Заметки на полях «Погром» – слово русское

Заметки на полях

«Погром» – слово русское

Отношения между людьми разных национальностей есть фактор постоянный, к общественному строю и стране отношения не имеющий. Национальность есть у всех. Человеку свойственно разделение на своих и чужих с времен, когда он представлял собой существо исключительно биологическое. Животным оно тоже свойственно. Близкие родственники образуют семью у львов, слонов, волков, обезьян или китов с дельфинами точно так же, как и у людей. Семьи сбиваются в более крупные группы далеко не всегда и не у всех. Люди организуются в род. Слоны – в группу. Лошади – в табун, а прочие копытные – в стадо. Волки и собаки – в стаю. Но львиный прайд – это боевая единица сама в себе. Как там, у Макаревича? – «…и только кошка гуляет сама по себе и лишь по весне – с котом». Ну, что касается животных – имеет смысл читать Гржимека, Лоренца и Даррелла, получая от этого удовольствие. С людьми сложнее. Изначально человечество устроено просто: группы разных уровней организации, с их сходством и различием, которое извне, для человека из соседней группы, может быть совершенно незаметно. За родом следующий уровень – племя. Союз племен. Народ. Нация. Со всеми сопутствующими этому процессу попутными расколами и интеграцией инородных групп. Ассимиляцией и столкновениями. По пути эволюционируют языки и появляются диалекты. Создаются и распадаются территориальные образования: города-государства, княжества, царства, теократии, империи – или республики. Но где бы человек ни жил и какое бы государственное устройство в его стране ни было, национальность у него есть всегда.

Она может быть для него предметом гордости или проблемой – особенно если он живет в окружении тех, кто к этой его национальности относится недружелюбно. Но вне зависимости от того, что думает по этому поводу он сам и люди вокруг, она есть и от нее не деться никуда. В прежние времена над идеей о наличии в мире особого, советского, народа не иронизировал только ленивый. Когда СССР не стало, вдруг выяснилось, что идея эта имела под собой все основания и была не так уж и плоха. Советский человек представлял собой что-то вроде американца: жителя страны, в которой все теоретически были равны, вне зависимости от того, какой они были национальности. Теоретически, поскольку ни в Америке, ни в СССР равенства не было и не могло быть. Советская система, развивавшаяся рывками, порубила на своем пути к нормальному сегодняшнему состоянию немало леса, создав негласную табель о рангах, где русские присутствовали наверху, а все прочие – под ними в виде пирамиды. Кому-то были положены союзные республики, кому-то нацавтономии разного уровня, кому-то области или края. В самом низу держали репрессированные народы: от немцев и чеченцев до крымских татар. Некоторым из них национальные анклавы после войны восстановили. Другим – нет. Итог всей этой феодальной каши Россия расхлебывает до сих пор. В целом, однако, смысл в этой системе был и, не исключено, еще остается, хотя построена она неидеально, управляется безобразно и шатается непрерывно.

Американская система равенства национальностей держалась на том, что они формально никого не интересовали. Отношение к ним представляло собой что-то вроде качелей – от крайних степеней ксенофобии и расизма до политкорректности, столь же демонстративной, сколь и ханжеской. Мартин Лютер Кинг гораздо больше, чем Барак Хусейн Обама, заслуживал президентского поста, но ничего, кроме пули, в Америке своего времени получить просто не мог. В начале ХХ века надпись «евреям, собакам и неграм вход воспрещен» была стандартной на всем американском юге. Американские еврейские больницы, общинные центры, университеты, спортивные команды и масонская ложа «Бнай-Брит» появились потому, что в христианские евреев не принимали. Католические – потому что католиков, вне зависимости от национальности, не принимали в протестантские. Больницы, спортивные команды и колледжи для негров – потому что их не брали в заведения для белых. В 60-е эта система получила первый сильный удар. В 90-е – последний. Но на протяжении большей части истории Соединенных Штатов эта страна жила не по завету отцов-основателей: «Бог создал людей равными» – да и сами отцы-основатели по нему не жили, а в соответствии с поговоркой: «Бог создал людей разными, но полковник Джон Сэмюэль Кольт уравнял их шансы».

«Погром» – слово русское, хотя явление вполне международное. Идее о том, что кто-то из соседей слишком зажирел и обустроился, поэтому его необходимо поставить на место, заодно прибрав его имущество себе, а что не удастся прибрать – уничтожить, столько же лет, сколько человечеству. При этом, если сосед говорит на другом языке, его внешность и обычаи чем-то отличаются, а тем более если он исповедует другую религию, погром из бандитизма и разбоя превращается в проявление национальных чувств. Либо – чувств национально-религиозных. Или, если всех подпадающих под указанные выше категории разнесли в пух и в прах на предыдущих этапах, в проявление классовой ненависти. Что демонстрирует любая революция, бунт, мятеж или гражданская война в любой стране. Громят ли в Греции турок или в Турции армян и греков. Протестантов в Северной Ирландии или католиков в Англии. Евреев и цыган – по всему христианскому и мусульманскому миру или китайцев в Индонезии, Малайзии и Вьетнаме. Индийцев в Восточной или Южной Африке или белых в Зимбабве. Христиан в Египте или корейцев в Японии. Узбеков в Киргизии или месхетинцев и таджиков в Узбекистане. Правила этой увлекательной народной забавы всегда одни и те же.

Есть большинство и меньшинство – приехавшее недавно или живущее испокон веков – неважно. Хотя бы даже коренное, населявшее территорию конфликта за сотни лет до своих соседей. Но отличающееся. Например – своей национальностью, которая и есть главный маркер, характеризующий отличие той или иной группы от соседей. Живущее компактно или сгоняемое, при поддержке властей, в обособленные анклавы, в случае затрудняющей погром дисперсности исходного расселения. Не то чтобы организации погрома отсутствие этого условия так уж мешало – всегда можно использовать домовые списки, но громить гетто как таковое всегда легче, чем вылавливать поодиночке: многие могут уйти или быть спасены соседями. Опять-таки, погромная толпа – это самоорганизующийся организм, да и списать на нее совершенные скопом преступления проще, чем отвечать за них в индивидуальном порядке. Существенным элементом погрома служит благоволение властей, наличие лидеров или организованного ядра, а также самообороны тех, кого предложено громить. Заигрывание с националистами всех мастей и поиск врага, которым власть пытается заменить рутинную работу, обычно создает благоприятную атмосферу для будущих погромов, вне зависимости от того, на кого именно они будут направлены. Дореволюционная толпа в России, организуемая и науськиваемая властями, изначально громила евреев и китайцев, а затем немцев. Революционная – всех подряд, начиная с правящей элиты, которая сама на свою голову и открыла при Александре III и Николае II этот ящик Пандоры.

Специфика современной российской жизни, полностью освобожденной в начале XXI века от оков советского прошлого, состоит, помимо прочего, в том, что главным объектом ксенофобии являются жители Кавказа: как Северного, российского, так и республик Закавказья. Не меньшие проблемы у выходцев из Средней Азии, которые, как правило, значительно более беспомощны, несмотря на высокую численность, из-за бесправного статуса и отсутствия у подавляющего их числа соответствующих документов. Особой радости оттого, что евреи в сегодняшней России – последние в очереди на погром, автор, будучи евреем, не испытывает. Куда как лучше, чтобы эта тема на веки вечные ушла в историю, но поскольку эта возможность относится исключительно к категории благих пожеланий, имеет смысл оценить текущую ситуацию на предмет того, какие именно погромы возможны в России, как стране, подарившей миру само это понятие.

Отсутствие в большинстве российских городов национальных кварталов снижает возможность организации там погромов классического типа до нуля. Волнения на расовой почве или по религиозному поводу можно организовать в центре той же Москвы без больших проблем – для этого достаточно собрать на Манежной площади или проспекте Мира соответственно настроенную группу единомышленников, вне зависимости от того, какой именно национальности или вероисповедания они будут. Однако ее жертвами могут стать исключительно случайные прохожие. Громить эта толпа, может, и будет, но лишь то, до чего физически сможет добраться: автомобили, магазины и заведения общественного питания, оказавшиеся на ее пути. Кому конкретно они принадлежат, она не знает, да и не интересуется. Попадаться ей на глаза на маршруте ее следования чрезвычайно опасно, хотя такая же толпа может состоять и из фанатов-болельщиков, не слишком отличающихся от погромщиков-националистов любого толка по результатам тех волнений, которые они организуют.

Нападения с тяжелыми последствиями, вплоть до убийств, организованные националистами и религиозными фанатиками на тех идейных противников, кого они для себя полагают опасными, включая экспертов из числа академического сообщества или общественников, – реальность сегодняшнего состояния дел в стране, в том числе в Москве и Санкт-Петербурге. Свидетельствуют они о провале работы правоохранителей и стремительном превращении националистических объединений и экстремистских религиозных групп в организованные преступные группировки, но к организации погромов прямого отношения не имеют. Другая ситуация в малых и средних населенных пунктах, где инициаторами погромов принадлежащих «понаехавшим» бизнесов выступают или используют эти погромы в своих интересах криминальные группировки, часто сросшиеся с местными властями. События в карельской Кондопоге продемонстрировали взрывной потенциал провинциальной России в такой же мере, как столкновения в Астраханской области.

За пределами России, в республиках Центральной Азии и Закавказья, обычным явлением в отсутствие внешнего центра является классическое противостояние двух или более этнических групп, призванное провести перераспределение земли, жилого фонда и бизнесов в пользу «титульной нации». Вне зависимости от того, кто именно избран на роль «главного врага», проблемы возникают у всех, кто к этой «титульной нации» не относится. Так, узбекские погромы в Киргизии спровоцировали насилие в отношении всех малых этнических групп, живущих в республике, включая русских, в сельских районах являвшихся автохтонным населением. Эта модель поведения все более распространяется и на национальные автономии Северного Кавказа, помимо прочего, являющиеся регионами высоко криминализированными и экономически депрессивными. Безопасность русского и другого «неместного» населения там во все времена могли обеспечить или центральные власти, что требовало оккупационного режима, который в царскую и советскую эпохи там и существовал, или эффективно действующие власти на местах. В настоящее время таким анклавом в регионе можно полагать только управляемую Кадыровым Чечню, новейшая история которой не дает ни малейших оснований полагать, что ее моноэтнический после гражданской войны состав изменится в обозримой перспективе.

Как следствие, погромы как таковые в России могут состояться преимущественно в сельской местности или малых городах, в отношении мигрантов, при поддержке – в явной или скрытой форме, местной администрации. Либо на Северном Кавказе в отношении остатков русского населения, в случае потери контроля над ситуацией в том или ином регионе со стороны властей – центральных или местных. Ситуация нерадостная, но на порядок лучшая, чем на постсоветском пространстве, не говоря уже о странах Ближнего и Среднего Востока, где погром – ежедневная реальность, или Африке южнее Сахары, где стандарт межнациональных отношений – геноцид. Слабым утешением для меньшинств, живущих в этих частях света, является тот факт, что, покончив с ними, этническое или религиозное большинство, как правило, начинает гражданскую войну в своей собственной среде, как в свое время и произошло в Таджикистане, соседство которого с Афганистаном сыграло для этой части бывшего СССР дурную шутку.

Что делать с Северным Кавказом, где постепенно формируются территориальные анклавы последователей салафитского «чистого ислама», – вопрос особый. Это же касается мечетей, как новых, так и расположенных в традиционных российских мусульманских центрах. Проблема Европы, балансирующей между радикальными исламскими и ультраправыми группами, столкновение которых в будущем может взорвать ЕС, демонстрирует, к чему приводит бездействие политкорректных, но не контролирующих ситуацию властей. Российская ситуация значительно спокойней, тем более что национальное законодательство, критикуемое за недемократичность, не поощряет радикалов, позволяя пресекать их деятельность на ранней стадии. Что, несомненно, мало соответствует расширительному пониманию прав человека, но не оставляет им перспективы для формирования закрытых этно-конфессиональных анклавов – очагов будущих погромов. По крайней мере, если Москва в какой-то момент не присоединится к самоубийственной политике европейских лидеров, чего, хотелось бы надеяться, ей удастся избежать, сохранив свою собственную, разумно консервативную модель.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.