1. Модель laissez faire и теория общего равновесия

1. Модель laissez faire и теория общего равновесия

Приведенные в предыдущей главе экспериментальные данные о внедрении капитализма в нашу практику говорят, что модель рынка, основанная на принципе laissez faire и теории общего равновесия, не выдержала проверку в наших условиях. Отражая в лучшем случае опыт флагманов капиталистического развития, составляющих одну пятую человечества, она исходит из предпосылки, что остальные тоже могут жить по тем же законам и правилам, но не живут лишь по причине своего неразумения и привязанности к неблагоприятному историческому наследству. Стоит им отказаться от этого и воспринять западные ценности, как эти страны также поднимутся до уровня стран «золотого миллиарда». Если бы эта рекомендация была верна, то Южная Америка не отличалась бы от Северной, поскольку все страны континента имеют одинаковую по длительности рыночную историю. Тем не менее, США и Канада имеют один уровень, а латиноамериканские страны другой уровень развития. Почему же при одном и том же рыночном характере развития одни страны более, а другие менее развиты?

Ортодоксия не может дать ответ на этот вопрос. Проживающие за пределами Западной Европы и Северной Америки страны и народы настолько разнообразны, развиваются под таким воздействием местных культур, укоренившихся традиций и менталитета, что нелепо ожидать, что их экономику можно понять с помощью правил, не учитывающих их специфику. Эти правила не могут действовать везде одинаково на том основании, что все мы люди и должны питаться, одеваться, иметь жилье и, преследуя собственные интересы, удовлетворять свои повседневные потребности. Все это верно, но это не значит, что наши понятия добра и зла, в том числе понятия о способах удовлетворения своих потребностей, так же одинаковы, как потребности в пище, одежде и т. д.

Какие бы благодеяния ни приписывали неоклассические теоретики принципу laissez faire, большинством нашего населения он принимается как требование свободы зла и насилия над людьми. Коммунизм нам импонировал тем, что был альтернативой несправедливому распределению богатства в капиталистическом обществе. Коммунизма теперь нет, но мы остались со своим, отличным от западного, пониманием того, что справедливо, а что нет. В этом, на мой взгляд, немаловажная причина того, что основанная на неприемлемых для нас ценностях система ведения хозяйства не могла иметь и не имеет у нас успеха.

Выдвигаемое здесь доказательство несоответствия laissez faire нашим условиям опирается на две фундаментальные трактовки внутренней механики капитализма. Помимо приведенных в первой главе положений Кейнса об опасности для общества чрезмерного имущественного неравенства и безработицы, здесь можно сослаться на положение Маркса о неизбежности нарушения равновесия капиталистической экономики и неизбежности кризисов. Теперь мы на собственной шкуре испытали его пророческое предостережение о кризисах, которые сопровождаются разорением фирм и банков, ростом безработицы и другими бедствиями для угнетенной части общества.

В свете постигшей нас нерадостной судьбы первостепенным для нас представляется вопрос о состоятельности постулата общего равновесия и саморегулирования капиталистической экономики, на котором базируется принятая нами на идейное вооружение неоклассическая ортодоксия. О чем говорят циклические спады и подъемы экономики, о ее стремлении к равновесию или к его нарушению?

Теория общего равновесия в ее вальрасовском толковании дает на этот вопрос односторонний ответ. Между тем Вальрас был не единственным и даже не первым, кто рассмотрел этот вопрос. Знакомые с теорией Маркса легко согласятся с Моришима (Morishima, 1973, p. 1-2), который утверждает, что она была вначале выдвинута Марксом в его теории воспроизводства и лишь затем Вальрасом. Как один, так и другой считали, что общественное воспроизводство невозможно осуществить без соблюдения определенного равновесия, т. е. соответствующей пропорциональности между его различными сферами и отраслями. То, что Вальрас называл «равновесием», Маркс чаще всего называл «пропорциональностью». Однако, независимо от названий, оба рассматривали экономику как единую систему, отдельные элементы которой находятся во взаимной связи и зависимости между собой. Изменения в одной области вызывают соответствующие изменения в другой. Однако единство взглядов на этом кончается. Различия же более существенные. Они касаются того, как достигается и насколько соблюдается необходимое в экономике равновесие.

Теория общего равновесия, рассматривающая последнее как неизменное свойство рыночной экономики, служит теоретической основой оптимистической оценки капитализма, а потому имеет больше идеологическую, нежели научную ценность. Эта теория исходит из предпосылки, что при капитализме нет противостоящих классов и конфликтов, а предоставленная сама себе экономика в автоматическом режиме стремится к полной гармонии и благосостоянию всех и каждого. Кризисные спады, как и другие неблагоприятные явления, если даже они реально возникают, то, по логике этой теории, имеют экзогенные (внешние), а не эндогенные (внутренние) причины.

Подобная идеализированная картина действительности исходит по крайней мере из двух нералистических предпосылок. Во-первых, из альтруистической природы человека, который лишен какого бы то ни было эгоизма, а потому никакие социальные классы и группы людей отличных от других интересов не имеют и в конфликты друг с другом вступать не могут. Во-вторых, из всезнающих способностей агентов рынка, точно рассчитывающих последствия своих действий и непременно получающих желаемый результат. Если такое возможно, то возможно и равновесие. Если же нет одного, то не может быть и другого.

Маркс утверждал нечто противоположное: капиталистическое общество имеет социально-классовую структуру, различные группы людей в нем занимают разное положение и имеют разные, большей частью противоположные интересы. Поэтому капитализму присущи противоречия, основным из которых является противоречие между общественным характером производства и частной формой присвоения. Если для выражения этой же мысли использовать приведенный в первой главе образ Кейнса о длинношеих и короткошеих жирафах, то она звучит так, что наиболее сочные плоды общественного труда присваиваются сравнительно узким сословием длинношеих жираф, а короткошеим достаются рожки да ножки.

В погоне за прибылью, говорил Маркс, капиталист одной рукой расширяет выпуск и предложение товаров, а другой сдерживает зарплату и тем самым спрос на товары. Иначе говоря, капитализм создает диспропорцию между производством и доходами населения, и наступает момент, когда товары не могут быть проданы и наступает кризис, который оказывается единственным средством, вынуждающим общество восстановить нарушенное равновесие. «Кризисы, – писал Маркс, – всегда представляют собою только временное насильственное разрешение существующих противоречий, насильственные взрывы, которые на мгновение восстанавливают нарушенное равновесие» (Маркс, 1950, с. 259). Лишь после этого экономика вступает в фазу роста и снова начинается движение по тому же кругу.

Экономика, говорит он, стремится скорее к нестабильности, чем к равновесию. Это утверждение впоследствии нашло свое подтверждение в кейнсианской модели экономического роста Харрода – Домара (Харрод, 1997, Domar, 1957), согласно которой экономика балансирует на острие ножа.

Таким образом, экспериментальную проверку множеством циклических спадов производства и его восстановлений выдержала Марксова теория кризисов, в то время как вальрасовское положение о постоянстве общего равновесия экономики капитализма было опровергнуто реальной практикой. Тем не менее, ортодоксия держится за теорию общего равновесия, поскольку по идеологическим соображениям она жизненно необходима для оправдания капитализма. Поэтому впоследствии она получила дальнейшее развитие в экономико-математических моделях лауреатов Нобелевской премии Эрроу и Дебрю (Arrow and Debreu, 1954). С помощью ограниченного круга исходных данных, периодов времени, количества событий, товарных групп и других ограничений Эрроу и Дебрю математически доказали высокую вероятность соблюдения равновесия в условиях свободной конкуренции. Самуэльсон корректировал это доказательство «гипотезой эргодичности», которая означает «веру в исключительность долгосрочного равновесия независимо от исходных условий» (Samuelson, 1968, p. 11-12). В ответ на самуэльсонскую корректировку П. Давидсон резонно указал, что социальный мир устроен более сложно и существующие в нем связи постоянно меняются, а потому его стохастические процессы не допускают эргодичности (Davidson, 1982-3, p. 185).

Что касается экономико-математической модели Эрроу – Дебрю, то, по мнению посткейнсианских авторов, принятые в ней ограничения и допущения настолько удаляют теорию равновесия от реальности, что в итоге она оказывается не способной объяснить конкретную ситуацию. Так, Итуэлл и Мильгейт (Eatwell and Milgate, 1983) считают, что принятые в моделях допущения делают положения теории равновесия столь нереальными, что без них рассматриваемое явление не обнаруживается, а следовательно, заключают они, нет гарантий соблюдения в реальности и равновесия. «В литературе по вопросам безработицы, – пишет Итуэлл, – примеров подобных проблем – легион. Они включают: «стабильные» цены (особенно «стабильные» или даже жестко зафиксированные зарплату и/или ставки процента); институциональные барьеры эффективного функционирования механизма цен, такие, как монопольное ценообразование (со стороны фирм или отдельных групп рабочих); неэффективность, привнесенную в реальную экономику денежной системой; неспособность отдельных агентов рынка адекватно реагировать на ценовые сигналы из-за низкого доверия к этим сигналам, вытекающую из неопределенности относительно текущего или будущего состояния рынка, или из некорректных ожиданий относительно будущего изменения относительных цен, или ошибочных предположений о реальном состоянии рынка» (Eatwell, 1998, p.727).

Авторов, которые указывают на «отклонения» от предполагаемого неоклассическим анализом состояния экономики, Итуэлл называет «имперфекционистами». Он пишет: «Было бы удобно вследствие этого объединить всех авторов с мириадами аргументов подобного рода под одним общим названием «имперфекционистов» (Ibid).

Приведенные аргументы являются лишь малой частью имеющихся в западной литературе доказательств того, что опирающаяся на условия laissez faire рыночная экономика, предоставленная сама себе, не может обеспечить ее равновесное состояние, а следовательно, исключить наступление кризиса. При этом вся аргументация неоклассической ортодоксии опирается на анализ ситуации в развитых странах. В очень редких случаях плановая экономика социалистических стран была предметом объективного внимания (не говоря об анализе). Ортодоксия искала равновесие в экономике, постоянно переходившей от фазы подъема к фазе спада и обратно, причем с массовой и хронической безработицей, и в то же время она отказывала в признании равновесия экономике непрерывного роста и всеобщей занятости. В любимой системе (при капитализме) безработица объявлялась благом (добровольной), а в нелюбимой системе (при социализме) занятость людей и гарантированность заработка объявлялись пороком.

Плененные таким подходом российские реформаторы настаивают на необходимости кризисов и безработицы как целительных свойствах рынка и капитализма. Как было показано, массовая безработица стала логическим следствием осуществленной «либерализации экономики», что означало предоставление частным предпринимателям неограниченной свободы. Такая «свобода», по крайней мере в наших условиях, не развязывала хозяйственную инициативу, а вела к господству мафиозного капитала с невиданными масштабами коррупции и других форм преступности.

Подобная оценка нашей ситуации теперь редко оспаривается. Тем не менее, дальше констатации обычно не идут. Между тем из нее вытекает вывод о несоответствии принятой модели нашим нуждам. Любопытно, что, отвечая на критику по поводу того, что валютные средства остаются за рубежом и не инвестируются в экономику, российские власти оправдывались тем, что такой способ хранения средств является более надежным. Если же мы вернем деньги домой, доказывали власти, то средства могут быть разворованы. Хорош капитализм с капиталистами, желающими только одного – подкупать чиновников и с их помощью прихватывать государственное добро! Широко распространена практика, когда выделенные государством средства исчезают в пути и по назначению не доходят. Таков реальный «автоматизм» действия рыночных сил в наших условиях.

В итоге следует признать, что мы получили модель экономики, последствия которой сильно отличаются от тех, которые предсказывались неоклассической ортодоксией. Вместо обещанного ускоренного роста экономики и всеобщего благополучия населения мы увидели, что одни приобрели несметные богатства страны, другие же, наоборот, лишились даже тех прав, которые имели в прошлом, и впали в рабскую зависимость от своих работодателей при безразличии к их судьбе со стороны государства и класса предпринимателей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.