Япония

Япония

Среди всех исторических политических и культурных образований Азии Япония отреагировала раньше и решительнее других на «вторжение» Запада в мировые процессы. Расположенная на архипелаге, примерно в ста милях от азиатского материка, если брать ближайшую точку, Япония долго культивировала в изоляции собственные традиции и самобытную культуру. Этническая и языковая однородность, наличие официальной идеологии, которая подчеркивала божественное происхождение японского народа – на основании чего Япония превратила уверенность в своей уникальной идентичности в почти религиозный культ. Чувство «особости» обеспечило Японии немалую гибкость в адаптации своей политики к менявшимся концепциям национальной стратегии. За период чуть более столетия, после 1868 года, Япония перешла от полной изоляции к массированному заимствованию передового западного опыта (армия по образцу Германии, парламентские институты и флот по образцу Великобритании); дерзкие попытки построить Японскую империю сменились сначала пацифизмом, а затем возрождением могущественной державы в новой форме; феодализм перетек в авторитаризм западного толка, а последний эволюционировал в демократию; кроме того, Япония на протяжении этого периода то входила в мировой порядок (сначала западный, потом азиатский, ныне глобальный), то из него выпадала. И никогда не сомневалась в том, что ее национальную миссию надлежит исполнить: влияние методик и институтов других обществ не способно ей повредить, поскольку данная миссия успешно адаптируется под меняющиеся обстоятельства.

Япония на протяжении веков существовала на окраине китайской цивилизации, активно заимствуя китайскую религию и культуру. Но, в отличие от большинства обществ, находившихся в сфере китайской культуры, она трансформировала «заемные» модели в японские и не стремилась совместить эти модели с вассальной подчиненностью Китаю. Стабильная «особость» Японии порой доставляла немало проблем китайскому императорскому двору. Другие азиатские народы приняли условия и протокол системы сюзеренитета – в смысле символического подчинения китайскому императору, повелевавшему, согласно традициям Китая, порядком во вселенной, – даже именовали торговый оборот «данью», чтобы получить доступ на китайский рынок. Эти народы проявляли уважение (по крайней мере, во взаимоотношениях с китайским двором) к конфуцианской концепции международного порядка – своего рода «семейной иерархии» с Китаем-патриархом во главе. Япония располагалась достаточно близко географически, чтобы оценить такие формулировки, и молчаливо соглашалась на признание китайского миропорядка в качестве региональной реальности. В поисках возможностей для торговли и культурного обмена японские дипломатические миссии соблюдали заведенный этикет в той степени, которая позволяла китайским чиновникам интерпретировать эти усилия как свидетельство стремления Японии к участию в упомянутой семейной иерархии. Тем не менее в регионе, где тщательно учитывались малейшие градации статуса, определяемого протоколом, – всего-навсего единственное слово, обращенное к правителю, или способ доставки официального письма, или стиль указания календарной даты в официальном документе, – Япония последовательно отказывалась формально занять место в синоцентричной системе управления. Она оставалась на окраине иерархического китайского порядка, периодически обозначала себя как равную силу и даже настаивала иногда на собственном превосходстве.

На вершине японского общества и во главе японского мирового порядка стоял император, фигура, которую, подобно императору Китая, воспринимали как олицетворение божества – «Сын Неба», посредник между человеческим и божественным. Сам титул – настойчиво повторяемый в японских дипломатических депешах к китайскому двору – был прямым вызовом космологии китайского миропорядка, которая трактовала властелина Китая как единственную «высшую точку» человеческой иерархии. В дополнение к этому статусу (который обладал трансцендентностью, намного превосходившей любые притязания владык Священной Римской империи в Европе) традиционная политическая философия Японии указывала еще на одно отличие – японские императоры, как считалось, были потомками богини солнца, которая родила первого императора и наделила его преемников вечным правом управлять. В тексте четырнадцатого века «Акты законного правопреемства божественных государей» говорится:

«Япония – божественная земля. Небесный предок заложил ее основы, и богиня солнца предоставила своим потомкам править здесь во веки веков. Так устроено только в нашей стране, и ничего подобного нельзя найти на чужбине. Вот почему Японию называют божественной землей»[81].

Островное положение Японии даровало ей широкую свободу действий относительно участия в международных делах. На протяжении многих столетий страна находилась как бы у внешних границ азиатского мира, культивируя свои воинские традиции, улаживая внутренние распри и по своему усмотрению одобряя внешнюю торговлю и культурные контакты. В конце шестнадцатого века Япония предприняла попытку изменить региональный статус-кво, внезапно явив масштабные амбиции, которые соседи поначалу восприняли как неправдоподобные. В результате вспыхнул один из крупнейших азиатских военных конфликтов – его последствия для региона по сей день остаются в памяти и служат поводом для споров, а уроки этого столкновения, если бы их усвоили, могли бы изменить действия Америки в Корейской войне в двадцатом веке.

В 1590 году воин Тоетоми Хидэеси – превзойдя своих соперников, объединив Японию и завершив почти столетнюю эпоху внутреннего противостояния, – поведал о грандиозных планах: он-де соберет самую многочисленную в мире армию, переправится на Корейский полуостров, разгромит Китай и покорит мир. Хидэеси направил послание вану (правителю) Кореи, сообщая о своем намерении «проследовать в земли Великой Мин и принудить тамошний народ принять наши обычаи и установления», и попросил о помощи. Корейский монарх отказался и предупредил Хидэеси о недопустимости подобного шага (упомянув «нерушимую дружбу между Поднебесной и нашим королевством» и конфуцианский принцип, согласно которому «вторжение в чужую страну есть деяние, коего мудрецам и правителям надлежит стыдиться»), Хидэеси собрал 160 000 воинов и на семистах кораблях переправил их на материк. Эта огромная сила смяла оборону побережья и стремительно двинулась вверх по полуострову. Продвижение замедлилось, когда корейский флотоводец Ли Сунсин сумел организовать серьезное сопротивление врагу на море, стал нападать на линии снабжения японцев и отвлек захватчиков рядом схваток на побережье. Когда японское войско все же достигло Пхеньяна, города вблизи узкой «горловины» на севере полуострова (а ныне столицы Северной Кореи), в ситуацию вмешался Китай, не желавший допустить покорения своего данника. Китайский «экспедиционный корпус» насчитывал, по разным оценкам, от 40 000 до 100 000 человек. Китайцы пересекли реку Ялуцзян и оттеснили японцев обратно к Сеулу. После пяти лет безрезультатных переговоров и изнурительных боев Хидэеси умер, армия вторжения отступила, и довоенный статус-кво был восстановлен. Те, кто утверждает, что история никогда не повторяется, могут сопоставить сопротивление Китая «блицкригу» Хидэеси и действия Америки в Корейской войне почти четыреста лет спустя.

Вследствие провала этой затеи Япония изменила политический курс и сфокусировалась на всевозрастающей самоизоляции. Более двух столетий придерживаясь тактики «страна на цепи», Япония фактически самоустранилась от участия в любых порядках. Полноценные межгосударственные отношения на условиях строгого дипломатического равенства существовали лишь с Кореей. Китайцам разрешалось торговать только в отдельных населенных пунктах, никаких официальных китайско-японских отношений не поддерживалось, поскольку невозможно разработать протокол, способный удовлетворить самолюбие обеих сторон. Внешняя торговля с европейскими странами велась в нескольких прибрежных городах; к 1673 году всех европейцев, кроме голландцев, изгнали, а голландцы вынуждены были ютиться на искусственном (насыпном) острове близ порта Нагасаки. К 1825 году подозрительность относительно мотивов западных держав возросла настолько, что военные правители Японии издали «указ по изгнанию чужестранцев любой ценой»; в этом указе говорилось, что всякое иностранное судно следует прогонять от японских берегов – если понадобится, силой.

Все это было, однако, лишь прелюдией к драматическим изменениям, в ходе которых Япония наконец-то поместила себя в мировой порядок – в течение двух столетий преимущественно западный – и превратилась в современную великую державу вестфальского толка. Катализатором стало столкновение Японии с Америкой: в 1853 году четыре американских военных корабля отправились из Норфолка, штат Виргиния, в экспедицию с целью нарушить «блистательную изоляцию» и войти в Токийский залив. Начальник экспедиции, коммодор Мэтью Перри, вез письмо президента Милларда Филлмора к императору Японии – и утверждал, что обязан вручить документ лично в японской столице (вопреки двухсотлетним японским законам и дипломатическому протоколу). Япония, которая ценила внешнеторговый оборот ничуть не выше, нежели Китай, не пришла в восторг от этого послания: президент сообщал императору (обращаясь к тому «Мой великий и хороший друг!»), что американский народ полагает – «если ваше императорское величество сочтет возможным изменить древние законы и допустить свободную торговлю между двумя странами, это будет крайне выгодно для обеих сторон». Фактический ультиматум Филлмор замаскировал классической американской прагматикой: мол, установленные нормы изоляции, прежде считавшиеся непреложными, могли бы быть слегка ослаблены – «для проверки».

«Если ваше императорское величество не считает разумным и безопасным вообще отменить древние законы, которые запрещают Японии торговать с внешним миром, действие указанных законов может быть приостановлено на пять или на десять лет, ради эксперимента. Если оный не принесет выгод, на которые все надеются, древние законы можно восстановить. Соединенные Штаты часто ограничивают свои договоры с иностранными государствами сроком в несколько лет, а затем возобновляют их, или не возобновляют, по своему желанию».

Японские получатели президентского послания справедливо усмотрели в нем вызов их концепции политического и международного порядка. Тем не менее они отреагировали, как и подобало членам общества, которое на протяжении веков свыкалось с мыслью о бренности человеческой природы и тщете усилий, но сохранило веру в высшую цель. Оценив превосходящую огневую мощь кораблей Перри (японские пушки и огнестрельное оружие оставались на уровне двухсотлетней давности, тогда как корабли Перри имели самые современные орудия, способные, что было продемонстрировано у японского побережья, стрелять разрывными снарядами), правители Японии пришли к выводу, что прямое сопротивление «черным кораблям» бесполезно. Приходилось уповать на то, что сплоченность японского общества «поглотит» шок и поможет стране сохранить независимость. Император дал изысканно вежливый ответ, объяснив, что хотя перемены, которых жаждет Америка, «самым решительным образом отвергаются законами наших предков», однако «для нас приверженность этим древним законам, очевидно, не соответствует духу эпохи». Оговорившись, что руководствуются «насущной необходимостью», японские чиновники заверили Перри, что готовы удовлетворить почти все американские требования, в том числе построить новую гавань для иностранных кораблей.

Япония сделала из спровоцированной Западом ситуации вывод, отличный от того, который сделал Китай после прибытия ко двору британского посланника в 1793 году (см. следующую главу). Китай подтвердил свою традицию встречать незваных гостей демонстративным безразличием, одновременно продолжая культивировать самобытность страны в уверенности, что многочисленность населения, обширность территории и богатство культуры рано или поздно возьмут верх над «оккупантами». Япония же приступила, прилежно изучая детали и тщательно анализируя баланс материальных и нематериальных сил, к внедрению себя в систему международного порядка, основанного на западных концепциях суверенитета, свободной торговли, международного права, развития технологий и военной мощи (пусть и с целью неизбежного изгнания чужеземцев со своей земли). Когда к власти в 1868 году пришли те, кто обещал «помочь императору изгнать варваров», они объявили, что совершат это через усвоение идей и технологий варваров, а также присоединение к вестфальскому порядку в качестве равноправного члена системы. Коронация нового императора Мэйдзи сопровождалась подписанием «Клятвы Пяти пунктов»; эта клятва, одобренная японским дворянством, сулила радикальные реформы, в том числе допущение всех социальных слоев к участию в общественной жизни. Программа реформ предусматривала созыв ассамблей во всех провинциях, подтверждение правовых процедур и приверженность реализации чаяний населения. Программа опиралась на национальное согласие, одну из сильнейших сторон – пожалуй, наиболее отличительную черту – японского общества:

«Этой клятвой мы провозглашаем своей целью создание национального богатства на широкой основе и принятие конституции и законов.

1. Повсюду будут созываться собрания, а дела будут решаться при открытом обсуждении.

2. Все сословия, высокие и низкие, будут едины во всех предприятиях под руководством государства.

3. Простым людям, равно как и гражданским, и военным чинам, будет позволено следовать зову сердца во избежание недовольства.

4. Дурные обычаи прошлого отринуты, все основано на справедливых законах Природы.

5. Знания надлежит искать по всему миру, дабы укрепить фундамент имперского правления» [82].

Япония подошла к делу системно: началось строительство железных дорог, создание современной промышленности, экспортно ориентированной экономики и современной армии. На фоне этих преобразований, тем не менее, уникальность японской культуры и общества сохраняла японскую идентичность.

Результаты столь резкого изменения политического курса позволили Японии всего за несколько десятилетий буквально ворваться в ряды мировых держав. В 1886 году, после стычки между китайскими моряками и полицией в Нагасаки, современный китайский военный корабль немецкой постройки двинулся к берегам Японии – требовать справедливости. К следующему десятилетию интенсивное строительство военно-морского флота и обучение моряков изменили ситуацию в пользу Японии. Когда в 1894 году спор относительно значимости японского и китайского влияния в Корее завершился войной, Япония уже обладала солидным преимуществом. Условия мира включали отмену китайского сюзеренитета над Кореей (отсюда выросло напряжение в отношениях Японии и России) и уступку Тайваня, ставшего де-факто японской колонией.

Реформы в Японии проводились столь интенсивно, что западные державы вскоре вынуждены были отказаться от «экстратерриториальности», то есть от своего «права» судить собственных граждан в Японии по западным, а не по местным законам (этот принцип Запад впервые опробовал в Китае). Показателен торговый договор, которым Великобритания, могучая западная держава, обязала подданных британской короны в Японии соблюдать японскую юрисдикцию. В 1902 году этот договор был преобразован в договор о военном союзе – первое официальное стратегическое соглашение между азиатским и западным государствами. Британии этот союз требовался, чтобы «обуздать» Россию, очевидно поглядывавшую на Индию. Цель Японии состояла в подавлении стремления России подчинить себе Корею и Маньчжурию – и заодно «расчистить площадку» для свободы действий некоторое время спустя. Через три года Япония поразила мир, победив Российскую империю в войне; это было первое поражение одной из западных стран от Азии в современный период. В Первой мировой войне Япония присоединилась к Антанте и захватила немецкие базы в Китае и в южной части Тихого океана.

Япония стала первой незападной великой державой современной эпохи, получила военное, экономическое и дипломатическое признание у стран, которые до сих пор формировали международный порядок. При этом следует учитывать, что для Японии альянс с западными странами не предполагал достижения общих стратегических целей: японцы по-прежнему рассчитывали вытеснить своих европейских союзников из Азии.

После истощения Европы в Первой мировой войне лидеры Японии пришли к выводу, что ситуация – конфликты, финансовый кризис и американский изоляционизм – благоприятствует имперской экспансии, поступательному насаждению японской гегемонии в Азии. Япония оккупировала в 1931 году Маньчжурию и объявила ее своим сателлитом, а во главе Маньчжурии поставила изгнанного китайского императора. В 1937 году Япония объявила войну Китаю, претендуя на прочие китайские территории. Ради «нового порядка в Азии», а позднее ради «сферы взаимного процветания Восточной Азии», Япония мало-помалу строила собственную антивестфальскую систему – «блок азиатских стран во главе с Японией, свободный от западного влияния», причем организованный иерархически, чтобы «все страны могли найти и занять подобающее место». В этом новом порядке суверенитет прочих азиатских государств становился жертвой японской «опеки».

Государства – члены существующего международного порядка были слишком опустошены Первой мировой войной и слишком заняты борьбой с новым европейским кризисом. Оставалось единственное западное препятствие на пути японского проекта – США, страна, которая насильно открыла Японию для мира менее ста лет назад. История словно повторялась, только с обратным знаком: первые бомбы этой войны упали теперь на американскую территорию – в 1941 году, когда японцы предприняли внезапную бомбардировку Перл-Харбора. Война на Тихоокеанском фронте в конечном счете привела к использованию ядерного оружия (единственный случай его военного применения на сегодняшний день) и завершилась безоговорочной капитуляцией Японии.

Япония шла к этому фиаско шагами, аналогичными японскому ответу коммодору Перри: упорство, подкрепляемое неукротимым национальным духом, опиралось на своеобычную национальную культуру. Для восстановления японской государственности послевоенные лидеры Японии (почти все они состояли на государственной службе в 1930-х и 1940-х годах) трактовали капитуляцию как адаптацию к американским приоритетам; действительно, Япония опиралась на мощь американского оккупационного режима, чтобы как можно скорее модернизироваться и восстановиться (в сугубо национальном контексте это отняло бы куда больше времени). Страна отказалась от войны как инструмента национальной политики, подтвердила верность принципам конституционной демократии и вернулась в международную государственную систему в качестве союзника США, пусть и не главного, очевидно озабоченного экономическим возрождением сильнее, чем вопросами большой стратегии. На протяжении без малого семи десятилетий эта новая ориентация Японии служит гарантом азиатской стабильности и процветания.

Послевоенную политику Японии часто описывают как «новый пацифизм»; на самом деле все значительно сложнее. Прежде всего данная политика отражает молчаливое признание американского доминирования и взвешенную оценку стратегического ландшафта и императивов выживания в долгосрочной перспективе. Послевоенная правящая элита Японии приняла конституцию, разработанную американскими оккупационными властями – со строгим запретом на военные действия, – исключительно под давлением обстоятельств. Либерально-демократическую ориентацию конституции эта элита выдала за свое «изобретение» и подтвердила приверженность принципам демократии и международного сообщества сродни тем, которыми вдохновлялись в западных столицах.

В то же время лидеры Японии адаптировали уникальный демилитаризованный статус страны к долгосрочным стратегическим целям. Они преобразовали пацифистские «стороны» послевоенного порядка (запрет на военные действия) в необходимость сосредоточиться на других ключевых элементах национальной стратегии, в том числе на оживлении экономики. Американские войска оставались на японской земле, их обязанности по защите островов вылились в заключение договора о взаимной безопасности, который препятствовал потенциальным недоброжелателям (в том числе СССР, расширявшему свое присутствие в Тихоокеанском регионе) воспринимать Японию как легкую мишень. Установив рамки взаимоотношений[83], лидеры Японии в годы холодной войны продолжали укреплять потенциал страны, самостоятельно выстраивая заново военную машину.

На первом этапе послевоенного развития Япония прибегла к намеренному самоустранению из соперничества холодной войны, что позволило сфокусироваться на программе экономического развития. Япония де-юре примкнула к лагерю развитых демократий, но – публично рассуждая о пацифизме и приверженности единству мирового сообщества, – отказалась присоединиться к борьбе идеологий. Результатом такой стратегии явился период поступательного экономического роста, сравнимый разве что с эпохой революции Мэйдзи. За двадцать послевоенных лет Япония сумела восстановить статус ключевого игрока на глобальной экономической арене. «Японское чудо» вскоре даже бросило вызов американскому экономическому превосходству, однако в последнее десятилетие двадцатого века былой рост остался в прошлом.

Социальная сплоченность и национальное единство – вот основные условия этой замечательной трансформации. Они проявились и как ответ на современные вызовы. Именно они позволили японскому народу справиться с последствиями разрушительного землетрясения 2011 года, цунами и ядерным кризисом (Фукусима) – по оценкам Всемирного банка, это самые дорогостоящие стихийные бедствия в мировой истории, – продемонстрировать поистине удивительные образцы взаимопомощи и национальной солидарности. Финансовые и демографические проблемы сегодня являются главными внутренними заботами, и, в некоторых случаях, к ним подступают в равной степени решительно. В каждом начинании Япония черпает из своих ресурсов – с традиционной верой в то, что национальная «сущность» и культура сохранятся, сколько бы «корректировок» ни проводилось.

Драматические изменения в балансе сил неизбежно будут восприняты японским истеблишментом как стимул к новой адаптации японской внешней политики. Возвращение сильного национального руководства во главе с премьер-министром Синдзо Абэ дает Токио шанс действовать ради фактических интересов страны. В декабре 2013 года японское правительство представило документ, из которого следует, что «по мере роста напряженности вокруг Японии… стране надлежит предпринимать активные усилия в соответствии с принципами международного сотрудничества», включая укрепление «сдерживающего» потенциала Японии и, при необходимости, «возможность отражения угрозы». Обозревая меняющийся ландшафт Азии, Япония все четче формулирует стремление стать «нормальной страной», конституция которой не запрещает военные действия, и готова вступать в союзы. Важнейшим вопросом азиатского регионального порядка является определение степени этой «нормальности».

Как и в другие ключевые моменты своей истории, Япония движется в сторону переопределения собственной роли в международном порядке – конечно, с далеко идущими последствиями для региона и за его пределами. «Примеряя» новую роль, она оценивает, тщательно и хладнокровно, баланс материальных и нематериальных сил с учетом роста могущества Китая и Кореи и влияния этих факторов на безопасность Японии. Она также изучает целесообразность и полезность альянса с США применительно к задаче обеспечения широких взаимных интересов; еще Япония принимает во внимание и вывод американских войск из трех зон военных конфликтов. Свой анализ Япония проводит, если грубо, опираясь на следующие характеристики: постоянный альянс с США; адаптация к возрастанию роли Китая; все более националистическая внешняя политика. Что в итоге окажется доминирующим или же выбор сведется к сочетанию этих трех вариантов – зависит от оценки Японией глобального баланса сил (заверений Америки явно недостаточно) и от восприятия нынешних мировых тенденций. Принимая новую конфигурацию сил в регионе и в мире, Япония будет укреплять безопасность на основе собственных суждений о реальности, а не на текущих соглашениях. Поэтому очень важно, как японский истеблишмент расценивает политику США в Азии и общий баланс сил. Долгосрочные перспективы внешней политики США тоже имеют для Японии принципиальное значение.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.