Дженерал Электрик».

Когда такие фирмы пытаются действовать как нормальные капиталистические фирмы, они рано или поздно попадают в неприятности. Лучший пример — это инвестиционный банк «Саломон Бразерс». Первое поколение партнеров обогащается, числится в регистре Нью-йоркской фондовой биржи и продает фирму капиталистам-акционерам. Но почему следующее поколение партнеров должно делиться своими заработками с какими-то посторонними капиталистами, если они могут работать для других фирм, не теряя своих прибылей? Когда капиталисты из фирмы «Саломон Бразерс» стали настаивать на получении своей доли заработков, начался массовый исход самых талантливых партнеров, дававших главный доход. В этом случае капиталисты во главе с Уорреном Баффетом, считающимся самым изощренным в Америке инвестором, могут в конце концов обнаружить, что им принадлежит пустая оболочка.

Поскольку теперь все покупают одно и то же оборудование у одних и тех же глобальных поставщиков, технологии, которые могут дать фирме конкурентное превосходство, заключаются не в уникальном оборудовании, недоступном для конкурентов, а в умах работников фирмы, знающих, как использовать это оборудование особым или более интенсивным способом. Единственно важное имущество фирмы каждый вечер уходит к себе домой, независимо принимает решения, где применить свое умение, управляет усилиями, которые оно может поставить на службу фирме или нет, и этим имуществом нельзя владеть, если в мире нет рабства. Когда работник фирмы уходит, уникальные идеи и технологии фирмы автоматически переходят вместе с этим работником к новому предпринимателю. Если фирма не может удержать своих работников, то знание, составляющее ее собственность, в действительности перестает существовать.

Предприниматель в смысле Шумпетера (который изобрел понятие предпринимательства) становится совсем другим предпринимателем. Он не должен больше быть собственником капитала или человеком, сосредоточенным на собирании капитала. Его внимание сосредоточено на собирании надлежащих человеческих мозгов, и у него есть нужное для этого знание. Ясно также, что при современных технологиях коммуникации незачем концентрировать интеллект в одну массу. Для эффективности индустриального капитализма главную роль играла экономия, обусловленная масштабом производства, но если даже есть достаточно денег, чтобы нанять большое количество интеллекта в одном месте, от этого не произойдет большая экономия. Можно использовать небольшие ячейки интеллекта, электронно связанные между собой, причем нет надобности, чтобы кто-нибудь был собственником всех этих ячеек. Коммуникация между имуществами становится важнее, чем концентрация имуществ.

Предстоящую перемену можно сокращенно обозначить, назвав квалификацию, образование и знание выражением «человеческий капитал». Может показаться, будто замена физического капитала человеческим капиталом — всего лишь небольшая перемена, но дело обстоит иначе. Здесь имеется некоторое сходство, но различие становится важнее сходства, когда мы определяем природу капитализма, в котором человеческий капитал является доминирующим фактором производства — а не просто важным дополнением физического капитала (4).

Человеческий капитал отличается от физического капитала тремя важными особенностями. 1. Человеческий капитал не может быть собственностью. Капиталисты не делают инвестиций в вещи, которые им не могут принадлежать. 2. Инвестиции в человеческий капитал часто требуют намного более длительного периода времени, чем это допускает капитализм. 3. Инвестиции в знания, необходимые для порождения искусственной интеллектуальной промышленности, должны быть сделаны в социальном контексте, совершенно чуждом индивидуалистической ориентации капитализма.

Эффективность капитализма объясняется именно тем, что он использует в конкуренции беспощадные силы жадности и стремление к обогащению, чтобы получить максимальную прибыль. Капиталист активно ищет людей, которых можно уволить, и машины, которые не нуждаются в замене. Он быстро принимает новые, более эффективные технологии производства, если они могут дать проценты прибыли сверх рыночных средних. Он не ограничен старыми способами поведения. Фирмы входят на рынки и в отрасли, где прибыли выше средних, и уходят с рынков и из отраслей, где прибыли ниже средних. Действуя таким образом, они выравнивают свои прибыли и производят инвестиции там, где они лучше всего окупаются. Капиталист, максимизирующий прибыль, инвестирует до тех пор, пока проценты прибыли не становятся рискованными. Денежные доходы должны превышать денежные расходы.

Индивидуальный капиталист максимизирует единственные вещи, приносящие ему пользу, — потребление и свободное время. Производственная сторона экономики (отказ от потребления ради инвестиций и отказ от свободного времени ради работы) рассматривается при этом как затрата, необходимая для приобретения желательных потребительских благ для наслаждения жизнью и свободным временем. Чтобы максимизировать пользу в течение всей своей жизни, капиталисты инвестируют (то есть отказываются от текущего потребления), применяя исчисление чистой текущей стоимости будущего платежа на основе определенной процентной ставки (5). Согласно этой процедуре, чистая текущая стоимость будущих потребительских товаров, которая может быть получена от инвестиции, всегда должна быть выше стоимости текущих потребительских товаров, от которых надо отказаться, чтобы сделать эту инвестицию.

Будущие потребительские блага рассчитываются с помощью ставки процента, отражающей индивидуальный процент временного предпочтения. Проценты временного предпочтения измеряют, сколько человеку надо уплатить в виде завтрашнего потребления за отказ от сегодняшнего потребления. Если человек согласился бы обменять возможность сегодняшнего потребления стоимостью в 100 долларов на возможность потребления стоимостью в 105 долларов через год, то процент временного предпочтения этого индивида равен 5. Если процент прибыли от инвестиции превосходит процент временного предпочтения потребителя, то он добровольно откажется от потребления и одолжит свои предназначенные на потребление деньги тем, кто хочет их инвестировать. Тем самым он увеличивает чистую текущую стоимость своего будущего потребления. Платежи, которые он получит в будущем, породят будущее потребление, которое он оценивает в настоящее время выше, чем потребление, потерянное в настоящем.

Финансовые рынки выравнивают проценты временного предпочтения, занимая деньги у потребителей с низкими процентами временного предпочтения и давая деньги взаймы потребителям с высокими процентами временного предпочтения и инвесторам с возможностями высокоприбыльных инвестиций. По мере того, как текущее потребление заимодавцев снижается, их процент временного предпочтения повышается (чем меньше текущее потребление, тем больше оно ценится); по мере того, как текущее потребление заемщиков повышается, их процент временного предпочтения снижается (чем выше текущее потребление, тем меньше оно ценится). Подобным образом, когда делается больше инвестиций, процент прибыли от новых инвестиций падает. В конечном счете устанавливается равновесная рыночная ставка процента, при которой никто, ни потребитель, ни инвестор, не хочет увеличить или уменьшить свои займы (6).

Рассмотрим образование в колледже с точки зрения трезвого капиталиста. В этом случае должно пройти шестнадцать лет дорогих инвестиций, прежде чем начнутся прибыли (7). Чтобы получить образование К-12, надо инвестировать около 65000 долларов; в зависимости от качества образования, которое человек хочет купить, ему придется затратить от 80 000 до 120 000 долларов на обучение в колледже, а шестнадцать лет, проведенных в школе, будут означать потерю заработков примерно в 68 000 долларов. Итак, шестнадцать лет высококачественного образования потребуют общих инвестиций около 250 000 долларов на ребенка.

Есть огромный риск, что эта инвестиция не окупится. В течение периода наибольших заработков, с сорока пяти до пятидесяти пяти лет, 26 % всех белых мужчин со степенью бакалавра будут зарабатывать меньше медианы заработков белых мужчин со средним образованием, тогда как 21 % всех белых мужчин со средним образованием будет зарабатывать больше медианы заработков белых мужчин со степенью бакалавра (8). Поскольку индивиды имеют некоторое представление, окажутся ли они в области больших отклонений распределения заработков выпускников средней школы или в области меньших отклонений распределения заработков выпускников колледжей, то риск неудачи не превышает 47 %; но все же очень высока вероятность того, что индивид, покупающий образование в колледже, будет иметь в конечном счете заработок не выше, чем если бы он получил только среднее образование.

Есть и другие риски. Окупаемость обучения в колледже зависит от различий в заработке между выпускниками университетов и средних школ в течение их дальнейшей жизни, но неясно, какими эти различия станут в будущем. Если заработная плата мужчин снижается на всех уровнях образования, как это в самом деле происходит, то, какова бы ни была финансовая стоимость образования сегодня, в будущем оно станет менее ценным имуществом.

Образование — это очень своеобразная инвестиция, состоящая из неоднородных кусков, причем несколько больше или несколько меньше образования — часто почти не отражается на его окупаемости. Если инвестор не окончил полную университетскую программу, то лишний год обучения в колледже очень мало скажется на его заработках. Эта проблема осложняется U-образным графиком прибыли. Большую прибыль приносит первый год образования (когда обучаются грамоте), и весьма окупается последний год образования (когда получают диплом колледжа, отличающий человека от общей массы), но лишь очень мало окупаются те годы образования, когда индивид продвигается от уровня несколько ниже среднего к уровню несколько выше среднего (9). Те, у кого значительно меньше образования, чем у среднего американца, значительно проигрывают в потенциальных заработках, а те, у кого значительно больше образования, чем у среднего американца, значительно выигрывают. Но выигрыш в заработках очень мало растет в те годы, когда инвестор по существу продвигается через самую многолюдную среднюю часть распределения образования и остается в течение длительного времени более или менее средним. Если смотреть на образование по частям, переходя от каждого года к следующему, то инвестиции в эти промежуточные годы нельзя оправдать. Локальный минимум препятствует здесь достижению глобального оптимума (10).

При учетном проценте 7,2 (безопасный правительственный процент займов 1994 года для шестнадцатилетнего финансового инструмента) 1,00 доллара спустя шестнадцать лет стоит теперь лишь 0,33 доллара. Если же использовать рискованную ставку частного рынка (12,2 %), то 1,00 доллара через шестнадцать лет стоит теперь только 0,16 доллара (11). Даже в среде без риска, учитывая суммы денег, подлежащих инвестированию, и длительность времени, пока эти затраты не окупятся, в высшей степени неправдоподобно, чтобы инвестиции в образование для индивида окупались. Если прибавить премию на риск, повышающую ставку процента до 30 (такова ставка, применяемая многими капиталистическими фирмами, когда они принимают рискованные инвестиционные решения), то 1,00 доллара через шестнадцать лет стоит теперь всего лишь 0,02 доллара. Грубо говоря, временной кругозор частного капитализма попросту слишком узок, чтобы вместить временные константы образования (12). Капиталисты просто не инвестируют в ситуации, когда эти инвестиции сопряжены с низкой прибылью, высоким риском и падающей стоимостью имущества.

Развал социального контракта, действовавшего после Второй мировой войны, и переход от инфляционной среды к дефляционной создали также, как мы уже видели, мир, в котором будущие приращения производительности чаще проявляются в снижении цен и резке — в повышении заработков. В мире с повышающимися заработками те, кто инвестирует в свою квалификацию, получает большую часть выгод от повышения производительности вследствие их инвестиций в образование. В мире со снижающимися ценами эти выгоды идут не тем, кто сделал инвестиции в квалификацию, а тем, кто покупает более дешевые продукты, произведенные этой лучшей квалификацией. Поскольку работники платят более низкие цены, не инвестируя в свою собственную квалификацию (потому что снижение цен вызвано, как правило, повышением квалификации кого-то другого, а не их самих), то нет стимула для инвестиций. Необходимая для капитализма связь риска с вознаграждением порвалась. Каждый хочет «проехаться даром» за счет чужих инвестиций.

Проблема еще более осложняется оттого, что подлинный собственник капитала — ребенок — не имеет ни знаний, ни способности принимать решения, ни денег на необходимые инвестиции. Решения приходится принимать инвесторам, которые не могут по закону владеть своими инвестициями.

Ни одна здравомыслящая капиталистическая мать или отец не захотели бы и не должны были бы инвестировать средства в шестнадцать лет образования своего ребенка. Лучше вложить свои деньги в надежные государственные бумаги. Конечно, это одна из главных причин, по которым пришлось изобрести общественное образование. Было бы приятно, если бы родители пренебрегали капиталистической корыстью и делали надлежащие инвестиции за своих детей, но они их никогда не делали (13). Слишком многие родители не хотят жертвовать своим прямым экономическим благополучием ради образования своих детей. Неясное беспокойство о благополучии своих детей не может преодолеть грубую реальность рыночных побуждений, вызывающих совсем другие виды расходов, сосредоточенных на ближайшем будущем.

С рациональной точки зрения, бедные не должны давать образование своим детям. Их деньги нужны им на более важные вещи. Люди среднего класса слишком часто предпочитают не давать образование детям, если могут от этого уклониться. Богатые в большинстве случаев дают своим детям образование, но это создает двухполюсное общество, разделенное на образованных и неграмотных. Есть упрямый факт, который надо помнить. Ни одна страна никогда не стала даже полуграмотной без системы общественно финансируемого обязательного образования.

Но в то же время медиана заработной платы для белых мужчин со средним образованием (28 747 долларов) и белых мужчин, окончивших колледж (42 259 долларов), указывают на большие различия в средней производительности труда и огромную прямую социальную окупаемость этих инвестиций в образование, усредненных по миллионам работников.

Есть также косвенные прибыли (избытки или внешние эффекты), так как образованный работник, работающий в образованном обществе, имеет большую производительность, чем образованный работник, работающий в необразованном обществе. Вот тривиальный, но не лишенный значения пример. Расплачиваясь в нью-йоркском отеле, я стою в очереди за рассыльным, который не умеет читать и стоит в очереди, чтобы клерк прочел ему имя на пакете и сказал ему номер комнаты, куда он должен доставить пакет. У неграмотного эта работа отнимает больше времени, чем у грамотного, но сверх того он отнимает также время клерка и каждого из стоящих за ним в очереди. Его невежество снижает эффективность каждого из нас.

Таким образом, инвестиции в образование, нерациональные для индивидов, могут быть очень рациональными социальными инвестициями. Никто не может предсказать, какой индивид получит большую выгоду от образования, но некоторые из них получат. При работе с образованными людьми образование каждого человека лучше окупается. Когда цены снижаются вследствие того, что повышение квалификации приводит к повышению производительности, это значит, что образование выгодно для всех, если даже оно приносит очень небольшую частную выгоду индивиду, делающему инвестиции в квалификацию.

Двенадцать лет принудительного образования, бесплатно предоставляемого обществом, нарушают все принципы капитализма. Отдают даром нечто, что можно продать. Людей заставляют покупать нечто, чего они не хотят покупать. Консерваторы часто рекомендуют образовательные поручительства, но если ими оплачивается полная стоимость образования, то они не больше соответствуют принципам капитализма, чем бесплатное общественное образование. Вопрос не в том, кто выписывает ежемесячный чек учителю (общественный школьный округ или частная компания, косвенно нанятая государственными поручительствами), вопрос в самой субсидии. Поручительства могут быть оправданы лишь в том случае, если они оплачивают часть образования, чтобы обеспечить учет внешних эффектов образования, причем индивиду всегда предоставляется право решить, купить такое поручительство или нет. Стопроцентное общественно финансируемое бесплатное образование может быть оправдано лишь в том случае, если признается, что оно имеет не только индивидуальные, но и социальные цели — социальные выгоды, не обязательно достающиеся индивидуальным инвесторам, и что капитализм нуждается в этих инвестициях, чтобы выжить, но не способен их сделать и не сделает их для себя.

Каждая общественная система имеет свои слабые и сильные стороны. Сильная сторона капитализма — это его способность угождать индивидуальным предпочтениям. Величайшая слабость капитализма — это его близорукость. Он по самой своей сущности имеет ограниченный временной кругозор. Планирование частных фирм обычно ограничено сроком от трех до пяти лет. В прошлом на выручку капитализму приходили долговременные государственные инвестиции. Но теперь они сокращаются — отчасти под влиянием духа времени, отчасти из-за сокращений в военных бюджетах и отчасти из-за бюджетных трудностей, связанных с престарелыми. Закон о помощи военнослужащим 50-х гг. и закон об образовании в сфере национальной обороны (Na tional Defense Education Act) 60-x гг. ушли в прошлое — теперь готовится на 50 % меньше докторов (Ph. D.) в области науки и техники, чем двадцать лет назад. В соответствии с духом времени, на студенческом уровне государственные университеты все меньше рассчитывают на общественные деньги и все больше на плату за учение, вносимую студентами. В частных университетах займы в значительной мере заменили стипендии. Если рассмотреть сокращения на уровне штатов и на местном уровне во время спада 1991–1992 гг., то они были непропорционально сосредоточены на начальном и среднем образовании.

Хотя я происходил из семьи, не способной к большим расходам на образование, после восьми лет университетского образования в колледже Уильямса (Оксфорд) и в Гарвардском университете, когда я получил докторскую степень по экономике в 1964 г., у меня не было долгов, связанных с образованием. Мои расходы на образование были оплачены комбинацией собственных заработков, стипендий и пособий из общественных фондов. В наши дни это было бы невозможно. Чтобы получить такое образование, теперь я должен был бы принять на себя большие долги — долги, которые устрашили бы большинство людей (в том числе и меня), долги, которые почти наверное потребовали бы значительно более высокооплачиваемой начальной работы, чем моя первая должность преподавателя экономики в Гарварде.

Частные инвестиции в образование по самой своей природе неравны и всегда будут узко сосредоточены среди людей с большими доходами. Те, у кого больше денег, легче могут их инвестировать и более охотно инвестируют, поскольку видят, что такие инвестиции окупаются в заработках их друзей; они могут принять на себя и риск, что заработки отдельного индивида не вырастут от большего образования. Те же, у кого нет денег, не могут позволить себе рискнуть, сделав ставку на большие экономические выгоды от большего образования, — и часто боятся неудачи.

Частные кредитные рынки подчеркивают эти различия. Прежде чем правительство гарантировало студенческие займы, люди без денег испытывали трудности и даже не были в состоянии занять деньги на образовательные инвестиции. Частный рынок был достаточно проницателен и знал, что слишком многие из них не смогут расплатиться с долгами, так как их индивидуальные инвестиции не окупятся. И если даже инвестиция окупается, то уплата долгов представляет трудности. Физический капитал всегда можно отобрать и перепродать, если должник просто отказывается платить. Человеческий капитал нельзя отобрать и перепродать. Еще более неравно распределены возможности профессионального обучения по месту работы. Частные фирмы, максимизирующие свою прибыль, доставляют возможности обучения тем, кого дешевле всего обучать. Большей частью это касается тех, кто получил уже больше всего образования и обучения, поскольку самый процесс обучения таков, что чем больше человек уже учился, тем легче и дешевле его учить. Люди обучаются учиться. Вследствие этого обучение по месту работы достается тем, кто уже обучился вне места работы. Если же речь идет об инвестициях в обучение по месту работы, то фирмы имеют еще более узкий временной кругозор, чем родители. У них нет попечительных побуждений, и они опасаются, что обученные работники уйдут на более высокооплачиваемые места в другую фирму.

Поскольку квалификация ведет к заработкам, а заработки ведут к квалификации, конечный итог частного инвестиционного процесса состоит в том, что больше всего квалификации приобретают или получают те, у кого уже была наибольшая квалификация. Поэтому каждая страна, полагающаяся на частные инвестиции в повышение квалификационного уровня, скоро окажется не только с недостаточным числом квалифицированных работников, но и с очень неравномерным распределением квалификаций.

В большинстве других стран промышленного мира имеются общественно финансируемые формы образования, отсутствующие в Соединенных Штатах, — программы образования после окончания средней школы для не поступающих в колледж (германская система обучения учеников, французский налог на обучение с фонда заработной платы) или же социальная система, ограничивающая свободу индивида уйти к другому предпринимателю после обучения (японская система пожизненной службы). Чтобы увидеть пример, как капиталистические рынки проваливаются от недостатка нужных квалификаций, достаточно сравнить это с положением эквивалентных квалификаций в Соединенных Штатах. Средний уровень квалификаций, осваиваемый, как правило, при подготовке учеников и лежащий в основе германского и японского экономического успеха, примечательным образом отсутствует в Соединенных Штатах.

В девятнадцатом и двадцатом веках коммунисты и социал-демократы хотели поднять человека до более важного положения, чем он занимал при капитализме. В этом была их притягательная сила. Парадоксально, что как раз в то время, когда социализм и коммунизм умерли, технология поднимает человека до более важного положения. Это заставит капитализм изобрести новые формы, в которых центральное место займут не машины, а люди, — то есть сделать в точности то, чего хотели достигнуть коммунисты, но не смогли.

Парадоксально, однако, что именно теперь, когда фирмы, казалось бы, должны строить более тесные отношения со своими работниками, обладающими ключевыми знаниями, чтобы укрепить их преданность фирмам, они разрушают сложившийся после Второй мировой войны неявный общественный договор и разрывают сложившиеся связи. Работники со знанием, подобно другим работникам, теперь увольняются, когда они не нужны, а их реальная заработная плата снижается, если можно заменить их более дешевой рабочей силой. Фирмы меньше инвестируют в повышение квалификации своих работников, потому что знают, что в будущем их станет меньше. При сокращении ответственность за инвестиции в повышение квалификации переходит с предпринимателя на работника, но так как работники не знают, где они будут работать в будущем, они не принимаются за это, потому что не хотят инвестировать свои средства в квалификации, которые им не понадобятся (14). В результате всего этого производится меньше инвестиций в квалификации как раз в такое время, когда их требуется больше. Система развивается в направлении меньшей инициативы и меньших инвестиций именно тогда, когда она должна развиваться в противоположном направлении.

Недавно Всемирный банк начал оценивать производительное богатство на душу населения. Большие, малонаселенные и все еще хорошо образованные страны, такие, как Австралия (835 000 долларов на человека) и Канада (704 000 долларов на человека), имеют больше всего производительного богатства, поскольку у них есть много земли и естественных ресурсов по отношению к их населению. В этих странах земля и естественные ресурсы образуют главную часть производительного богатства, а человеческие квалификации — лишь около 20 %. Напротив, в такой стране, как Япония (пятая в списке, 565 000 долларов на человека), более 80 % производительного богатства находится в виде человеческих квалификаций и знаний. Соединенные Штаты (двенадцатая страна в списке Всемирного банка, с 421 000 долларов на душу) занимают промежуточное место. Шестьдесят процентов их богатства — это человеческий капитал (15). Хотя эти числа не более точны, чем можно от них ожидать, Всемирный банк не говорит одной вещи, которую должен был бы сказать: что в будущем стоимость богатства, находящегося в виде естественных ресурсов, будет падать, а стоимость богатства, находящегося в виде человеческих ресурсов, будет повышаться. Игра называется именем богатства, но сама игра уже другая.

ИНФРАСТРУКТУРА И ЗНАНИЕ

Инфраструктуру можно покупать и продавать на частных рынках. С помощью современных электронных сенсоров можно взимать плату почти со всех потребляемых вещей. Поместив штриховые коды на автомобилях и расставив по городу сенсоры, можно было бы посылать ежемесячные счета водителям в зависимости от того, куда они ездили, когда ездили и как много ездили. Но все еще есть причина для общественного участия. Во многих случаях для распространения и ускорения экономического развития инфраструктура (транспорт, коммуникации, электрификация) должна быть построена до формирования рынка — а это значит, задолго до того, как начнутся капиталистические прибыли. Капиталисты не будут ждать и не должны ждать появления этих прибылей. Капиталистическая инфраструктура может быть построена лишь после рынка, одновременно с рынком или чуть позже него. История говорит, что американские железные дороги к востоку от Миссисипи были построены на частные деньги, но там рынки уже существовали; чтобы построить их к западу от Миссисипи, где рынки еще предстояло создать, потребовались общественные деньги.

Во всех больших промышленных странах, кроме Соединенных Штатов и Канады, теперь существуют высокоскоростные пассажирские железные дороги, финансируемые государством. Многие линии, такие, как «стрела» между Токио и Осака, очень доходны. Но в Соединенных Штатах такие дороги никогда не строились и вряд ли будут когда-нибудь строиться только на частные деньги. Промежуток времени до окупаемости слишком долог, экономические риски слишком велики, и без прав на общественную территорию нельзя приобрести необходимые участки земли. Если какой-нибудь трезвомыслящий капиталист забыл эти реальности, то текущие финансовые проблемы туннеля через Ла-Манш, финансируемого (по крайней мере с английской стороны) частными фирмами, могли бы ему о них напомнить.

Управление сельской электрификации федерального правительства (РЭА, Rural Electrification Administration) было необходимо, чтобы доставить электричество сельской Америке. Частные компании не сделали бы нужных инвестиций, так как было слишком мало потребителей. Однако сельская электрификация принесла с собой революцию в жизнь фермеров, сделавшую американское сельское хозяйство самым продуктивным в мире — менее чем 2 % часов рабочего времени американцев могут теперь прокормить Америку и значительную часть остального мира. Это была долговременная окупаемость. Со временем потребление электричества постепенно росло. Теперь частные компании готовы принять на себя работу многих кооперативов РЭА.

В течение всей истории экономического развития Америки государственные инвестиции играли важную роль. Сюда входили — и это лишь немногие примеры — финансирование сделанного Эли Уитни изобретения запасных частей (ружейное исследование, финансируемое военным министерством и представленное президенту Джефферсону в 1801 г.); Национальная дорога в 1815 г.; канал Эри в 1825 г.; трансконтинентальные железные дороги к западу от Миссисипи; бесплатная земля по Гомстед-акту; гранты земли для колледжей; магистральные дороги, соединяющие штаты; использование государственной почты для субсидирования первых авиалиний; общественные аэропорты; атомная энергия; наконец, исследование космического пространства (16).

Самый яркий недавний пример — это Интернет, электронная большая дорога Америки, а теперь уже всего мира, предприятие, удваивающее свои масштабы каждый год (17). Первоначально (1969) Интернет финансировался министерством обороны, чтобы связать военные базы и военные исследовательские учреждения на случай атомного нападения. В течение более двадцати лет он финансировался министерством обороны. Большое расширение в 1986 г. было оплачено Национальным фондом науки (18). Лишь в наши дни люди начали задумываться о построении системы оплаты за пользование Интернетом, которая допускала бы его частное финансирование (19). Вначале Интернет нельзя было финансировать частным образом — это было против обычаев, развитие потребовало бы двадцати лет, и его нельзя было предвидеть, поскольку никто не мог предсказать широкое распространение дешевых персональных компьютеров. Социальные инвестиции в инфраструктуру создавали опору для частного развития — средства, позволявшие предоставлять и продавать старые и новые услуги.

Исторически была тесная взаимосвязь между ростом частной производительности и развитием общественных инфраструктур, но в экономических исследованиях вопрос о воздействии общественных инвестиций в инфраструктуры на производительность частного сектора довольно запутан (20). В некоторых странах обнаруживаются большие прибыли (Германия и Соединенные Штаты), в других очень малые (Соединенное Королевство) (21). Этого можно было ожидать, поскольку нет оснований думать, что всем странам одинаково нужны были инвестиции в инфраструктуру; однако такие исследования сосредоточивают также внимание на несущественной стороне дела. Дело не в том, окупаются ли в настоящее время прошлые инвестиции в инфраструктуру. Статистические исследования прошлого ничего не говорят о том, надо или не надо строить новые инфраструктуры. Интернет не выдержал бы этого критерия в течение двадцати лет. Чтобы решить, может ли какой-нибудь предложенный проект быть столь же успешным, как Интернет, понадобились бы обоснованные суждения о целой последовательности взаимосвязанных проектов.

В последние двадцать пять лет общественные инвестиции в инфраструктуру в Соединенных Штатах сократились вдвое и упали до такого уровня, что величина общественного капитала убывает теперь по отношению к ВВП — с 55 до 40 % ВВП за последнее десятилетие (22). В общественные инфраструктуры Соединенных Штатов теперь инвестируется меньше, чем в любой из стран «большой семерки» — треть того, что в Японии. Каких бы мнений ни придерживаться о роли общественных инфраструктур в частном экономическом росте, эти числа не предвещают какого-либо позитивного сценария на будущее.

Впрочем, та инфраструктура, которая в самом деле будет важна в будущем, это не столько физическая инфраструктура, сколько инфраструктура знания. Интеллектуальные отрасли требуют инвестиций в научные исследования и разработки, способных окупиться лишь через долгое время. Биотехнология обещает изменить мир и, вероятно, изменить самую природу человека — изменить гены для предотвращения болезней и улучшить свойства растений и животных, если не самого человека (23). Может быть, через тысячу лет человечество только это и будет помнить о нашей эпохе. Но средства на научные исследования и разработки, которые создали биотехнологию, никогда не были бы предоставлены капитализмом. В случае биотехнологии понадобилось тридцать лет массивных государственных инвестиций (миллиарды долларов в год в нынешних долларах), прежде чем выяснилась хотя бы возможность появления рыночных продуктов — и тем более до того, как они появились.

Частные промышленные лаборатории сосредоточиваются на проектах, которые могут окупиться в шесть-семь лет или меньше. Единственными частными лабораториями, когда-либо занимавшимися не столь краткосрочными проектами, были такие, как «Белл Лаборетриз» и «ИБМ Лаборетриз», принадлежавшие квазимонополиям. В тот момент, когда Американская компания телефона и телеграфа (AT amp;T) (под нажимом правительства) и ИБМ (под нажимом рынка) присоединились к нормальному миру капиталистической конкуренции, они устранили долговременные исследования из бюджета своих лабораторий (24). Вначале семь региональных телефонных компаний устроили свою собственную исследовательскую лабораторию, «Белькор» (Bellcore), для конкуренции с «Белл Лаборетриз», но теперь «Белькор» ликвидируется, а устроившие его компании прекращают исследования, сосредоточиваясь на кратковременном экономическом развитии (25).

Изучение частных исследований показывает, что их социальная норма прибыли на 35–60 % выше, чем в обычных инвестициях физического капитала (26). Но недостаточно сказать, что инвестируется слишком мало: это вовсе не значит, что недостаток инвестиций со временем исчезнет или что рынок его устранит. Социальные прибыли могут быть высоки, но прибыли отдельных компаний, оплачивающих исследования, могут не быть столь высокими. Компании часто приходят к выводу, что их открытия могут быть полезны кому-то другому, кто комбинирует их с чем-то другим, чего у них нет. Лучший пример последнего времени — это исследовательский центр PARC фирмы «Ксерокс» в Калифорнии: ему обязаны своим существованием такие компании, как Apple и Adobe, которые, конечно, ничего не прибавляют к прибылям «Ксерокса» (27). Поскольку долговременные исследования и инвестиции в инфраструктуры не оправдываются инвестиционными расчетами капитализма, Америка запрятала их в министерство обороны и «оправдывала» их необходимостью борьбы с коммунизмом. Автострады, соединяющие штаты (National Defense Highway Act) оправдывались необходимостью быстро перемещать по стране подвижные ракеты, чтобы избежать их уничтожения Советами в 50-е гг. Интернет должен был стать недосягаемой для бомб системой связи военного времени. Повышенная продукция американских докторов наук в конце 60-х и в начале 70-х гг. была связана с массивными субсидиями по закону об образовании в сфере национальной обороны, который был ответом на советский вызов в науке. (В числе этих докторов был и доктор экономики Фил Грэмм, впоследствии сенатор от Техаса и кандидат в президенты от республиканской партии.) Даже программу высадки человека на Луну в 60-е гг. пришлось оправдывать как часть военного соревнования с русскими.

Многие из этих видов деятельности были связаны с национальной обороной лишь в том смысле, как об этом говорится в старой прусской колыбельной*:

Не было гвоздя — подкова пропала.

Не было подковы — лошадь захромала.

Лошадь захромала — командир убит.

Конница разбита — армия бежит.

Враг вступает в город, пленных не щадя,

Оттого, что в кузнице не было гвоздя (28).

На некотором уровне можно было оправдать все, что угодно, как необходимое для национальной обороны.

В целом почти половина всех американских ассигнований на НИР исходит от федерального правительства, а для исследований, которые не обещают окупиться в ближайшие пять лет, этот процент приближается к 100. Но под давлением усилившейся конкуренции в частной экономике эти расходы на НИР, ограниченные до конца «холодной войны» министерством обороны, с 1989 г. составляют все меньшую долю американского ВВП, и почти все их уменьшение относится к долгосрочному развитию знания (29). Исходя из фискальных законов и решений, принятых в 1995 г., федеральное финансирование невоенных научных исследований к 2002 г. упадет на одну треть (30).

С рациональной точки зрения, оборонные исследования — это последнее, что может быть сокращено в военном бюджете. Если верить, что враг может появиться в будущем (а это единственная мотивировка военных расходов США, поскольку в настоящем никакого врага нет), то рациональное планирование требовало бы поддержать и, может быть, даже ускорить расходы на НИР, причем если уж производить оружие, то новое, развитое этими исследованиями. Надо держаться на уровне технологий, которые может применить ближайший потенциальный враг, но не изготовлять оружие, не нужное в данное время. Если это делать, то оно попросту устареет, прежде чем понадобится, и страна зря израсходует деньги (31). Это правильное рассуждение, но реальности избирательной политики требуют как раз обратного. Они требуют сооружения ненужных вещей (за это голосуют люди, работающие на военных заводах) и сокращения расходов на НИР (в которых заинтересовано не так уж много избирателей); именно это происходит с военным бюджетом США (32).

Другим большим оправданием общественных расходов на НИР было здравоохранение. Даже самый закоренелый капиталист, если только он не очень богат, в случае болезни не хочет, чтобы объем и качество доставляемого ему лечения определялись его доходом: в этом смысле он становится настоящим коммунистом. Здоровье, в особенности здоровье тех избранных народом политиков, которые были первой группой американцев, получивших государственную бесплатную медицинскую помощь в военных госпиталях, было слишком важно, чтобы предоставить его рынку. Эта всеобщая заинтересованность в исцелении от болезней, угрожающих убить каждого из нас, привела к щедрому финансированию Национальных институтов здоровья, что, в свою очередь, породило воображение и деньги для создания биотехнологической промышленности. Хотя частные фирмы могли сделать подобные же инвестиции в биотехнологию, они этого не сделали. В тех странах, где правительства были не столь дальновидны, то есть почти везде, кроме Соединенных Штатов, частные корпорации этим занялись, и теперь они играют главную роль в биотехнологии.

Капиталистическая рациональность всегда подсказывает бесплатный проезд на системе, когда это только возможно — на уровне индивида, фирмы или всей нации. Пусть кто-то другой уплатит расходы на коллективные инвестиции, повышающие индивидуальные доходы, прибыли фирм или национальную производительность. Например, как видно из исследований, от четверти до трети выгод от американских расходов на НИР достается другим членам ОЭСР (33). Если так, то зачем инвестировать в НИР? В международном плане каждая страна должна предоставить какой-нибудь другой стране платить за фундаментальные исследования (поскольку фундаментальная наука очень быстро движется вокруг света, так что все получают ее задолго до того, как она может воплотиться в настоящие производственные процессы или продукты). Поэтому надо сосредоточить свои деньги на краткосрочном развитии, потенциально позволяющем получить конкурентные технические преимущества, что может повысить национальный доход.

Лучшим примером бесплатного проезда на системе НИР является Япония. В период после Второй мировой войны она сосредоточила свои расходы на краткосрочных исследованиях в прикладных областях, предоставив американцам выполнять фундаментальные исследования. Она на этом выиграла. Такое же «рациональное» перемещение расходов на НИР с долгосрочных на краткосрочные происходит теперь внутри Соединенных Штатов. Но если каждая страна попытается рациональным образом ездить бесплатно, то вообще не будет расходов на фундаментальные исследования, и в длительной перспективе технический прогресс прекратится.

Пока речь шла не об экономической конкуренции, а о военной безопасности, ни один американец не подумал бы перевести военную систему НИР в режим бесплатного проезда из страха, что Советы будут по-прежнему расходовать средства на фундаментальные военные исследования и в конце концов застанут Америку врасплох каким-нибудь новым оружием, подобным атомной бомбе. С военной точки зрения, бесплатный проезд потенциально весьма опасен. Вследствие этого Соединенные Штаты продолжали продвигать фундаментальные исследования, хотя и знали, что другие бесплатно ездят на их системе. Но в случае экономического бесплатного проезда действуют совсем другие мотивы. Свободный проезд именно тем и соблазнителен, что он действует.

Поэтому в эпоху искусственной интеллектуальной промышленности правительство будет играть главную роль в поставке трех вещей, от которых зависит успех или неудача капитализма в двадцать первом веке: человеческой квалификации, технологии и инфраструктуры. Все они необходимы, но расходы на них снижаются. Капитализм не получит того, что нужно для его долговременного успеха.

В эпоху искусственных интеллектуальных отраслей промышленности задачи правительства ясны. Оно должно представлять в настоящем интересы будущего. Оно должно делать необходимые инвестиции, которые капитализм не способен делать для себя. Но оно этого не делает. Вместо этого правительство делает прямо обратное. Оно одалживает деньги, которые можно было бы использовать для инвестиций в лучшее будущее, чтобы повысить потребление нынешних граждан.

ЭПОХА УЗКОГО ВРЕМЕННОГО КРУГОЗОРА

Как раз в то время, когда для экономического успеха нужен более широкий временной кругозор, целый ряд факторов приводит к его сужению. Гарвардский социобиолог Эдвард О. Уилсон полагает, что узкий временной кругозор встроен в генетический код человека — «сотрудничество вне уровня семьи и племени дается с трудом»; «гены предрасполагают человека планировать вперед не более чем на одно или два поколения»; «Жизнь была ненадежна и коротка. Была установлена премия за пристальное внимание к ближайшему будущему и ранней репродукции, но ни за что другое» (34). Но как бы вы ни верили генетике, из истории известно (как об этом свидетельствуют Египет и Рим), что люди уже тысячи лет назад способны были поддерживать общественные интересы в течение очень длительных промежутков времени, ставя их выше кратковременных интересов индивида.

В странах ОЭСР в целом с середины 70-х гг. до начала 90-х сбережения снизились вдвое — с 15 % до 7 % (35). Для Европы и Америки более половины этого снижения можно отнести за счет уменьшения государственных сбережений (36). Вне общественного сектора в основе снижения лежат, по-видимому, расходы на престарелых и потребительский кредит (37).

Таблица 14.1

Национальные сбережения 1960–1969 1990–1992

США Национальные сбережения Правительство Частный сектор 11,0 0,7 10,3 3,0–4,7 7,6

Европа Национальные сбережения Правительство Частный сектор 17,3 3,7 13,5 8,3–2,1 10,4

Япония Национальные сбережения Правительство Частный сектор 22,0 5,6 16,4 18,5 8,2 10,3

Источник: В. Bosworth. Prospects for Savings and Investment in Industrial Countries // Brookings Discussion Paper. No. 113, May 1995. App., table I.

Если проанализировать страны с высокими и повышающимися темпами сбережений, то оказывается, что либо в них имеются обязательные сбережения (Сингапур со сбережениями в 50 %), либо у них есть только рынки капитала, не дающие взаймы для потребления, которые финансовые эксперты называют «недоразвитыми» (Китай со сбережениями в 40 %). Ни в одной из этих стран поведение людей по отношению к сбережению не определяется свободным рынком.