ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ

ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ

Владимир Личутин

Владимир Личутин

ДУША НЕИЗЪЯСНИМАЯ

Живет в Москве замечательный, единственный в своем роде, может, и неповторимый по манере художник, скиталец по судьбе, мало кем замеченный, как бы растворенный, размытый праздной толпою, как трудно различить адамант в горе щебня, сияющего от весеннего теплого ливня… Александр Морисович Москвитин. Ни в одно стойло его не загнать, ни в одну колымагу не запрячь, вольный живописец, что пасется на горных пастбищах под горним небом. А свобода дорого стоит, за неё приходится платить одиночеством и неуютом; отсюда невольная внутренняя брюзга, сквозная трещина на душе, сиротливость взора, разброс ума, когда неприкаянно всматриваешься по сторонам, отыскивая подмоги, верной дружеской руки, а натыкаешься на ухмылку и укор. Нет у Москвитина ни жилья, ни мастерской и взгляд его упирается в стену равнодушия. А ведь настоящего художника нельзя отлить даже из золота высшей формы, вычинить ни за какие карбованцы мира; это дар Божий, но с какой немотою, с каким высокомерием относится ростовщик-процентщик к русскому дару, почитая себя наравне с Богом, а то и выше…Но сломать талант, источить его, погубить, надсмеяться над ним — чрезвычайно легко.

Порою думается, что талант дается Господом избранному в испытание; кажется, и разменял бы его на сдобные кренделя и сладкие перепечи, да вот кругом перетыки, да и главной переградой ты сам себе и становишься невольно, без всякой задней мысли, разрушая благо, что катится к тебе "пасхальным яичком" прямо в руки. Эх, оказывается, не так-то и просто запродать себя мамоне, не брезгуя его подачей, если в душе Бог живет и сторожит твои лукавые скидки и подставляет ножку в самое хитрое время. Талант, оказывается, как горб на горестной спине страдальца: и носить его ты уже не в силах, одни слезные муки от него, но и разлучиться невозможно и нельзя прислониться к стене, чтобы сыскать отдыха измаянному телу. "Горбатого к стенке не приставишь". Но и опять же, братцы, потерять-то как страшно, если постоянно не вздрючивать его, оставить во спокое.

Эх, кабы не этот неразлучный "горб таланта", это бремя за плечами, эта торба совестных чувств, что совершенно лишняя в наше окаянное торгашеское время, когда все меряется лишь деньгою, подкупом, нарочитым обманом и лестью, куплею-продажею души, то как бы легко и сыто жилось, и стал бы Александр Москвитин, к примеру, салонным живописцем, как тот же Александр Шилов, малевал бы череду сытых бюргеров с масляными улыбками, новых ражих самодовольных купчин, старух в салопах и с пальцами, унизанными перстнями, московских лысых тузов и фарфоровых мальчиков с изжитым тусклым взором, Тут главное в портрете, чтобы все сходилось с чертами заказчика, так соблюсти возраст, чтобы не выказался человек слишком юным и вздорным, иль, напротив, слишком старым и морщиноватым, подсластить и лукаво подмарафетить, улестить персонажу, проявить в облике ум и благородство, запрятать хитрость так глубоко, чтобы и оттенка её не отразилось в глазах, написать чревоугодника такой ловкой податливой кистью, чтобы, упаси Боже, ненароком не угодить в скрытую от всех обитель духа, что зовется душою, не зацепить тайных скверн и болячек, чтобы не вызвать у капризного богатея гримасы неудовольствия иль припадка гнева. Надо написать портрет вроде бы по художественной школе, но вместе с тем, по скрытой лукавой лжи; надо так извернуться кистью, обмануть, к примеру, бывшего директора овощной базы, чтобы он и не понял всего обмана, но с тщеславной радостью принял за истину и перед всеми гостями хвалился портретом от знаменитого живописца. Да тут, впрочем, особенного качества письма ему и не понять: для тщеславного туза с избытком достанет почтенного имени в уголке холста и богатого резного багета. Главное, чтобы похоже было, как на "фотке"…

Любопытно, что и Москвитин пробовал скинуть свой "горб таланта" с плеч, продать его подороже, переломить себя, чтобы заработать на хлеб с маслом, а там, глядишь, и подвалит шумный успех, от клиентов не станет отбою…Заключил с одним процентщиком договор на портрет, написал в своем духе, вывернув нутро заказчика наружу; тот капризно взглянул на работу, подивившись гордыне художника и непоклончивости, и порвал контракт "с дуралеем", отказался платить: "Где мне портрет держать, — говорит, — в кладовке, что ли? Зачем мне знать, что я такой скверный? Чтобы мозолил мне глаза и укорял? Да я и без тебя знаю всю правду о себе. Но мне-то хочется видеть себя таким, каким я, быть может, хочу стать … ".

Не удалось Москвитину набить руку на московской элите, что досталось вполне Шилову. Шилов в фаворе у новых Биронов при Дворе, и слава Богу; но почему другие, не менее сильные таланты, должны пропадать в "касте неприкасаемых", и в их защиту не раздастся голос "краснопевца" кисти, друга богатых гостиных? Шилову ли, затеявшему ещё при жизни храм себе, не знать, что "подобный храм до одного ветру стоит; ветр подует, и храм тот порушится, "Где та цеховая солидарность, когда суровые тяготы хоть в малости искрашиваются на всех и уже нет их гибельных последствий? Где голос в защиту сотоварища, что оставляет отзвук на долгие годы, где отчаянный бунт и укор правителю, где жест добротолюбия, что отпечатывается в памяти, куда пуще живописных полотен, где, наконец, православная жертва в подмогу, о которой отчего-то забывается уже на церковной паперти, хотя слезы ещё не высохли от проповеди?.. Увы, добрый душевный порыв, что и вспыхивает однажды в церковном приделе, сразу съедает торгашеская улица с её стяжательством: все мне, все мне. И это не в укор Шилову, просто Шилов, как наглядный пример, "прилип к зубам"; теплота участия вообще истончилась средь творческих людей, поддавшихся наваждению, что спустилось на Русь. Многие обманчиво замкнулись на своем "я", полагая выжить, и невольно порвали братскую скрепу, которая единственно могла бы противостоять бессовестному миру процентщика-менялы, и потому умирают в одиночестве.

…У Москвитина хорошая русская натуральная школа, но, кроме добрых живописных уроков, в полотнах проглядывают наружу колкий характер странника, сам образ художника, его духовное томящееся существо, что редко случается даже у опытных академистов; да, порою рука у них добротно постав лена, и кисть кудревата, и взгляд вроде бы точен, и русский навык проглядывает в мазке, но отчего-то скушно, рот раздирает позевотой, ибо где-то подобное уже видели, усердие и пот наружу, не хватает той самой изюминки, нерва, что и отличает творчество от ремесла,

Был на последней выставке Александра Москвитина. Поэзия камня, небес, текучей искрящейся воды, огромные полотна, которым тесно в узких полутемных каморах; нужны висячие люстры, похожие на церковные паникадила, льющийся свет широких окон, чтобы радостно вспыхнули краски, осветилась каждая капля воды, чтобы понятно, наглядно стало вещее, неиссекновенное: "Подними камень — и там Бог, Бог везде и повсюду". Русская природа — от северных тундр до теснин Алтая — удивительно одухотворенна и прекрасна во все времена года, и только на такой богатой оттенками земле и мог появиться особенный по духовному составу, непонятый и непонятный русский человек,

Александр Москвитин вышел из "глубины сибирских руд": его дальние предки открывали далекие пространства, их потомок как бы воротился в родовые домы из долгого похода, чтобы показать нам явленный русский характер во всей его сложной полноте. Но художника-скитальца, увы, пока не поняли и не приняли; он угодил в тот узкий круг талантливых людей, которые не вместились в наше время. По признанию Георгия Свиридова ( по другому поводу, но подходит и для нашего явления): "Весьма возможно, что истинную ценность будут иметь те творцы, которые как-то отвергнуты средой".

Это замечание несколько утешает, смягчает "недуг бытия", но нисколько не снижает остроты нынешнего конфликта: "власть-творец".