«МЫ ВЕРИМ ТЕБЕ, ВИКТОР»

«МЫ ВЕРИМ ТЕБЕ, ВИКТОР»

Старший лейтенант Жуков неторопливо ходил по комнате. Он только что беседовал с комсомольцами о том, как учиться жить и работать по-коммунистически, и теперь думал: а дошли ли его слова до людей, сумел ли он вызвать у них стремление трудиться по-новому, строже оценивать свои дела и поступки товарищей?

Солдаты слушали его, кажется, внимательно. Сидели тихо. Но это еще ни о чем не говорит. Ему, секретарю парторганизации роты, не раз доводилось встречать и молодых воинов, и старослужащих, которые, провинившись, охотно каются, а на политзанятиях сидят на шелохнувшись, как загипнотизированные. Но через два-три дня из комендатуры раздавался телефонный звонок: задержали самовольщиков.

Офицер посмотрел в окно. Уже стемнело. В соседнем корпусе ярко светились огни. Доносились отрывистые слова команды. Жуков взглянул на часы: время ужина. Через несколько минут городок ожил. Зазвенели в морозном воздухе песни — неразлучные спутницы солдата.

Старший лейтенант собирался уже уходить домой, когда на пороге появился сержант Василенко.

— Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант?

— Слушаю вас.

— Такое дело, товарищ старший лейтенант… Не знаю, с чего начать.

— Неприятное случилось?

— Просьба у меня одна. Хочу к командиру роты с ней пойти. Но сначала с вами решил посоветоваться.

— Прошу.

— Вот читаем мы в газетах, письма получаем от земляков, ваш рассказ сегодня слушали. Задел он меня за живое. И такая обида взяла. И все из-за Гребенюка. Ведь если бы не он, наше отделение на первое место вышло. Нельзя ли его в другое?..

— Постойте, Василенко. Что-то я вас не пойму. Тут, вижу, нам дело с ходу не решить. Присаживайтесь, — офицер испытующе посмотрел на сержанта. Он понимал, что речь идет о судьбе человека, а понимает ли это Василенко?

Старший лейтенант еще прошелся по комнате. Жалобно пискнула половица.

— Приходилось ли вам, товарищ сержант, когда-нибудь видеть хорошее кукурузное поле? — неожиданно спросил офицер.

— Видел. Ровное, высокое. Глаз радует…

— Вот именно. День бы смотрел, не отрывая глаз от такой красоты. И совсем другое впечатление остается от плохого поля: тут стебелек хороший, рядом — второй, третий такой же, а между ними — карлики, еле-еле тянутся. Отчего бы это? Значит, недосмотрели за ними. Может, удобрения не подсыпали, может, холодно обошлись, а возможно, и подрубили. Так и у вас получается.

— Как на плохом кукурузном поле?

— Выходит… Только здесь совсем другое дело. Ведь вам людей доверили.

Жуков хорошо знал и командира отделения, и его подчиненных. Все они до призыва в армию получили неплохую трудовую закалку. Душой коллектива был Владимир Байков — секретарь ротной комсомольской организации.

— Да у вас на каждого отличника по два середнячка приходится. Разве это много? Бывает, что один бригадир целую бригаду из отстающих в передовые выводит…

— Это вы о Валентине Гагановой? — спросил Василенко.

— И о ней, и о многих других. Вон старшина Куприянов. Восемь отличных экипажей подготовил. А почему? На коллектив опираются, к людям подход имеют.

— Да я уж сколько раз Гребенюка прорабатывал. Не получается, товарищ старший лейтенант, — сержант так посмотрел на офицера, что тот невольно улыбнулся.

— Проработать легче всего. Толку от этого бывает мало.

Сержант поднялся. Но старший лейтенант остановил его:

— Зачем же уходить, если еще не убедились, что не правы?

— Как же не прав, когда он мне прямо заявил: «Освободи меня от обязанностей агитатора. Мне не подходит». Видали: не подходит.

— Это уже серьезно, — насторожился Жуков. — Ему доверие такое оказали, а он…

— Вот и я говорю, товарищ старший лейтенант.

А старший лейтенант, казалось, не слушал сержанта. Он смотрел куда-то в сторону, размышляя: «Выходит, ошибся я, посоветовав Зотову назначить Гребенюка агитатором. Думал, что это поможет».

— Почему же отказывается он быть агитатором? — спросил офицер.

— Посмеиваются, говорит, надо мной отличные огневики. Провожу беседу, а они намекают: «Говорить-то оно легче, а попробуй-ка всеми пулями в мишень попасть…»

Старший лейтенант весело рассмеялся. Глаза его светились молодо, задорно. Он пригладил мягкие каштановые волосы и, все еще улыбаясь, сказал:

— Так ведь в этом поступке — весь Гребенюк. Самолюбивый и напористый. Он останется агитатором. И помяните мое слово, будет отличником.

— А пока с ним сладу нет. Как спичка вспыхивает. Решил взыскание наложить.

— Вы его наказывали, помнится.

— Наказывал и снял взыскание. Да он опять за свое.

— Слышал об этом. И вот что скажу: не горячитесь, не кричите. Лишь тот командир авторитетен, который умеет опереться на коллектив. Не действуйте в одиночку, не забывайте о силе общественного мнения, убеждения. Это великая сила. Требуйте с человека, но и потеплее обращайтесь с ним. Думается, что вы задергали его. И потом, вы хорошо знаете Гребенюка?

— Вроде знаю…

— Вроде? Этого недостаточно. Присмотритесь к нему получше. Он с трудным характером — верно, но у него есть хорошие задатки. Бороться надо за каждого человека. Понимаете? За каждого. Уж такая у нас с вами работа, товарищ Василенко.

— Мне все ясно, — сказал сержант, вставая. — Разрешите идти?

— Идите. А как же с Гребенюком? Переводить его в другое отделение?

— Не стоит, товарищ старший лейтенант.

— Это другой разговор.

…Через несколько дней состоялось ротное комсомольское собрание. Василенко выступил первым. Он сообщил, что его отделение решило стать отличным, и предложил остальным бороться за отличные показатели в учебе. Закончил он такими словами:

— Давайте бороться за каждого человека. Пусть все по одной дороге шагают и никто — по обочине.

Командир соседнего отделения, с которым соревнуется Василенко, недоверчиво покачал головой: «Эка хватил, братец!»

— Разрешите, — поднял руку Владимир Байков и, не дожидаясь ответа председательствующего, начал:

— То, что сказал наш командир сержант Василенко, я одобряю. Его слово — наше слово.

После собрания в роте много было толков о предложении Василенко. Большинство одобряло, поддерживало. Но кое-кто сомневался. «Задумано хорошо, — рассуждали скептики, — а вот что получится — еще посмотрим».

И действительно, сначала не все шло гладко. Один тройку отхватит, другой — четверку, а ведь есть возможность отлично учиться.

Старший лейтенант Жуков внимательно следил за работой Василенко. Однажды, придя в отделение, офицер спросил:

— Как идут дела?

— Туговато пока.

— Почему не заходите ко мне?

— Совестно. Наобещал, а ничего не сделал. Думал, будет отделение отличным, тогда и зайду, доложу…

— Оригинальное решение, — улыбнулся офицер. — Может, сообща что-нибудь надумаем? Рассказывайте: где жмет? Как с Гребенюком?

— Вот он где у меня сидит! — сержант выразительно похлопал кулаком по лбу.

— А вы с людьми советовались? С коллективом говорили?

Сержанту нечего было ответить. Один старался повлиять на солдата.

— Поэтому у вас и не получается, — сделал вывод офицер.

Василенко запомнил этот разговор и передал его Владимиру Байкову. Решили побеседовать со всеми солдатами, чтобы они не проходили мимо недостатков Гребенюка, все время держали его под контролем.

Как-то вечером, подводя итоги соревнования, Василенко сказал подчиненным:

— В учебе у нас идут дела неплохо…

— Даже превосходно, — подхватил Гребенюк.

— Но с дисциплиной не все в порядке.

— По дисциплине мы не соревнуемся.

— А как же в армии без крепкой дисциплины? — продолжал сержант. — Каждому ясно, что при прочих равных показателях первым в соревновании будет тот, чье поведение безупречно, кто исполнителен и вежлив. Мы много говорим о преданности делу коммунизма, но ведь эту преданность надо делами доказать. А дела твои, прямо скажем, не блестящи. По боевой подготовке подтянулся. Стреляешь отлично. Но многому еще учиться надо и, прежде всего, дисциплину подтянуть.

Виктор потупился. Василенко отошел в сторонку. А через несколько минут услышал мягкий басок ефрейтора Антипова:

— Вы же подводите отделение и командира. Ведь он от имени всех давал обещание на собрании.

Потом заговорил Байков:

— Где же твое слово, Виктор? Оно должно быть крепким. А ты обещания на ветер бросаешь, и нет у тебя никакого уважения к товарищам, командиру, к светлой памяти отцовской.

— Отца не трожь. Не трожь отца, — только и сказал Виктор.

Друзья говорили ему горькую правду, говорили прямо, открыто. Слова их, острые, колючие, больно задевали его самолюбие. Ничего не ответил тогда Виктор. «Ну и пусть, один буду, — думал он. — Пускай все от меня откалываются». Правда, он стал подчеркнуто быстро, даже с показной лихостью выполнять приказания сержанта. Но Василенко понимал, что солдат делает это не от чистого сердца.

«Значит, не дошло до него. Придется обсудить поведение Гребенюка на комсомольском собрании или хотя бы на бюро», — размышлял командир отделения.

Но обсуждать не пришлось. Рота выехала на тактические учения. Вместе с нею и рядовой Гребенюк. Всю ночь, не смыкая глаз, подогревал он воду для машины, чтобы завтра быстрее завести мотор и начать наступление. Весело потрескивали дрова. Набегавший ветер поднимал снежные вихри, и тогда угли вспыхивали ярко-ярко. Виктор задумчиво смотрел на них: «Странно получается: нет ветра — уголечки еле тлеют, а подует — разгораются. Наверное, и человеку требуется такое, чтобы со всех сторон его обдувало».

Впервые за последнее время он подумал о том, что, может быть, напрасно ищет он чего-то особенного, героического. Вероятно, эти подъемы, отбои, «направо», «налево», эти походы и есть подготовка к тому большому, которое может наступить в любую минуту…

После учений Гребенюк серьезно заболел, и его отправили в госпиталь. В тот же день сержант обратился к командиру роты:

— Разрешите мне или Байкову навестить Гребенюка.

Командир дал согласие.

В ближайшее воскресенье в дежурной комнате госпиталя появился Байков.

— Понимаете, сестричка, мне на минутку, не больше, — уговаривал он. — Два слова скажу ему и уйду.

Девушка провела его в палату.

— Здравствуй, Витя! — тихо произнес Байков. — Как самочувствие? С койки еще не встаешь?

— Пока нет, но врач говорит, что скоро поправлюсь.

— А все из-за своего упрямства, — не удержался Байков. — Один воду грел всю ночь, никого разбудить не захотел…

— Да ладно уж, — Виктор слабо махнул рукой, давая понять, что дело прошлое и не стоит о нем вспоминать.

Байков вдруг засуетился:

— На-ка, держи, — Владимир протянул небольшой сверток. — Подарок от нас, от всего отделения. Сержант привет передает. И еще новость: командир обещал дать тебе «газик».

Виктор смутился и долго молчал, глядя в потолок. На лице его, бледном, осунувшемся, появился румянец. Когда сестра объявила, что пора заканчивать беседу, он взял Байкова за руку:

— Подожди. Скажи сержанту, всем скажи: виноват я перед вами. Передай, что никогда больше не услышат обо мне плохое. Веришь?

— Верим! Мы верим тебе, Виктор! — за всех ответил Байков и вдруг спохватился: — Извини, Витя, совсем забыл. Вот, читай-ка. Из дому. А я пошел.

— Спасибо, друг.

Когда Байков, приветливо махнув на прощание рукой, закрыл тихонько дверь за собой, Виктор достал из конверта письмо. Это был ответ Марии Андреевны на коллективное письмо воинов роты.

«Здравствуйте, дети мои, — писала она. — Сообщаю, что ваше письмо и портрет мужа я получила. Сердечно благодарю, родные. Спасибо и за то, что хорошо сына моего, Витю, учите…»

Дальше мать сообщала о колхозных делах, о старших сыновьях. В заключение тепло, по-матерински обращалась к воинам:

«Берегите Родину свою, дети, не жалейте сил для учебы, умножайте славу отцовскую. Жить мы стали хорошо. Да вот одно беспокоит. Не нравится врагам житье наше. Зубы свои поганые точат, на нас напасть хотят, войну зажечь помышляют. А я, дети мои, знаю, что такое война. В ней мужа потеряла, сынка похоронила. Много вдов на нашей земле она оставила. Об этом не забывайте. Вы счастье наше бережете. Берегите хорошенько».

— Сбережем, мама, — шепчет Виктор.