Диана Кан
Диана Кан
***
О, Россия моя, что случилось с тобой?
Этот снег никогда не растает!
Ну, а если растает — увижу с тоской:
вновь из отчей земли прорастает
там, где прежде шумела трава-одолень,
врачевавшая русские раны,
прорастает лихая трава-одурень,
полоня и луга, и поляны.
Что за страшная здесь прокатилась орда,
повенчав мою отчину с горем,
что не только пшеница, но и лебеда
сведены оказались под корень?
Да не выкурит нас из родных деревень
дурь-трава, что хужей супостата!
Прежде вили из этой травы-одурень
мы не только морские канаты!
Нас враги не однажды пытали на слом,
и не раз смерть косая косила...
Как сумела скрутить неразвязным узлом
Русь Святую змеиная сила?
Все дано нам от Бога —
и статность, и ширь…
Нашу удаль никто не обузит.
Где тот Муромец, где тот Илья-богатырь,
что предательский узел разрубит?
***
Затируха-объедуха...
Вот свекруха-крапивуха.
Деверь — жгучий чесночок —
сношке щеченьки обжег.
Вот золовка-вековуха —
прошлогодняя свеклуха.
Едкий свекор — старый хрен —
доконал меня совсем.
Вот ядреная редиска —
ядовитые уста.
Без нее, кумы, и миска
хлебосольная пуста.
Вот и муженек любимый —
мой лучок слезоточивый:
"Береги-ка, женка, соль!
Всё слезьми солить изволь!"
В старом жбане запотелом
искрометный русский квас
задремал... Но между делом
копит силы про запас!
Ах, отдали молодую!
Ох, попала — спасу нет! —
во семью, семью чужую —
на семь бед варю обед.
***
Приехав к нам в гости, в дому наводящая глянец
(ан вновь поутру вся квартира от пыли бела!),
я помню, как бабушка Настя термезский наш ветер-афганец
на волжский манер свой "волганцем" ворчливо звала.
Вступив с азиатской стихией в неравное единоборство
(такой уж отчаянной бабушка Настя была!),
она проявляла стоически-бабье упорство.
И, вооруженная тряпкой, с утра мыла, терла, скребла.
И мы вместе с бабушкой самоотверженно мыли
до блеска полы и до хруста стирали белье...
Так статус форпоста борьбы с иноземно-залетною пылью
при бабке-казачке тотчас обретало жилье.
"Уж тут кто кого!.." — все подначивал бабушку папа,
вернувшись домой с полигона и пыль отряхнувши с погон.
Густая пустынная пыль, по-хозяйски слетевшая на пол,
тотчас выметалась в сердцах бабой Настею вон.
И бабушка Настя вздыхала: "Впервой ли держать обороны
и от азиатских пустынь, и от пыльных бескрайних степей?..
А что цельным днем мы тут бьем перед пылью поклоны,
так только зачем, чтоб расправиться с нею верней..."
О, бабушка Настя! Ты в жизни нелегкой и долгой
по русской своей, по сердечной своей доброте
старалась с молитвой, с поклоном и с тряпкою волглой
и душу, и землю, и дом содержать в чистоте.
***
Нам не впервой за Россию сражаться —
день простоять, ну а ночь продержаться.
Кинешь сапог: "Просыпайтесь, браты!"
Храп сотрясает три отчих версты.
Эй, братовья, почивать не годится!
Следом со свистом летит рукавица.
Грозный по небу проносится гуд.
Годы проходят, а братья нейдут.
Змей Героиныч пленил Русь-царевну.
Вбил нас в родимую твердь по колено.
Голову срубишь — три новых растут.
Годы торопятся, братья нейдут.
Вражеским духом над Родиной веет.
Меч-кладенец безутешно ржавеет.
Воины головы в битве кладут...
Годы мелькают, а братья нейдут.
Что же за сладкие сны снятся братьям,
что прикипели к тесовым полатям?
В отчую землю мы вбиты по грудь...
Годы несутся, а братья нейдуть.
Оземь ударишь тяжелою шапкой —
мир покачнется весомо и шатко.
Бревна в родимой светлице скрипят.
Время не дремлет, а братья храпят!
Видно, нам братьев уже не дождаться.
Знать, в одиночку придется сражаться...
Гром полыхнул на три отчих версты.
Не поминайте нас лихом, браты!
Благословил нас на битву Отец,
Не проржавел еще меч-кладенец…
В небе победный сияет салют!
Слышите? Слышите — братья идут!
***
Стою, озирая родные просторы,
и с Богом беседу веду:
— О, дай же мне, Господи, точку опоры,
и я пересилю беду!
Что это за жалкая торба пустая
лежит–не сворохнется здесь?
Маманя родная!
То ж — тяга земная,
родимой сторонушки весть!
Не скрянется торба, с родимой землею
сроднясь с незапамятных пор.
Поди, разлучи их! — занятье пустое,
будь даже ты сам Святогор!
Пред солнышком-князем,
пред чинным боярством,
пред всем богатырством честным
не он ли вчерась на пиру похвалялся,
что мне не соперничать с ним?
Медок княженецкий во братину лился…
Алеша Попович младой
то силой, то напуском дерзко кичился.
Микула женой чернобровой хвалился,
Чурила — злаченой уздой.
Добрыня Никитич, и тот не сдержался:
из ножен свой выхватил меч —
заветным мечом потрясал-похвалялся,
держа богатырскую речь.
Но всех переплюнул Михайла Казарин —
каленые стрелы достал.
Хвалился — Михайлушка в том не бездарен! —
какую почем сторговал.
Перёную белым пером лебединым
сумел сторговать за пятак.
Перёную сизым пером соколиным —
за рупь, а дешевле никак!
Вельми на подсчеты Михайлушка прыток,
не по-богатырски умен.
Коль битъся-ратиться — себе не в убыток,
таков у Михайлы закон!
Ишь, как распалился!.. Похлеще закуски
хмельной княженецкий медок —
болярин ли ты, богатырь святорусский,
не хошь, а повалишься с ног!
Всласть будешь хвалиться смазливой женою,
несметной-несчётной казной,
червленым щитом, золоченой уздою,
избой, под конек расписной.
Что проку? Разлюбит жена молодая.
Тебя принесут на щите.
Несчётной отецкой казною владая,
под старость умрешь в нищете.
Твой конь златоуздый падет под тобою.
В болото стрела угодит.
Лягушка окажется Бабой Ягою —
тебя извести захотит.
Тогда, коль недоля приспела такая,
к родимой земле припади.
И, щедро слезами ее окропляя,
окрепни у ней на груди.
...Поклон вам земной, богатырство-боярство,
я вас осуждать не берусь.
ан мне самолучшее в мире богатство —
родимая матушка-Русь!
***
Городок обетованный,
ты по-детски сладко спишь...
Волокнистые туманы
с городских стекают крыш.
На излете долгой ночи
в первозданной тишине
ты обиженно бормочешь,
разметавшийся во сне.
И текут твои туманы
разомлевшим молоком.
И неведомым обманом
ты таинственно влеком.
Ветерок бездомный рыщет…
А вокруг — куда ни глянь! —
все глаза домой — глазищи,
тьмою залитые всклянь.
Что ж, поспи еще немножко!..
Время есть еще вполне.
Не затепливай окошки —
подрастешь авось во сне.
Городок обетованный!
Пусть тебя на карте нет,
здесь восходит несказанный
победительный рассвет.
Вглубь подъездов, подворотен
прячет лапы лунный страх.
В пустырях, где воздух плотен,
вольный ветер не зачах.
Без ухода, без полива
я — заложница эпох —
здесь сумела стать счастливой,
как во рву чертополох.
***
Гостить гожо — отгащиваться тошно...
А все же хороша ты, мать-Москва,
таких, как я, приблудных-беспортошных,
смеясь, прицельно бьющая с носка.
Хорош и ты, батяня добрый Питер!
От всей Руси земной поклон тебе.
Хоть все бока поободрал-повытер —
так это ж ты совсем не по злобе.
Привет тебе, золовушка-Самара!
Лицом ты также не ударишь в грязь.
Горящая неоновым пожаром,
никак и ты в столицы подалась?
И то сказать — столичная наука
лупить с носка, чужие драть бока,
с наскока двери открывать без стука
не понаслышке и тебе близка.
Бравируя своей столичной спесью,
не убоявшись Бога и греха,
ты к малым городам своим и весям,
как мачеха, надменна и глуха.
Раскрашенная вся и расписная,
как шлюха, от бровей и до пупа...
Да что сказать? Столица запасная,
как девка загулявшая, глупа!