О добром Маклае и гениальном Тукае

О добром Маклае и гениальном Тукае

Когда говорят о неравенстве рас, тому всегда находится подтверждение. И когда говорят о равенстве рас, тому тоже находится подтверждение. Либерасты обожают приводить в пример детей туземцев, которых европейцы выращивали, а они оказывались ничем не хуже европейцев.

В свое время Николай Николаевич Миклухо-Маклай (1846–1888) усыновил папуаса, чернокожего мальчика Тукая. Он воспитал мальчика вместе со своей австралийской женой, и мальчик вырос не то что великим человеком, но по крайней мере средним по своим талантам, очень неглупым европейцем.

Немецкий профессор подобрал в джунглях Амазонии девочку примерно двух лет: индейское племя должно было переселяться. Детей много, и профессору сказали, что одну из девочек они намерены бросить на произвол судьбы на прежней стоянке. Ученый выбрал «лишнюю» девочку, увез ее в Европу; девочка выросла и вышла замуж за сына этого немецкого профессора. Как говорили свидетели, «она вполне соответствовала своему положению в обществе».

Примеров таких сотни, и все они «с блеском» используются для доказательства равенства рас. Не учитывается сущая «мелочь»: Миклухо-Маклай мог усыновить сотни папуасских мальчиков, но «почему-то» выбрал именно этого. Видимо, выбрал парня, чем-то ему симпатичного. Чем-то неуловимо похожего на него самого… И так же выбирали другие исследователи, верно? Вопрос: чем же все эти дети напоминали детей европейцев?! Может быть, как раз обучаемостью, интересом к отвлеченным предметам?

А как только ВСЕ папуасы и индейцы из племен Амазонии оказались перед лицом цивилизации, выяснилось — войти в нее могут НЕ все из них. Есть папуасы, которые и правда «ничем не хуже» европейцев. Немного, но есть. Но очень большой процент людей в этих племенах — малообучаемые, а то и вообще принципиально необучаемые. Это могут быть люди с очень хорошими душевными качествами, добрые и милые. Но учиться чему бы то ни было сложному они и не могут, и не хотят. Держать в голове «слишком много» дел и деталей им не хочется и не можется. Напряженно и сложно работать не хочется еще в большей степени.

Опыт всей жизни человечества показывает: внутри одного народа люди различаются на генетическом уровне. Это не фатально: в любой момент в семье батраков может родиться человек с совершенно другими качествами, даже выдающаяся личность. Джеймс Кук был сыном батрака, Воронихин — сыном крепостного. А в интеллигентной семье «с традициями» вполне может родиться запойный необучаемый… [вставьте сами нужное слово, читатели].

В большинстве стран северо-запада Европы давно пришли к выводу, что самореализоваться человеку может мешать только бедность. Ведь европейцы видели — из числа бедняков выходят замечательные, а порой и выдающиеся люди, тот же Джеймс Кук тому порукой.

…И никто не хотел видеть двух важных вещей:

1) что не только ничтожность есть следствие бедности, но и бедность вполне может быть следствием личной ничтожности;

2) что далеко не всем беднякам хочется более сложной жизни. Они и бедны потому, что хотят жить просто, ни о чем не задумываясь, ничего не планируя и не совершая усилий.

В России сословные различия дожили до XX века. При этом есть много примеров того, как крепостные и становились людьми творческих профессий, и вырастали в среде образованных — в качестве тех же приемных детей.

Поэтому в образованном классе появилось убеждение: крестьяне и городской плебс ничем не отличаются от дворян и интеллигентов, кроме формальных прав. И потому сословный строй начали считать страшной несправедливостью. Тому было множество доказательств из самой жизни!

Потрясающую историю рассказывает бывший крепостной Николай Шипов. Он вырос в слободе, которая в год платила помещику 105 000 рублей оброка. Они были богаче помещиков, эти крестьяне!

«Однажды помещик, и с супругою, приехал в нашу слободу. По обыкновению, богатые крестьяне, одетые по-праздничному, явились к нему с поклоном и с различными дарами; тут же были женщины и девицы, все разряженные и украшенные жемчугом. Барыня с любопытством все рассматривала и потом, оборотясь к своему мужу, сказала: «У наших крестьян такие нарядные платья и украшения; должно быть, они очень богаты и им ничего не стоит платить нам оброк». Недолго думая, помещик тут же увеличил сумму оброка».[219]

Крестьяне работают, организуют производство, а барин получает немалые деньги только за то, что крестьяне — его собственность… Уже несправедливость, уже все это очень неприятно.

Настанет момент, и Николай Шипов убежит. С очень небольшими деньгами, а то и буквально без копейки денег он организует все новые ремесла, всю новую торговлю то в Одессе, то в Кавказской армии, закупает товар то в Константинополе, то у калмыков. По-видимому, это очень талантливый, невероятно энергичный человек — все-то ему удается.

А помещик вовсю ищет Шипова… Зачем? А чтоб «не высовывался».

Шипов охотно выкупился бы на свободу, платил бы любой по размерам оброк — лишь бы иметь счастье никогда не видеть помещика.

Но барин ловит его вовсе не за этим. Пойманного разоряют, все организованное им предприятие идет по ветру. Шипова доставляют в поместье, из которого он убежал, беспощадно порют, сажают на цепь, морят голодом. Должным образом смирив, Шипова отправляют на какие-то грубые, не требующие никаких знаний и талантов работы — копать землю, вколачивать сваи, рубить и таскать дрова. Шипов опять и опять бежит, снова и снова помещик тратит все большие деньги, буквально разоряется, чтобы поймать Шипова и показать, кто тут главный.

Не менее потрясающую историю рассказывает писатель Терпигорев. Главные участники этой истории — дядюшка автора, которого он называет Петр Васильевич Скурлятов. А то, мол, называть настоящим именем не стоит — многие его знают.[220] У дядюшки в имении большая библиотека в основном из французских книг, отличный повар, готовивший, уж, конечно, не «простонародные» кушанья, знаменитый на всю Россию конный завод…

Второй участник событий — крепостной дядюшки, «Степанкин сын, который в поваренках был». Этот парень долго жил в Петербурге, выучился на художника. Да еще и за границу захотел поехать! «Вдруг присылает из Петербурга письмо… хочу, говорит, ехать за границу, там учиться, так пришлите мне паспорт и не отпустите ли совсем на волю?…А барин-то, изволите помнить, хотели три года тому назад и сами за границу ехать — им не разрешили, а этот-то сдуру напомнил о себе, да еще говорит, за границу еду… Ну, они и прогневались. Велели написать ему, чтоб он сперва сюда к нам приехал, а потом они его и отпустят…».[221]

То есть барин решил заманить из Петербурга в имение, остричь, сшить ливрейную лакейскую куртку, сделать покорным рабом. Кстати, решение барина очень поддерживает дворня:

«— Ну, попомни мое слово, если он завтра не отдерет его!

— То есть вот как… утром же!

— Как услыхал колокольчик, стал бы у крыльца на колени, и в ноги…

— Господин какой появился!

Все это они говорили весело, смеясь, с шуточками».[222]

Отметим это: для 90 % крестьян быть личностью — вовсе не достоинство. Самостоятельность, желание сделать карьеру, осознание своей личности для них скорее неприятны и подозрительны. Для них существуют не личности, а группы людей. Нечего тут выхваляться, выделяться из семьи, сословия и деревни! Что это будет, если каждый сам станет решать — кем ему быть и что делать?!

Так барин и не допустил, чтобы «Степанкин сын» делал то, на что он сам не способен. По словам несостоявшегося художника, «и траву какую можно в порошок растереть, и человека».

Такие истории многократно убеждали россиян: все дело в тираническом строе!

…. А что большинство населения поддерживает этот тиранический строй, не замечали. Что строй и держится на полнейшем согласии его терпеть.

В России в «демократической, тем более в народовольческой среде не полагалось и думать, что крестьяне могут вовсе не хотеть ни получать образования, ни быть предпринимателями, ни вообще делать что бы то ни было сложное и «умственное».

А те, кто это замечал, делали порой довольно причудливые выводы. Вот Лев Толстой хорошо описывает, что для помещика Левина было важно, чтобы «каждый работник сработал как можно больше, и притом… старался не сломать веялки, конных граблей, молотилки, чтоб он обдумывал то, что он делает; работнику же хотелось работать как можно приятнее, с отдыхом, и главное — беззаботно и забывшись, не размышляя».[223]

Результат? «Он посылал скосить клевер на сено, выбрав плохие десятины… — ему скашивали подряд лучшие семянные десятины, и оправдываясь тем, что так сказал приказчик, и утешали его тем, что сено выйдет отличное; но он знал, что это происходило оттого, что эти десятины косить было легче. Он посылал сеноворошилку трясти сено — ее ломали на первых рядах, потому что скучно мужику было сидеть на козлах, под махающими над ним крыльями… Все это делалось только потому, что всем хотелось весело и беззаботно работать».[224]

Лев Толстой извел немало чернил, доказывая: это национальная черта! Но словно в насмешку над собой тут же выводит семью мужиков, которые ведут рациональное хозяйство и делают то, чего Левин никак не может заставить.[225]

Из истории известно, что одновременно с мужиками, которые ломали косилки Левину, жили и мужики-предприниматели. И мужики — превосходные работники. Легендарный Левша, подковавший блоху, — старший современник убежденных бездельников, с которыми мучился Левин.

Эти различия между людьми сразу проявились и в Гражданскую войну, и при советской власти. Вот стало возможно получать образование, делать какие угодно карьеры! Заработали сразу несколько социальных лифтов, можно выбирать какой угодно!

…И сразу же оказалось: одни дети рабочих и крестьян сразу же кинулись учиться, раз теперь можно! А другие поколениями, все 70 лет, так и «гордились общественным строем» и своим пролетарским происхождением.

Было ли страшной несправедливостью давить людей податного сословия? Несомненно. Было ли правильно не позволять их детям получать хорошее образование? Нет, это было неправильно.

Но было еще большей несправедливостью считать, что все «пролетарские» или все крестьянские дети рвутся в ученые, поэты и государственные деятели. Было просто глупо считать потенциальными талантами и гениями любых «людей из народа». А именно так ведь и считали. Было в 1920-е годы целое учение: «талгенизм». Согласно «талгенизму», только злой царизм не дал развернуться «народу», а теперь, при советской власти, сразу появятся их толпы.

Впрочем, еще французский утопист Франсуа Мари Шарль Фурье (1772–1837) полагал, что торжество его идей и совместный труд людей преобразят мир так, что на орбите Земли появятся шесть лун, климат Северного полюса будет более мягким, чем в районе Средиземного моря, а воды морей превратятся в лимонад.

Творческие способности людей невероятно раскроются. В мире будут жить 37 миллионов поэтов, равных Гомеру, 37 миллионов математиков, равных Ньютону, и 37 миллионов писателей, равных Мольеру.

Как мы знаем, эти представления оказались, говоря мягко, неверными. Мало ли кто что придумал.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.