55. С. Н. Толстой
55. С. Н. Толстой
1902 г. Мая 15. Гаспра.
Милая Соня, я очень рад был серьезно поговорить с Илюшей* о воспитании детей. То, в чем мы с ним несомненно согласны, но что только отрицательно, это то — что надо детей учить как можно меньше. Это потому, что если дети вырастут, не научившись чему-нибудь, — это далеко не так опасно, как то, что случается почти со всеми детьми, особенно когда матери, не знающие тех предметов, которым обучаются дети, руководят их воспитанием, — именно то, что они получают indigestion* учения и потому отвращение к нему. Учиться, и успешно, может ребенок или человек, когда у него есть аппетит к изучаемому. Без этого же это вред, ужасный вред, делающий людей умственными калеками. Ради бога, милая Соня, если ты и не вполне согласна со мной, поверь мне на слово и поверь, что если бы это не было делом такой огромной важности, я бы не стал писать тебе об этом. Поверь, главное, своему мужу, который вполне разумно смотрит на это.
Но тут обычное возражение: если дети не будут учиться — чем они будут заняты? Бабками и всякими глупостями и гадостями с крестьянскими ребятами? При нашем барском устройстве жизни возражение это имеет разумный смысл. Но разве необходимо приучать детей к барской жизни, то есть тому, чтобы они знали, что все их потребности кем-то как-то удовлетворяются, без малейшего их участия в этом удовлетворении? И поэтому я думаю, что первое условие хорошего воспитания есть то, чтобы ребенок знал, что все, чем он пользуется, не спадает готовым с неба, а есть произведение труда чужих людей. Понять, что все, чем он живет, есть труд чужих, не знающих и не любящих его людей, — это уж слишком много для ребенка (дай бог, чтобы он понял это, когда вырастет), но понять то, что горшок, в который он мочился, вылит и вымыт без всякого удовольствия няней или прислугой, и так же вычищены и вымыты его ботинки и калоши, которые он всегда надевает чистыми, что все это делается не само собой и не из любви к нему, а по каким-то другим, непонятным ему причинам, это он может и должен понять, и ему должно быть совестно. Если же ему не совестно и он продолжает пользоваться этим, то это начало самого дурного воспитания и оставляет глубочайшие следы на всю жизнь. Избежать же этого так просто: и это самое я, говоря высоким слогом, с одра смерти умоляю тебя сделать для твоих детей. Пусть все, что они в силах сделать для себя, — выносить свои нечистоты, приносить воду, мыть посуду, убирать комнату, чистить сапоги, платье, накрывать на стол и т. п., — пусть делают сами. Поверь мне, что как ни кажется ничтожным это дело — оно в сотни раз важнее для счастья твоих детей, чем знание французского языка, истории и т. п. Правда, при этом возникает главная трудность: дети делают охотно только то, что делают их родители, и потому умоляю тебя (ты такой молодец и, я знаю, можешь это) — сделай это. Если Илья и не будет делать этого (хотя можно надеяться, что да), то это не помешает делу. Ради бога, для блага своих детей обдумай это. Это сразу достигает двух целей: и дает возможность меньше учиться, самым полезным и естественным образом наполняя время, и приучает детей к простоте, труду и самостоятельности. Пожалуйста, пожалуйста, сделай это. Будешь радоваться с первым месяцем, а дети еще больше. Если к этому можно прибавить земельную работу, хотя бы в виде огорода, то это хорошо, — но из этого большей частью выходит игрушка. Необходимость ходить за собой и выносить свои нечистоты признана всеми лучшими школами, как Bedales*, где сам директор школы принимает в этом участие.
Поверь мне, Соня, что без этого условия нет никакой возможности нравственного воспитания, христианского воспитания, сознания того, что все люди братья и равны между собой. Ребенок еще может понять, что взрослый человек, его отец — банкир, токарь, художник, управляющий, который своим трудом кормит семью, может освободить себя от занятий, лишающих его возможности посвятить все время своему добычному труду. Но как может объяснить себе ребенок, ничем еще не заявивший себя, ничего еще не умеющий делать, то, что другие делают для него то, что ему естественно делать самому?
Единственное объяснение для него есть то, что люди разделяются на два сословия — господ и рабов, и сколько бы мы ни толковали ему словами о равенстве и братстве людей, условия всей его жизни, от вставания до вечерней еды, показывают ему противное.
Мало того, что он перестает верить в поучения старших о нравственности, он видит в глубине души, что все поучения эти лживы, перестает верить и своим родителям и наставникам и даже самой необходимости какой бы то ни было нравственности.
Еще соображение: если невозможно сделать все то, о чем я упоминаю, то, по крайней мере, надо заставлять детей делать такие дела, невыгода неисполнения которых тотчас же для них была бы чувствительна: например, не вычищено, не высушено гуляльное платье, обувь — нельзя выходить, или не принесена вода, не вымыта посуда — негде напиться. Главное, при этом не бойтесь ridicul’a*. Девять десятых дурных дел на свете делается потому, что не делать их было бы ridicule.
Твой отец и друг
Л. Толстой.